|
Крутые рассказы ужасов
|
|
|
NosferatU911
|
#1 | Среда, 31.07.2019, 18:33
|
Автор темы
Мертвый поэт
На вязках
Юзер-бар +
Оборотень
Автор: Вадим Громов
— Ты чё тормозишь, убогий? С покупочками определился, денежку отдал, сдачу простил, и — топай себе. Или я не права? Слышь, Нинуль, когда я была неправа?
Мужеподобная продавщица, монументально возвышающаяся над прилавком, полуобернулась назад, ожидая поддержки коллеги. Массивная фигура, грубые черты лица, совершенно неподходящее им жидковолосое карэ — и запах свежего перегара.
Вторая продавщица изрекла невнятный набор гласных. В отличие от напарницы, она переборщила с дозой и, по мнению Курмина, была недалека от «ухода в астрал».
Данный магазинчик Михаил не любил, но в округе он один работал до полуночи. Это изредка выручало при необходимости мелких, но срочных покупок. Удобство в графике работы было, пожалуй, единственным плюсом. Здесь хамили и по мелочи обсчитывали всегда, но сегодня продавщица вышла за рамки, причём безо всякой причины. Он зашёл в павильончик всего-то минуту назад, определился с парой основных покупок и теперь пытался припомнить — не нужно ли что-то ещё. Видать, чем-то не глянулся. То ли внешностью, то ли неторопливостью.
— А п-повежливее н-нельзя? — Оторопел Курмин. — Я же вам ничего…
— Чего? — С садистским предвкушением перебила его продавщица. — Па-а-авежливе-е-е? Да кто ж с тобой, таким плюгавым, «сю-сю» разводить станет? Ты себя в зеркало давно в последний раз видел, чуча корявая? А?! Полчаса сраный «Доширак» купить не может, тупит, словно его дебил высрал! Мы через минуту закрываемся, а он ни «бе», ни «ме». Я тут должна ещё хренову тучу дел переделать — так это его не колышет! Всем наплевать, как мы тут корячимся! Слышь, Нинуль?!
…горбоносый брюнет распялил рот в надсадном крике, пытаясь ползти, прижимая к боку безвольно обвисшую руку. Метрах в трехстах весело полыхали неоновые огни ресторана, который он покинул несколько минут назад. Хмельной, веселый, довольный случайным знакомством с приятной перспективой…
На асфальте оставалась кровавая дорожка. Бицепс отсутствовал напрочь, в доли секунды выдранный острейшими клыками вместе с куском рукава дорогой кожаной куртки. В глазах горбоносого расцветало, прочно укоренялось осознание конца… Ещё полминуты назад надменная, холёная физиономия теперь была начисто лишена чего-либо человеческого, скрывшись под липкой маской ужаса. Травматический пистолет нелепой игрушкой валялся в стороне. Абсолютно беспомощный против кошмара, как бумажный самолётик беспомощен против напалма. Крик становился тонким скулежом, чернявый перевернулся на спину, вонзив неверящий взгляд в то, что стояло перед ним…
…Курмин тряхнул головой, прогоняя невесть откуда возникший в голове эпизод качественного хоррора. Чертовщина какая-то…
— Что, корёжит?! — осклабилась продавщица. — Отходняк подвалил? Нажрутся стекломоя, а потом ходят, трясутся! В долг норовят выклянчить! Помирают они, видите ли! Алкашня подзаборная!
Курмин развернулся и пошёл к выходу. На душе было гадко, как бывает всякий раз, когда сталкиваешься с хамством. На которое, к тому же, ты не умеешь отвечать.
Над внешностью Михаила подхихикивали и на улице, и на работе. Он почти свыкся с этим, а что было делать? Не вешаться же? Если в тридцать восемь лет у тебя рост метр сорок шесть, небольшой горб и не самая обольстительная внешность. Но так его не обижали уже давно.
— Давай звездуй, недомерок! — доносилось сзади. — Драной скатертью дорожка! Может, тебя этот поганый оборотень сожрёт, если только ты ему поперёк глотки своим горбом не раскорячишься! Верно я говорю, а, Нинуль?!
Михаил вышел из магазина. Времени было без пятнадцати полночь, ближайший круглосуточный павильон находился примерно в трёх километрах отсюда. Топать шесть кэмэ по морозцу ради половинки хлеба и упаковки пельменей… Ладно, откладывается. Придётся сегодня чайку похлебать, а завтра с утра — в гипермаркет.
Квартира встретила Михаила обыденным холостяцким безмолвием. С семейной жизнью не складывалось по вышеупомянутым причинам, и Курмин давно привык к одиночеству. Не пробуя избавиться от него с помощью братьев наших меньших. На собачек, кошечек и прочих канареек можно и в Интернете полюбоваться.
Попив чаю, Курмин лёг спать.
Утро выдалось хмурое, крайне снежное. Снег несло хлопьями, повергая в коммунальные службы в депрессию. Курмин принял душ и стал собираться в магазин, одновременно пытаясь вспомнить, что ему снилось этой ночью. Сны в последнее время становились мутными, расплывчатыми. Какие-то бессвязные образы, события, эмоции.
Объединяло их только одно: неизменное присутствие пронзительной тревоги, осознания чего-то неизбежного, злого…
Минувший сон тоже не стал исключением. Плюнув на бесплодность попыток восстановить хоть эпизод сновидения, Курмин оставил эту затею.
Во дворе сосед ошалело раскапывал свою «Хонду», находящуюся в жёстких снежных объятиях. Михаил прикинул, сколько сил уйдёт для вывода его «девятки» на оперативный простор, ужаснулся и двинул на своих двоих.
Первопроходцы уже протоптали дорожку к автобусной остановке — узенькую, с двух сторон зажатую сугробами. Так что до цели Курмин добрался относительно легко.
Маршрутка вынырнула из снежной завесы, и мятущаяся группка людей на остановке вторглась в салон, стряхивая снег с одежды. Хорошо ещё, что дом Курмина находился недалеко от автобусного кольца, и свободных мест пока хватало.
—…слышали? Говорят, оборотня поймали. — До Михаила долетел обрывок разговора с соседнего сиденья. — Точнее, не поймали, а покрошили из пяти «калашей», кровищи было…
Мужичок лет сорока восьми — пятидесяти с лицом вечного «пострела, который везде поспел», увлечённо рассказывал соседу очередной городской жутик, наверняка вычитанный в каком-нибудь «Криминальном вестнике». Через минуту, после ненароком брошенной фразы «Брехня поди…» рассказчик разгорячился, и повествование стало публичным.
Маршрутка внимала. Курмин скучающе смотрел в окно, отрешившись от этих ужасов, излагаемых общественности уверенным баском завзятого сплетника.
Круглосуточно работающий гипермаркет распахнул створки автоматических дверей, и Курмин очутился на территории продуктового изобилия. Выдернул из стопки возле входа корзину и двинулся в зал. Покупателей было немного. Невысокий, полноватый охранник маялся возле турникета, позёвывая в ладонь. Михаил не спеша пошёл вдоль стеллажей, витрин и камер с замороженной продукцией. В корзину легли пельмени, хлеб, два десятка яиц, сосиски, сгущенные сливки, куриные окорочка, полтора кило картошки. Набор холостяка со стажем.
Высокий мужчина в старенькой, но чистой дублёнке и потёртой кожаной кепке с ушками вывернул из отдела с алкоголем навстречу Курмину, едва не столкнувшись с ним.
