Автор: tanit

ОНА

Автор болен, и бог весть что творит, а как натворит, так стыдно ему, автору – Больная голова. Я хожу и утешаю, а он залезает под диван и плачет. Он говорит мне из-под дивана, что все кончено, и не надо ему туда валерьянку, потому что не поможет, потому что ничего уже не поможет, только время. Я молоко ему кипячу и масло добавляю, а он все равно не вылезает.
Мне так жаль.



А ведь какие картины рисует! Нарисует, и тут нужно глаз да глаз, буквально рядом стоять, а то ведь возьмет и разорвет все в клочки. Сколько раз такое бывало. Пока рисует, все мечется по квартире, коридор – кухня – комната – балкон, ищет пятый угол, а то вдруг даже запоет тихонько. Я ему положу печеньки у мольберта, он и поест глядишь, а может, и не станет. Потом вдруг вроде успокаивается, в работу уходит, и я так радуюсь, от сердца отлегает, но – ненадолго. Нет у нас ни равновесия, ни покоя. Нет, ну так и что ж, мы уж привыкли, живем как-то, справляемся.
Вот ночью тут было, не передать. Я не знаю, что он выпил и где нашел, может Данька принес, дружбан окаянный, да только бегал автор – Больная голова в совсем малоодетом виде по всему двору, и кричал, что достал любовь с неба и всем сейчас раздаст. Хорошо, все спали, только кошки шарахались. Я его домой силой волочу, а он и мне любовь раздавать пытается. А как отпустило, так опять под диван. И плачет, и плачет… Вот такие дела.



А то просит ладан зажечь. Зажигаю, каждый день зажигаю, все пропахло уже ладаном. А пост у нас внеурочный целый месяц как, и похудел он сильно. Говорит – бог отвернулся, все за грехи дается. А какие такие грехи особенные? Гордость, говорит. Непомерная гордыня, и вся под диваном.
Да только эту гордость только он в себе и видит, а для меня она скрыта совсем. Просто страдание, за что, ни за что – все игры разума, причины разыскивать. Да ни за что, причины нам неведомы.

Во сне видит, как по лезвию ходит, ножки режет. Через пропасть то лезвие, вправо–лево наклонишься, считай, разбился.
Мы с образами этими работали: зачем тебе по лезвию, почему по земле ходить не хочешь? То ли пресно ему по земле, то ли вдохновения лишится, а это для автора что смерть. Там, говорит, не только боль и опасность, там – чудо, волшебная страна.



И действительно, чудо, картины его эти. И любовь, которую спьяну раздать пытается, есть в нем, вижу, да только все это какое-то больное, с надрывом. За пределы заглядывает, видит там что-то, принести сюда пытается, а выходят обычно глупости пьяные, как в ту ночь – по двору в исподнем. Обидно, говорит, когда света полными пригоршнями хватаю, домой несу, а наваждение заканчивается – в руках лишь бутылка, больше ничего, и стыдно, и смешно.
Автор, чудо ты мое, я залезу сегодня к тебе туда, под диван, и все-все объясню. Что любовь – она здесь, открой глаза, увидишь. И это, знаешь, обедать тебе нужно по-человечески, а ладаном не спасешься – химера. И может быть сегодня он вылезет из-под дивана, поди знай, ведь может быть? Или я там с ним под диваном останусь.

ОН

А что мне делать с ней, этой космической дурой, с ее кипяченым молоком, с ее салфетками кружевными, что по всему дому разложены? К какому месту всю эту любовь ее прикладывать? Пусть в детский сад идет работать нянечкой, или в медпункт – сестрой милосердия.



А я тут сдохну. Сдохну, скорей бы уже.
Разве ей с ее мозгами божьей коровки понять меня, эту пропасть, эту бездну, это отчаяние? Диван ей не нравится. Да от таких, как она, диогены в бочках жили.

Леонтьев Шурочка, муdак муdаком, Что аффтор накреативил, пасторалей позорненьких, а продать, себя подать – умеет, sцуко. Придать товарный вид высеру, и банкомат весь ваш.
И ведь какая безысходная несправедливость.
Бля. Что я несу.
Господи, господи, прости и помилуй мя, грешнаго..



Вчера был ясный вечер, и закатное солнце залило оранжевым светом весь этот маленький мир, что виден из-под дивана. Она подошла к окну, и смотрела на это солнце, и провалилась в закат. Она – часть этого света, и я вижу, как она уходит туда по радугам, прочь от меня. Невесомая фигура движется в воздухе, спутник мой, траектория движения вдруг меняется – на солнце вспышка – и я один.

Она уйдет. Любая бы ушла. И она уйдет, я знаю.

Мир большой, и под другими диванами ее тоже ждут. Ждут, когда принесет ее ветром, с ее кружевными салфетками, неисправимой наивностью и бесконечной верой в гениальность того, кто вдруг окажется рядом.

На стене напротив – календарь православный, господь вседержитель смотрит на меня. В руке его книга открытая: Заповедь новую даю я вам. Да любите друг друга.

Иногда эти слова вдруг становятся объемными, выпуклыми, проникают в голову, переполняют меня, и мне кажется – да, вот оно, и я люблю, господи.

Иногда.

так жаль.



(Продолжение следует...)