— Премного извиняюсь! — виновато улыбнулся он.
Ловко обогнул Михаила, размашисто зашагал в сторону касс. Несмотря на извинения и улыбку, взгляд у него рыскнул, словно сквозь маску — на миг вдруг проглянула истинная сущность. Что-то неприятно царапнуло у Курмина в подсознании, но он списал это на вчерашний конфликт, осадок от которого ещё бултыхался на дне души.
Михаил не глядя бросил в корзину упаковку с замороженной пиццей, взятой на случай острого приступа лени, и повернул за угол — туда, откуда появился высокий.
Алкогольный стеллаж был необъятен, но ещё необъятнее был субъект, стоящий шагах в двадцати от Михаила. Недешёвая одежда из какой-нибудь «Львиной доли» или «Больших людей», тройной подбородок, четыре внушительных золотых перстня на сарделечных пальцах.
Любимый Курминым коньяк стоял аккурат в месте, прочно заблокированном человеком-горой.
Михаил подошёл поближе, но дотянуться до бутылки было нереально. Подождал с полминуты, надеясь, что золотоперстнёвый пойдёт дальше, освободив подходы к напитку. Человек-гора прикипел к одному месту, вдумчиво изучая ассортимент. Прошла ещё минута.
— Извините… Мне бы бутылочку достать.
Толстый нехотя скосил глаза вниз и вбок на просительно улыбающегося Курмина, макушка которого была немногим выше солнечного сплетения толстяка.
— Чего надо? — непонятливо буркнул человек-гора. — А?
— Отойдите, пожалуйста, — терпеливо продублировал Михаил. — Бутылочку мне не достать, мешаете немного…
— А? Сейчас, да.
И необъёмный остался стоять на месте. Курмин ждал.
Через полминуты толстый вздохнул так, словно ему предстояло сделать нечто титаническое, и немного сдвинул свои телеса, давая Курмину подход к нужной полке.
Коньяк незамедлительно лёг в корзину, и Михаил двинулся дальше, вспоминая, что ещё прикупить, дабы в ближайшее время избежать лишних походов за всякой мелочёвкой.
Чай, сахар-песок, сушки с маком, подсолнечное масло. Вроде бы, всё…
— Стой, паскуда! — Яростный вопль шарахнул по ушам, когда Курмин уже подходил к кассе. — Стой, гондон! Падла!
Михаил оглянулся синхронно с остальными покупателями, стоящими в куцей очереди. Человек-гора летел по проходу, гулко бухая зимними ботинками на толстой подошве, по гладкому полу. Выражение побагровевшей морды могло не напугать разве что слепого.
«Кому это он?» — с пугливым любопытством подумал Курмин, заранее сочувствуя неизвестному пока неудачнику.
Через несколько секунд, ответ был получен. Исчерпывающий, и — невероятный.
— Стой, сучара! — Громадная пятерня с чувством сграбастала Михаила за грудки: кулак размером с дыньку «колхозница» больно упёрся в нос. — Убью, пидор! Кошелёк обратно, быстро!
— Спокойно, гражданин! — В мизансцену вклинился охранник, делающий успокаивающие пассы руками. — Давайте без эмоций. Сейчас во всём разберёмся!
— Да эта падла кошелёк у меня увела! — взревел толстый. — Гондон горбатый!
— Это какое-то недоразумение… — Сказал Курмин, безуспешно пытаясь освободиться от захвата человека-горы. — Да отпустите же меня, наконец!
— Я тебя сейчас так отпущу… — зловеще сопя, пообещал толстый. — Всю оставшуюся жизнь это отпущение лечить будешь! Лопатник где?
— Да не брал я ничего! — выпалил Курмин, кривясь от боли. — Не брал, не брал!
— Отпустите его, гражданин! — Голос охранника посуровел. — Задушите ведь, в конце-то концов!
Толстый свирепо зыркнул на блюстителя порядка: но тот даже не переменился в лице. Судя по всему, видал и не такое.
Человек-гора нехотя разжал пальцы, и Курмин смог облегчённо вздохнуть. Пара пуговиц на пальто повисли на липочках — придётся перешивать. Остальные покупатели с пугливым — кто сочувствием, кто осуждением — таращились на бесплатное зрелище, имеющее хорошие шансы стать остросюжетным. Впрочем, с сочувствием глядели немногие. Преобладали взгляды с потаённой ухмылочкой. Влип, ворюга!
— Только попробуй сдёрнуть, паскуда, — мрачно процедил толстый. — Я тебя запомнил, найду по-любому… Выловлю — ушатаю.
— Да бред какой-то… — недоумённо сказал Михаил. — Вы что-то напутали.
— Щас я тебе башку с жопой перепутаю, гнида мелкая! — снова зарычал человек-гора, придвигаясь ближе.
Курмин испуганно зажмурился.
— А ну, прекратить! — распорядился охранник с интонациями Терминатора.
Удара не последовало. Курмин открыл глаза.
Человек-гора стоял, буравя Михаила ненавидящим взглядом, но руки, хоть и сжатые в кулаки, висели вдоль туловища.
— Пройдёмте! — Блюститель спокойствия взял происходящее в свои руки. — Пройдёмте в подсобку. Так будет лучше для всех.
Он снял с пояса рацию, нажал кнопку.
— Юра! Смени меня, быстро.
Через четверть минуты прибежал долговязый, рыжеватый сменщик, с отсутствующим видом замерший возле турникета.
Охранник двинулся вглубь зала. Курмин шёл за ним, захватив корзинку с продуктами. Процессию замыкал толстый, бдительно следящий за Михаилом.
Набрав код на замке, охранник посторонился, пропуская всех внутрь. Дверь закрылась.
— Что стряслось, Семёныч? — Из-за угла вырулила принаряженная дама с бэйджиком «Ирина Васильевна, управляющая магазином». — Воришку поймал?
— Сейчас узнаем… — Твёрдо заявил Семёныч, переводя внимание на толстого. — Так какие претензии у вас к мужчине?
С трудом усмиряя бурлящие эмоции, человек-глыба рассказал о причине инцидента. Сумма украденного была чуть меньше четверти миллиона рублей. Снятых сегодня утром с банкомата, стоящего в этом же гипермаркете. Для каких нужд толстый обналичил где-то годовую зарплату Курмина, осталось без ответа. Впрочем, никто особо не интересовался.
— Ну, а я-то тут причём? — удивился Михаил. — С какого перепуга вы решили — что это я?
— А кто возле меня в алкоголе полчаса терся? — набычился толстый. — Ты чё, думаешь — у меня склероз с шизофренией?
Причём тут шизофрения, никто уточнять не стал, и три пары глаз вопросительно уставились на Курмина.
— Во-первых — не полчаса, а от силы — минуты три, — парировал Михаил. — И потом, вы сами виноваты! Дали бы мне сразу коньяк забрать, я бы и не стоял рядом. Ну не брал я вашего кошелька! Хоть заподозревайтесь — не брал!
— Ну, что, Семёныч? — Управляющая магазином посмотрела на стража порядка.
— В отделение звонить? Крупный ущерб, как ни крути…
— Погодите, Ирина Васильевна… — Семёныч неопределённо махнул рукой. — Попробуем сами разобраться. Так говорите — на личное имущество гражданина не покушались?
— Точно, — кивнул Курмин. — Воровством не занимаюсь.
Хотел добавить «по мелочам не работаю», но решил не усугублять. Не поймёт шутки потерпевший…
— Ладненько! — Охранник состроил удовлетворённую гримасу. — Тогда вопрос номер два. Как вы смотрите на то, чтобы провести небольшой досмотр? С целью окончательного отвода подозрений.
— Да я у тебя из жопы, вот этими руками, если понадобится… — встрял человек-гора, начиная неистово трясти своими грабками, демонстрируя этим серьёзность сказанного.
— Гражданин, не нервничайте! — разбавила диалог Ирина Васильевна тоном человека, схарчившего не одну собачью выставку на общении с буйными клиентами. — Сейчас все уладим…
— Хорошо! — Курмин решил не упираться: досмотр — так досмотр! — Надеюсь, догола раздеваться не придётся?
— Не будем… — Семёныч кивнул лысеющей головой. — Пальтишко снимите, свитерок, и все личные вещи из карманов в корзиночку, пожалуйста. Вот пустая... А вы опишите, пожалуйста, как кошелёк выглядел. В деталях — содержимое и тэдэ…
— Тёмно-коричневый. Пряжка там такая, э-э-э… заковыристая, блестящая… — Толстый наморщил лоб, вспоминая детали утраченной собственности. — Тиснение, такое узорчатое. Размером где-то в половину моей ладони, люблю большие кошельки. Внутри права водительские, карточки с банкомата. Хорошо, сбербанковскую в карман сунул, как чувствовал. Ну, лавэ ещё, естественно. В основном, в пятитысячных…
— Ирина Васильевна, ещё пару человек позовите, не помешает. — В действиях охранника чувствовался изрядный опыт. — Марину с фасовки да еще кого-нибудь, вон — Фарида хотя бы… Свидетелями будут, мало ли что.
Управляющая беспрекословно убежала созывать будущих свидетелей. Они явились буквально через минуту. Полноватая русская женщина лет пятидесяти, чем-то похожая на актрису Крачковскую, и молодой — не то таджик, не то узбек — с туповатым лицом. Михаил стал не спеша выкладывать из карманов ключи от дома, старенькое портмоне, носовой платок, начатую упаковку жвачки «Стиморол».
Толстый с жадной надеждой следил за процессом, разочарованно кривясь каждый раз, когда вещь не оказывалась ожидаемым «лопатником».
— Пальто дайте, пожалуйста, — Семёныч протянул руку, когда Курмин развёл руками: «всё!». — Да ничего с ним не сделаю, не бойтесь.
Курмин подал ему пальто, тот ловко прощупал его сверху донизу и положил рядом с корзиной. За пальто последовал свитер. Человек-гора скривился в очередной раз.
— Руки поднимите, если не трудно.
Оставшийся в рубашке Михаил послушно задрал вверх конечности, философски ожидая конца процедуры.
Охранник грамотно и относительно деликатно обыскал Курмина, не упустив ничего. Результат в точности копировал предыдущие: толстый выглядел уже напрочь унылым и разочарованным.
— Может, в обуви? — предположил он, цепляясь за последнюю соломинку. — В носки можно спрятать. Пачка не очень толстая, мог заныкать.
Курмин без лишних вопросов снял ботинки, встал на чистую картонку, предусмотрительно предложенную управляющей. Задрал брючины, продемонстрировал, что его носки не являются хранилищем материальных ценностей.
— В трусы полезете? — с легчайшей издёвкой поинтересовался Михаил, зашнуровывая ботинки. — Или обойдёмся?
Человек-глыба молчал, с унылой злостью раздувая ноздри.
— Всё? — Спросил Курмин.
— Нет? — Управляющая посмотрела на Семёныча.
Тот посмотрел на толстого. Человек-гора помотал головой, признавая свою неправоту. Разлепил скорбно сжатые губы.
— Но ведь какая-то сука подрезала… Найду — с дерьмом смешаю.
— Но не он! — Семёныч подытоживающее мотнул головой. — Я бы нашел. Опыт не пробездельничаешь… Может, сами проверить желаете? Так сказать, для полноты картины. А?
— Зачем... — На толстого было грустно глядеть. — Я же видел, как вы обыскивали.
— Тогда я пошел. — Михаил оделся, распихал личные вещи по карманам, взял корзинку: и направился к выходу.
— Секундочку! — Негромкий возглас Семёныча догнал его почти у двери подсобки.
— Давайте для очистки совести ещё корзиночку проверим. На всякий случай…
— Не вопрос… — Курмин вернулся назад, протянул ему корзинку. — Досматривайте. Только за испорченные при осмотре товары будете платить сами.
Семёныч поставил корзинку на стеллаж, человек-глыба вперился в неё взором, в котором неярким огоньком затлела новая надежда. Охранник принялся аккуратно выкладывать товары. Растительное масло, злополучный коньяк, сушки, сахар. Коробка с пиццей…
Большой, фасонный тёмно-коричневый кошелёк со щегольским тиснением и изящной серебристой пряжечкой замка-защёлки лежал под ней.
Человек-глыба издал какой-то совершенно детский «ой!» и схватил свою пропажу. Семёныч скользнул Курмину за спину, но Михаил и не собирался бежать. Дурной сон какой-то, ей Богу…
— Деньги где? — взревел толстый, бегло изучив содержимое кошелька. — Сука, раздербаню наглухо! Деньги верни, пидор!
— Сам пидор… — машинально ответил Курмин, которому изрядно надоела брань человека-горы. — Не брал ни…
В следующее мгновение его почти раздавило между тушей собеседника и стеллажом. В глазах потемнело от острой боли, вонзившейся в позвоночник.
…ярко-красная дамская сумочка, выставленная вперед в качестве хоть какой-то защиты, улетела в сторону от короткого удара тяжёлой лапы. Девица в чрезмерной «боевой раскраске» на глуповатой мордашке отчаянно визжала, задом отступая на высоких каблуках вглубь ночного сквера. Окна домов белесоватыми пятнами вспыхивали один за другим, неясно видимые за густой стеной многолетних тополей. Встревоженные голоса не долетали до места действия, перекрываемые истошным визгом дешёвой уличной путаны. Объятая безотчётным ужасом проститутка бросилась бежать, громко стуча высокими каблуками недорогих туфель. Кошмар за её спиной взвился в прыжке, настигая убегающую цель. Острые, загнутые книзу когти легко вошли в плоть чуть пониже лопаток, рассекая мышцы спины и ягодиц. Хлынула кровь, девица упала, и, не оглядываясь, поползла прочь.
Ужас шагнул вперед. Следующий удар когтей пришёлся точно в шейные позвонки, пройдя сквозь плоть и выйдя из горла спереди…
…реальность вернулась новой вспышкой боли в позвоночнике, словно кто-то забил в него большой кривой гвоздь и теперь дергал его из стороны в сторону, стараясь вытащить. Курмин в ужасе захрипел, заворочался, пытаясь как-то облегчить боль. Толстый напирал всем весом, обещая немедленно вынуть душу из «этого рваного гондона». Командным баритоном орал Семёныч, пытаясь предотвратить самосуд, панически визжали фасовщица с управляющей, молчал восточный человек Фарид. И все вместе они вцепились в человека-гору, пытаясь оттащить его от Михаила. Краем глаза Курмин заметил ещё двух молодых парней в комбинезонах с символикой магазина, бегущих на помощь.
Толстого стали понемногу оттаскивать назад. Человек-глыба понял, что возмездие ускользает, и махнул правой рукой. Кулачище, оказавшийся твёрдым, как бетонная свая, влип в скулу Михаила. Того унесло на пару метров вбок и распластало по полу. К боли в позвоночнике, шарахавшейся вверх-вниз, по чуть-чуть затихая, прибавилась боль в левой половине лица. Которое, казалось, деформировалось до полной неузнаваемости.
— Эй, вы как?
Взмыленный Семёныч склонился над ним, вглядываясь с предельной озабоченностью. Но не потеряв во взгляде ни капельки цепкой деловитости, с которой он пытался исчерпать выпавший ему конфликт. Михаил слабо покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям в организме.
— Ничего хорошего…
Человек-гора свирепо ворочался в паре метров от него, не собираясь сдаваться. На нём висело уже семеро сотрудников магазина, изо всех сил не дающих случиться чему-то ужасному. На дублёнке толстого отсутствовало три пуговицы, но сам он казался неутомимым.
Положение спас Семёныч.
— Спокойно! Замри, я сказал!!! — заорал он на толстого. — По статье пойдёшь, идиот! Лежи, не рыпайся!
Крики пропали втуне. Семёныч огляделся с отчаянием человека, которому нечего терять, и схватил с находящегося поблизости паллета двухлитровую бутылку «Бон Аквы». Газированная струя влетела прямо в рот толстого. Следующие порции оросили его физиономию и одежду.
Человек-гора поперхнулся и с остервенением закашлялся, перестав сопротивляться. Все участвующие в его укрощении облегчённо вздохнули.
— Рехнулся, что ли? — пробурчал толстый. — Пустите, не буду больше…
— Ну, а как по другому-то? — охранник невозмутимо пожал плечами. — Не паллетом же по темечку?
Курмин неуклюже поднимался, взирая на этот несмешной цирк. Через несколько секунд взгляды всех присутствующих собрались на нём.
— Ну, что дальше? — жалобно спросила Ирина Васильевна. — Звоню в отделение?
Следующий час Курмину запомнился плохо. Появилась дурнота; их вместе с потерпевшим отвели в кабинет заместителя управляющей, оставив под надзором Семёныча. Курмину принесли льда в полиэтиленовом пакете. Левая половина лица наливалась тупой болью и синевой. Хорошо, что вроде бы ничего не сломано.
Полиция, вызванная управляющей (надо это было сразу сделать, Семёныч, сразу!), приехала через час с хвостиком. Меланхоличный, невзрачный опер с уставшим лицом прошёл в кабинет заместителя, сел на предложенный стул и коротко бросил:
— Рассказывайте.
Монолог человека-глыбы о том, каким непосильным трудом куётся капитал на ниве среднего бизнеса, а «всякая падла хочет быть в шоколаде на халяву», и скупой — с чёткими подробностями — рассказ Семёныча опер выслушал, постукивая пальцами по столу и изредка поглядывая на притулившегося на стуле Курмина, красноречиво прижимающего к лицу пакет со льдом.
Опер раскрыл принесённую с собой папку из кожзаменителя, достал несколько фотографий. Аккуратно положил их на стол перед толстым — так, чтобы их не видел Курмин.
— Посмотрите внимательно, не видели ли вы кого-нибудь из этих людей с момента вашего пребывания в магазине? Не спешите. Это важно.
Человек-глыба насупленно пробежал по фоткам взглядом — раз, другой. Опер скучающе смотрел на него, словно заранее знал ответ.
— Этот. — Толстый ткнул пальцем в крайнюю правую фотографию. — Он возле банкомата тёрся, когда я лавэ снимал. И потом мимо проходил, когда я виски выбирал… Ещё споткнулся, за меня уцепился. Извинился, вежливенько так, и сбрызнул по шустрому. Точно он!
Предварительно перетасованные фотографии легли перед Курминым. Опер кивнул на изображения.
— Узнаёте кого-нибудь?
Лицо того высокого, с рыскающим взглядом он узнал сразу на среднем изображении. Тот смотрел в объектив с жёсткой усмешечкой человека, привыкшего добиваться своего.
— Он… — Курмин показал на фото.
Даже слабое движение рукой до сих пор отдавалось в позвоночнике неприятными ощущениями.
— Мимо меня проходил сегодня, мы с ним чуть не столкнулись. Он, я уверен.
Опер удовлетворённо кивнул, собрал карточки, кроме одной, положил их обратно в папку. Оглядел всех собравшихся, невесело покачал головой.
— Что делать будем? — Вопрос адресовался толстому. — По всему выходит, что не брал гражданин ваш бумажник. Нехорошая ошибочка у вас вышла. С нанесением телесных, да ещё и при стольких свидетелях…
Человек-глыба сделал отсутствующее лицо и уставился куда-то в пол.
— Этот… — Опер ткнул пальцем в фотографию, — этот виртуоз ваш лопатник увёл. Соможин Леонид Ефремович, кличка «Сом», он же «Скользкий». Три недели как откинулся, а у нас уже пять эпизодов. Мы его, конечно, закроем, попадётся когда-нибудь, вот только когда? Больной вопрос… Работать некому, работы тьма-тьмущая…
— А кошелёк? — Толстый спросил, скорее, для проформы, видимо, просто не желая молчать. — Его-то у него из корзины вынули. При свидетелях, всё как положено…
— Из корзины. При свидетелях. И деньги тоже у него нашлись? С переписанными номерами и явкой с повинной… — Опер с невесёлой иронией оглядел человека-гору с головы до ног. — Нет? И отпечатков пальчиков на кошелёчке, тоже, я уверен, не найдём. Скользкий всегда без подельников работает, так что и тут пристегнуть не к чему. Кстати, два из пяти случаев, не считая вашего, тоже с подобными приколами, вроде кошелёчка в корзину. Пустого, естественно… Это у него чувство юмора такое, специфическое.
Толстый зло выдохнул. Семёныч задумчиво смотрел в угол. Курмин грустно улыбнулся уголком рта.
— Короче, так! — Опер прервал наступившую паузу. — Я, конечно, могу сейчас начать писанину и прочие формальности. Но поверьте моему опыту — результатов на ближайшее время будет ноль целых, ноль тысячных. Если только Лёня Сом сегодня под вечер сам в отделение не приплывёт с покаянным видом. Скорее, кто-нибудь из вас миллион найдёт, чем такое стрясётся… Да и если возьмём его в ближайшее время на горячем, ваш эпизод довесить тоже маловероятно. Чрезвычайно упёртый субъект. Никогда не берёт недоказанного, за что и в авторитете. А по беспределу ему нечего пристёгивать, да и дубьём лупить никто особо не рвётся. Не поможет, проверено неоднократно. А вот за нанесение телесных повреждений я реально могу протокол накалякать, если, конечно, потерпевший захочет… Вам решать. Захотите разойтись по-хорошему — препятствовать не стану, даже вовсе наоборот… И так с делами не разгрестись. Один этот оборотень чего стоит, хотя и не верю я в его существование. По мне, так это какой-то Чикатило — дубль-два, резвится. Вот кого бы я закрыл с превеликим удовольствием, так это его. А в вашей ситуации — я уже сказал, решайте…
Все уставились на Михаила. Только толстый не глядел прямо, его взгляд бегал, иногда цепляясь за фигуру Курмина, и снова шарил по потолку, по стенам…
Курмину хотелось только одного: вернуться домой, опрокинуть пару стопок коньяка и забыть всё, что было. Ужас секунд, проведённых между тушей бизнесмена и стеллажом, прошёл. Присутствовала лишь неимоверная усталость, разбавленная желанием побыстрее закончить этот бардак.
— Не надо ничего писать…
Опер чуть слышно облегчённо вздохнул, и Семёныч стал выглядеть более расслабленным.
— В жизни всякое случается. Я зла не держу.
— Точно? — въедливо уточнил опер. — Никаких претензий к гражданину вы не имеете, я правильно понял? Не побежите после в отделение?
— Не побегу, — хмуро, но без запинки, ответил Курмин. — Бывало и хуже. Переживу как-нибудь…
— Ну, поверю… — Опер посмотрел на человека-глыбу. — Повезло вам, гражданин. Иные за царапину в цугундер законопатить норовят, да на подольше… Сами-то заявление писать будете по поводу кражи? Если да, то давайте, обязан принять. Если сейчас недосуг, то можете или сегодня после двух, или завтра с утра подойти в двенадцатое отделение. Спросите Чулагина, это я. Тогда всё и оформим, как полагается. Что касается результатов, я вам уже разъяснял…
— Завтра… — уныло буркнул толстый. — Дела у меня.
— У кого их нет… Ладно, буду ждать. — Опер попрощался и ушёл.
Дальше были извинения Семёныча и управляющей, заверяющей в том, что «если бы она знала, то никогда бы…», и тому подобные стереотипы.
Толстый тоже куда-то удалился, не сказав ни слова на прощанье. Михаилу собрали все продукты, разлетевшиеся в ходе эксцесса, причём, все пришедшие в негодность заменили без малейшего напоминания. Проводили до кассы подобием почётного кортежа и тут же разбежались под разными предлогами. Скидок на товар в виде компенсации за все виды полученного ущерба никто не предложил. В принципе, Курмин на это и не надеялся.
Толстый стоял у банкомата и, зло хмурясь, тыкал пальцем в отзывающиеся писком, кнопки агрегата. Михаил прошёл мимо, створки дверей послушно разошлись, выпуская на холод.
Крик «стой!» раздался, когда он прошёл примерно половину расстояния от входа до остановки. Михаил оглянулся. Человек-гора спешил к нему, лицо его было странным: не злым, но решительным. Михаил огляделся по сторонам. Если его сейчас всё же начнут бить, помощи ждать неоткуда.
— Да подожди ты… — Толстый был уже рядом.
— Я не имею никаких претензий… — на всякий случай проговорил Курмин, снова чувствуя себя полностью беззащитным.
— Да в ширинку не упёрлись мне твои претензии! — желчно прорычал человек-гора, нависнув над Михаилом. — Ты, наверное, думаешь, что я за твоё милосердие перед тобой на коленях ползать должен?
Он экспрессивно рубанул ладонью правой руки — по локтевому сгибу левой.
— А вот хрен тебе, по всей морде. Понял?! Как вы, суки, мне надоели! Так и норовите к нормальному человеку присосаться, кровь свернуть! Мне уже насрать, что не ты у меня «лопатник» увёл! Но я видел, как у тебя глаза блестели, когда ты узнал, сколько там было! Вас же, падлы, жаба душит! Если не украдёте, то будете на говно исходить, что у меня есть, а у вас нету! Чмошники! Работать надо, а не хлебало на чужой карман растопыривать! Пидоры!
Через полминуты этого монолога, Курмину стало ясно, с кем его свела злодейка-судьба. С обычным жадноватым и быковатым коммерсантом. Разве что без явного криминального душка. Жена с её роднёй, продавцы в его торговых точках — все «сворачивали кровь», «не давали жизни» и «гадили как только могли».
Курмин слушал молча, сочтя за лучшее не перебивать. И уж тем более — не учить жизни. Но, честно говоря, начинало задевать. Хочешь разгрузки — иди к памятнику вождю пролетариата, он всё выслушает и слова поперёк не скажет. А Михаил Курмин-то тут причём?
— Ты, наверное, гнида, думаешь, что подломили у барыги «пресс», так ему и надо?! — с ядовитой злостью осведомился толстый. — Да хрен тебе!
Вышеописанный жест повторился с удвоенной экспрессией: толстого, как выражались в старину, «несло». Но Курмину это начинало становиться поперёк души. Вчера продавщица, сегодня этот. Они что — белены всухомятку объелись?!
— Ты думаешь, у меня последнее стебанули?!
Мертвый поэт, исполнитель хорроркора и макабре рэпа, а также death metal
Пословицу "Не в деньгах счастье" придумал тот, кто никогда не был бедным
Темная сторона-не зло, а всего лишь свобода в полном ее проявлении...
|
Статус: нет меня
|
|
|
|
NosferatU911
|
#2 | Среда, 31.07.2019, 18:33
|
Автор темы
Мертвый поэт
На вязках
Юзер-бар +
Человек-гора вынул из кармана свой бумажник. Вытащил пачку пятитысячных, раздвинул веером и затряс ими перед лицом Курмина.
— Видал?! Пускай слюни, мудила! Ты столько за год не заработаешь, гнида! Привыкли сидеть и ждать, когда им готовенькое принесут. Да ещё просить будут: «Возьмите, пожалуйста». А само-то не идёт, не идёт! Да ты, наверное, за такие «бабки» что угодно готов, а? И в рот взять, и очко подставить! Чё молчишь? Мало предлагаю?! А больше накину, так ты, наверное, с радостью, потом ещё и кайф словишь, пидорок горбатый… Я в людишках с ходу разбираюсь, у меня в этом деле осечек не случалось. Так что — давай, падла? Глазёнки-то горят, «лавандоса» хочется, вижу. Пять минут пастью поработаешь прилежно, и — с прибавком! Соглашайся, пока предлагаю! Чего ломаешься? Давай прямо здесь!
…коренастый крепыш бежал ночными переулками, не разбирая дороги. Смерть находилась где-то рядом, он ощущал её присутствие каждой частичкой своего существа. Существа смертельно перепуганной жертвы. Крепыш не был слаб. В борьбе за место в жизни он прошёл жёсткую уличную школу выживания. Обман, предательства, безжалостные уличные драки подручными предметами. Арматуринами, бутылочными «розочками», самодельными «заточками». И просто кулаками — выбивающими зубы, ломающими рёбра, дробящими носы и челюсти. Но сейчас никогда не подводивший его инстинкт выживания кричал только об одном. Бежать!
Смерть появилась слева, передвигаясь почти беззвучно, с грациозностью сильного и уверенного в себе зверя. Она не торопилась, стопроцентно зная, что все попытки улизнуть, провалиться сквозь землю обречены на неудачу.
Огромная тень, заслонившая ночное небо и великолепный, яркий лунный диск, распласталась в прыжке, целясь в спину убегающей жертвы. В последний момент крепыш почувствовал опасность и прянул в сторону, разворачиваясь лицом к смерти.
Лунным свет заиграл на одиннадцатисантиметровом лезвии отличного выкидного ножа, не единожды пробовавшего крови. Смерть оскалила клыки, издав негромкий, но выворачивающий душу наизнанку рык.
«Уйди, тварь!» — взвыл крепыш. И попытался ударить первым. Попади лезвие в цель — в жёлтый, круглый, пронзительно разглядывающий самые потаённые уголки души глаз — всё могло бы закончиться. Когда надо, крепыш умел двигаться очень быстро. Удар был отработанный, хитрый — с обманкой, гарантирующей почти стопроцентную вероятность удачи.
Этот промах стал первым. И роковым.
Смерть коротким движением ушла вбок ровно настолько, чтобы пропустить бьющую руку мимо цели. Через миг на предплечье крепыша сомкнулось жуткое подобие волчьего капкана и гильотины. Коротко звякнула об обломок кирпича упавшая выкидуха, и смерть мотнула головой, откидывая в сторону первый трофей.
Жертва дёрнулась назад, прижавшись спиной к стене какого-то заброшенного здания, и неверящим взглядом уставилась на правую руку. За долю секунды укоротившуюся до локтя. Багровый поток окропил поросшую сорняками землю, и крепыш заорал в голос, не отводя становящих мутными от боли глаз от покалеченной конечности.
Ещё через секунду ему в грудь упёрлись две тяжёлые лапы, крепко прижимая к стене. Когти медленно рассекали плоть, вдвигаясь в тело. Смерть была близко, её дыхание касалось глаз крепыша, вдруг понявшего, за что ему приходится так расплачиваться...
Клыки сомкнулись на его шее в тот момент, когда один из когтей достиг сердца. Тело слабо трепыхнулось, и голова покатилась по земле, широко раскрытыми глазами глядя в ночное небо…
…Курмин вынырнул в холодный воздух января из очередного наваждения, занявшего, судя по всему, какие-то крохи времени.
— Ну, чего, задрот горбатый? — Человек-гора продолжал трясти деньгами около лица Михаила. — Давай, заработай хоть раз честно, всю жизнь потом вспоминать будешь…
— Да пошёл ты! — Курмин размахнулся пакетом с покупками и попытался ударить толстого.
Он никогда не умел драться, и удар вышел попросту никаким.
Толстый увернулся, а потом, резко подавшись вперёд, правой ладонью всем весом пихнул Михаила в грудь. Курмин отлетел метра на два назад, упал. Пакет порвался, покупки разлетелись по снегу. Бутылочка с коньяком стукнулось о бетонное ограждение парковки. Стекло треснуло, и снег в этом месте стал цвета янтаря. Позвоночник снова отозвался болью, Михаил застонал, ворочаясь на промёрзлом асфальте.
— Давить вас всех, гнид, чтобы людям жить не мешали… — Толстый настороженно зыркнул по сторонами (не бежит ли кто на помощь этому уроду?), развернулся и быстро пошёл на парковку.
Курмин принялся подниматься. Получалось плохо, позвоночник болел, вдобавок, он сильно ударился локтем, падая на асфальт.
— Ой, сынок, за что это он тебя так? — Появившаяся невесть откуда сердобольная бабуля, принялась помогать ему встать.
— Если б я знал…
Вернувшись домой, Михаил почти сразу же завалился спать. Позвоночник подуспокоился и не тревожил, а от пережитых впечатлений неудержимо клонило в сон.
Проснулся он к вечеру, часов через семь, когда за окнами уже окончательно стемнело. Немного полежал, пытаясь вспомнить, что же ему снилось, но так и не смог. Снова какие-то размытые образы, мельтешение не стыкующихся друг с другом эпизодов — явно не из его жизни. И даже — не из фантазий. И неизбежное присутствие тревоги. Той самой, не покидающей его сны в последнее время.
То ли рано поужинав, то ли поздно пообедав, Курмин засобирался на вечерний променад. Интернет не работал — какие-то сволочи умыкнули кабель, и отремонтировать обещали только к завтрашнему вечеру. Таращиться в «мозгомоечную машину» не хотелось, читать — тоже.
Погода, вроде бы, нормализовалась, снегопад иссяк. Неизвестно, из скольких кож вывернулись сегодня коммунальные службы, но дороги и тротуары были относительно расчищены. Курмин шёл бесцельно, не спеша, дыша морозным воздухом. А куда, собственно, торопиться? Мать с отчимом живут в отдельной квартире, перезваниваясь пару раз в неделю, а навещая раз в месяц. Курмин изредка заходил к ним в гости, но последний раз он был там пять дней назад. Потревожить их сейчас значило нарваться на расспросы категории «Всё ли в порядке?». Этого ему абсолютно не хотелось.
Михаил машинально топал вперёд, не выбирая маршрута, автоматически сворачивая в какие-то улочки и переулки. Голова опять занялась попытками распутать участившиеся в последнее время сны, эти пропитанные злой тревогой короткометражки из полусумасшедшего репертуара подсознания. Ничего не получалось. Не хватало какого-то ключика, основной частички, скрепляющей всё — в единое целое.
Сердце вдруг резануло, коротко, но довольно болезненно, скомкав мир до бьющегося сгустка, в котором находится боль. Курмин остановился, Сунул ладонь под пальто, к левой стороне груди. Пережидая, когда же утихнет эта в первый раз возникшая помеха. Тоскливая помеха, иногда напоминающая многим, что все мы в этом мире — гости, случайное мельтешение биомассы, по чьему-то капризу наделённой амбициями, эмоциями…
Полегчало довольно скоро. Нежданно появившееся неуютство в сердце испарилось, словно его и не было. Будто это был кадр одного из этих, не дающих душевного покоя снов.
Но другая проблема, явившаяся взгляду, осталась на виду и не собиралась исчезать после простого прикладывания ладони к груди. Серьёзная проблема, имеющая вид одного из самых криминализированных районов города под названием «Перевёртовка». Именно отсюда в приснопамятные девяностые вышло наибольшее количество живущих «по понятиям» личностей.
Понятно, что криминальное ремесло не располагает к долгожительству, и до нынешнего времени дожили очень немногие из «перевёртышей» — прошедшие через весь сопутствующий ремеслу негатив. В основном, приняв вид респектабельных бизнесменов-меценатов-спонсоров. Девяностые в своём беспредельном великолепии сгинули, как плешивый бес после первого петушиного крика. Но, видимо, над «Перевёртовкой» концентрация тех самых, перенасыщенных криминальным духом, флюидов была ещё довольно высока.
Здесь до сих пор не обходилось без взятых на гоп-стоп, поддавших мужичков, неважно — были они одеты в Dirk Bikkemberg или в замызганный пуховик «Мэйд ин Чайна». Трупов, практически, не было, но кровушку пускали, иногда и без особой надобности, в виде сувенира из «Перевёртовки». Появиться здесь просто так, особенно, в вечернее время суток, не имея среди «перевёртышей» ни кореша, ни родственника, способного «кинуть за тебя подписку», было почти стопроцентной гарантией неприятностей. Чтобы не забывали, в каком районе города живут самые крутые перцы.
Закусив губу от досады на самого себя, Курмин быстро осмотрелся, прикидывая, далеко ли он углубился в этот криминал-сити. Похвастаться частым посещением района он не мог, последний раз был здесь лет семь назад — даже уже и не помнил, зачем. Но довольно цепкая память подсказывала, что не всё так погано. Условная граница района, за которой можно было чувствовать себя в относительной безопасности, пролегала примерно метрах в шестистах от места, где он сейчас находился.
Ждать, когда же, наконец, появятся местные ухари и сурово поинтересуются насчёт никотина, Курмин не стал. И самым быстрым шагом, который позволяло самочувствие, направился в нужном направлении.
Пятьдесят метров, сто, двести, триста…
…три силуэта вынырнули из-за угла наперерез Михаилу, когда было пройдено чуть больше половины расстояния. До Курмина донёсся отрывок разговора, из которого он уяснил, что троицу недавно не пустили в ночной клуб, и они крайне возмущены этим обстоятельством.
«Перевёртыши» увидели Курмина, лихорадочно вспоминающего, кто из его знакомых мог иметь хоть какое-то отношение к «Перевёртовке» в сугубо «правильном» плане. Это была очень хрупкая, слабенькая — но надежда, что всё закончится благополучно. В крайнем случае — доброй порцией матюгов и пожеланием больше не видеть его «лоховскую вывеску».
Вспоминалось откровенно паршиво. В памяти смутно промелькнуло два человечка, но вот кто из них был Буксиром, а кто Стреляным — идентифицировать никак не удалось. Скверно…
Троица не спеша подошла и встала метрах в полутора, похмыкивая и задумчиво разглядывая Михаила. Бежать было поздно, да и куда бежать? Назад? Хуже не придумаешь, да и догонят, не слишком запыхавшись. Бегун из Курмина был откровенно дохлый.
— А чё-то я не понял? — растягивая слова, выдал каноническую фразу один из аборигенов, покачиваясь с носка на каблук грубых зимних ботинок.
Ботинки старенькие, но еще вполне крепкие: если такой обувкой «с носка» да по рёбрышкам…
Курмин живо представил себе подобную картину и незаметно поёжился, стараясь совсем уж открыто не показывать свою боязнь. Самый низкий из троицы был на полголовы выше Михаила. А по возрасту — все присутствующие были раза в полтора младше его.
— Погоди, Махно… — Самый здоровый из тройки неспешно осадил приятеля и почесал кончик носа, определённо собираясь с мыслями.
— Куда гонишь?
Неписанный кодекс поведения по отношению к чужакам требовал сначала установить их точный статус в сложной жизненной иерархии «Перевёртовки» или же — отсутствие такового. А то вдруг этот заморыш окажется каким-нибудь внучатым племянником Паши Трезубца, местного »смотрящего«. Будешь потом всю оставшуюся жизнь милостыню на паперти просить, неправильно сросшуюся — после перелома в трёх местах — руку протягивая. Бывали прецеденты.
— Обзовись, чей по жизни? — Здоровяк мрачно уставился на Курмина сверху вниз. — Что-то мы тебя в упор не знаем.
— Да чё тут с ним тереть, Писарь?! — опять встрял Махно. — Это же чмо залётное! Сто пудов — из центра или вообще из Новостроек. Я эту свистобратию и после литры за три километра с лёту срисовываю. Чтоб мне так жить!
— Ну, да… Свой бы уже давно обозвался, — лениво протянул третий, нескладный, с самой отталкивающей внешностью.
Такие обычно бьют дольше и яростнее всех.
— Тихо-тихо…
Писарь был то ли поумнее, то ли поосторожнее этой парочки, но форсировать события не торопился.
— У тебя, Ледяной, что — яйца запасные есть? Нет? Вот и зашторь хлебало, пока не отсемафорили…
Он снова посмотрел на Курмина.
— Так что, братуха, твоя моя не понимай или обзовёшься всё-таки?
Курмин решился.
— Я тут Севе Стреляному должок заносил…
— Должок — это правильно… — Напрягшийся взгляд Писаря показывал, что сейчас он вспоминает Стреляного, после чего определится дальнейшее поведение в отношении чужака.
Махно вдруг зашёлся в визгливом хохоте, хлопая себя короткопалыми ладонями по коленям. Ледяной тоже расплылся в нехорошей улыбочке, но промолчал. У Курмина похолодело внутри.
— Говори, что знаешь, — писарь повернулся к Махно. — Хорош ржать, ну!
— Ты чё — Стреляного не помнишь? — Махно ощерился, глядя на Михаила, демонстрируя плохие зубы и такие же намерения. — В натуре, не помнишь?!
— Стреляный, Стреляный… — Писарь пожал плечами. — Ладно, базлай по теме. Только если что, спрашивать с тебя будут.
— Да не ссы, родной! — Махно снова закачался с носка на каблук, щерясь всё шире. — По лету Кент трындел, когда откинулся… а! Тебя ж не было тогда. Ты на югах с маникюршей амуры накручивал…
— Короче! — Поторопил его Писарь.
— А если короче, то перегнули Стреляного через шконарь за прогибы перед кумом. Стукачком Стреляный оказался. Теперь в дупло к нему филина поселить можно — такой простор! И не Сева он с тех пор, а Света. А что главное — нет сейчас Светы в Перевёртовке, чалиться ей ещё полгода. Так что, залётный, лепишь ты нам фуфло по всей морде, за что и огребёшь. Карманы сам вывернешь или помочь?
— Ребята, не надо… — обречённо попросил Курмин. — Я же вам ничего не сделал…
— И что теперь? — издевательски осклабился Махно. — Может, тебе ещё блонду, импортного пойла и лягушачьих ляжек в шоколадной глазури подогнать? За то, что ты нам туфту зарядить пытался…
— Он сейчас оборотня на помощь звать будет, — гыгыкнул Ледяной. — Реально, сейчас прибежит оборотень и за него впишется. Вот хохма-то будет...
Троица слаженно шагнула вперёд. Курмин попятился назад, рефлекторно вскинув руки вверх, защищаясь. Кто из троих ударил первым — он не понял. Удар ногой в голень заставил опустить руки, и жёсткий кулак расплющил губы, наполняя рот солоноватым вкусом крови.
Следующий удар — ногой в живот — бросил его на землю, и «перевёртыши» принялись пинать принявшего позу эмбриона Курмина. Размеренно, без эмоций, без раздумий. Такая жизнь!
…пламя зажигалки лизало столовую ложку, в которой готовилась очередная доза наркоты. Худая, темноволосая девушка лет двадцати нетерпеливо следила за нехитрыми манипуляциями приятеля, уверенно ведущего дело к финалу. Лицо девушки было в крупных каплях пота, иногда она дрожала, словно от озноба.
У девушки была ломка. Парень выглядел получше, но ненамного. Одноразовые шприцы были уже наготове, героин уже почти растворился в воде, обещая долгожданное избавление от всех забот — до следующей ломки… Пара была наркоманами со стажем, и справиться со своим пороком без сторонней помощи они бы не смогли.
Деньги на наркоту брались, в основном, кражами, а с недавнего времени — и грабежом. Как раз сегодня прямо около банка они добыли хороший куш, сумев вовремя унести ноги. Пожилой мужчина остался лежать с пробитой головой на мокрой от сентябрьского дождя фигурной тротуарной плитке возле банка, не подавая признаков жизни. Случайному прохожему, бросившемуся помешать им, тоже вломили короткой битой в полиэтиленовом пакете и сбежали.
В выбитые окна старого дома на окраине города залетали капли мелкой мороси, но парочка этого практически не замечала. Они, худо-бедно, обустроили одну комнату, где и проводили большую часть времени. Родители просто выгнали их из дома, когда оттуда стали исчезать дорогие вещи, борьба за нормальную жизнь потомков — стала бессмысленной.
Они не загадывали, сколько им ещё отмерено на этом свете. Просто жили. День за днём.
Но этот стал последним.
…первый шприц стал втягивать в себя содержимое ложки, когда хлипкая дверь их пристанища рухнула внутрь от сильного удара. »Менты!« — взвизгнула девушка, уронив шприц и ложку на грязный пол.
Она ошиблась. На пороге комнаты стоял зверь неизвестной породы размером с большого льва. Не волк, не тигр — нечто иное. Зверь не двигался, глядя на людей круглыми жёлтыми глазами. Парень медленно потянулся к бите, которая сегодня помогла им добыть примерно три месяца кайфа. Зверь сделал несколько шагов вперёд, целиком зайдя в комнату.
Лобастая голова, короткие уши, мощные, как у гиены, челюсти, длинное тело, двигающееся невероятно пластично, словно перетекая с место на место. Мускулистые лапы, средней длины хвост. Хищник, ужас, смерть…
— Киса, киса… — Парень почти дотянулся до биты, пытаясь улыбаться зверю побелевшими губами.
— Ты из какого зоопарка сбежала…
Смерть чуть наклонила голову вбок, рассматривая людей. И парочка с изумлением увидела в жёлтых, уставших от чего-то неведомого, глазах отблеск сострадания к своим жертвам. Короткий, слабенький, тотчас же потухший.
А потом — смерть прыгнула.
Когти до кости распахали схватившую биту руку — от ключицы до запястья. Бита отлетела в сторону, парень заорал — дико, страшно. Девушка шарахнулась в сторону, прижавшись к стене, и тихонько скулила, мутными от ужаса глазами глядя на вершащуюся расправу.
Когти совершили два короткий взмаха по диагонали, и из распоротого живота парня на грязный пол вывалились внутренности. Крик прервался, и наркоман лицом вперёд повалился на старый матрац, дёргая ногами в наступающей агонии.
Зверь развернулся к девушке, его передние лапы оставили кровавые следы на замызганных досках жилища. В глазах у девушки промелькнуло что-то осмысленное, она дёрнулась в сторону дверного проёма, пытаясь покинуть комнату.
Кошмар оказался прямо перед ней, сделав бегство невозможным. Его передние лапы легли девушке на плечи, заставляя опуститься на колени. Словно вымаливая прощение за всё плохое, что она сделала в своей не очень длинной и не совсем правильной жизни.
Через несколько секунд массивные челюсти с хрустом сомкнулись на её лице, острейшими клыками рассекая мышцы, дробя кости, отнимая жизнь…
…удары становились всё реже, «перевёртышам» словно надоело пинать беспомощного человека. Реальность расплывалась в глазах багровой кляксой, в голове была нехорошая, вязкая тяжесть. На теле, казалось, не осталось живого места.
— Давай делись, говнюк… — Махно ловко обшарил карманы Курмина, костистый кулак больно въехал в левую почку, когда Михаил пошевелился, пытаясь разогнуться.
— Не дёргайся, клоун, лежи смирненько…
— Чего там? — нетерпеливо спросил Ледяной.
— Есть чего?
— Да он пустой, сучара! — зло ответил обыскивающий.
— Тут даже на рваный гондон нет…
— Снимай пальто с него, что ли. Не пустыми же уходить, в натуре.
— Да ну нафиг. — по голосу, Курмин узнал Писаря.
— В кровище изляпалось. Решето за такое даже на нормальный пузырь не отвалит. Поканали отсюда, хорош развлекаться…
— Потопали… — лениво отозвался Ледяной, словно возле их ног лежал не человек, а яблочный огрызок.
— Хватит говно ногами месить, надоело уже…
Послышался хруст снега под удаляющимися шагами.
Курмин шевельнулся, избитое тело незамедлительно отозвалось болью. Сил не оставалось даже на крик о помощи, не говоря о том, чтобы встать и пойти.
Михаил всё же попробовал крикнуть, но вместе с хрипом из горла на затоптанный снег выпал кровавый сгусток. Курмин со стоном обмяк и мутным взглядом посмотрел в вечернее небо. Звёзды безучастно поблёскивали вверху, им было всё равно — выкарабкается он или умрёт. Всё равно, как и трём «перевёртышам», уходившим вглубь своего района. Курмин закрыл глаза…
* * *
Никого обижать нельзя…
Курмин открыл глаза. В теле ощущалась необъяснимая лёгкость, словно три ублюдка не калечили его на мёрзлой земле.
Михаил был у себя дома. Живой и невредимый, полностью отдающий себе отчёт в том, что же произошло с ним недавно. И самое главное — отлично понимающий, что произойдёт совсем скоро. И это его нисколько не пугало. Недостающий кусочек встал на своё место, и все мучающие его сны приобрели пронзительную чёткость. Она была страшной, неотвратимой… и — облегчающей душу. Какой смысл противиться судьбе, если тебе уготован именно такой путь. Если по-другому — нельзя…
В ироничной поговорке «Не буди во мне зверя» есть своя доля правды. У Курмина она имела потаённый смысл, который он сам понимал только тогда, когда уже ничего нельзя было изменить. Да и не хотелось, искренне говоря…
Любые обиды материальны. Они копятся, наслаиваются одна на другую, пока не произойдёт взрыв. Кто-то умеет прощать, кто-то живёт с этим всю жизнь, озлобившись на всех и вся. Кто-то вымещает злобу на слабых. У всех по-разному.
Зверь внутри Курмина не просыпался без надобности — только когда наступал предел… Его выпускал наружу не Курмин, а люди — считающие, что вольны поступать с другими как с существами низшего порядка. Унижая, втаптывая в грязь, избивая. Точно зная, что не получат достойный отпор.
После каждого превращения это стиралось из памяти Курмина до следующего раза.
За восемнадцать лет он превращался в палача? творца справедливости? абсолютное зло? — девятнадцать раз. Из них восемь — за последние пять лет. Из них три — за прошлый год. И всегда жалел только об одном — что никто не узнает, почему смерть в его облике нашла именно этих людей. Чтобы другие сделали выводы, и зверь никогда больше не просыпался. Ведь это так просто — не навредить слабому…
Никого обижать нельзя!
Потому что когда-нибудь придёт возмездие.
Маленький горбун не убивал невинных. Виновные получали по заслугам, Зверь каким-то образом определял, кому ещё можно дать шанс, а кто уже никогда не изменится. Зачем жить человеку, получающему удовольствие от унижения других, не способному творить добро в принципе. Когда человек перестаёт им быть, к нему приходит Зверь. Которого он сам позвал, пусть и не зная этого.
Никого обижать нельзя…
Курмин разделся и приготовился к ожиданию. Закрыл глаза, вспоминая тех, с кем предстоит встреча.
Продавщица. Толстый. Трое из «Перевёртовки».
Через минуту Зверь начал просыпаться…
Мертвый поэт, исполнитель хорроркора и макабре рэпа, а также death metal
Пословицу "Не в деньгах счастье" придумал тот, кто никогда не был бедным
Темная сторона-не зло, а всего лишь свобода в полном ее проявлении...
|
Статус: нет меня
|
|
|
|
NosferatU911
|
#3 | Среда, 31.07.2019, 18:36
|
Автор темы
Мертвый поэт
На вязках
Юзер-бар +
Сделка
Бывают в жизни такие моменты, когда кажется, что все потеряно. Проблемы наваливаются мертвым грузом, душат тебя, кажется, будто весь мир восстал против тебя одного. Именно в вихре таких событий я и закрутился. Огромный долг, ссора с невестой за месяц до свадьбы, угроза суда за тяжкие телесные повреждения, нанесенные одному пьяному придурку, возможность попрощаться с карьерой юриста и многое другое. Черт, да в такой ситуации легче застрелиться, чем со всем справиться. Не буду кривить душой, такие мысли были. Но поступил я иначе. Я решил напиться: думал, проблемы станут казаться меньше. Наивный чукотский юноша, блин.
Стрелки часов показывали половину десятого.
Я сидел в баре и нажирался до свинского состояния за самым дальним угловым столиком. Владелец бара и бармен по совместительству, мужик преклонных лет — дядя Миша. Мы с ним старые приятели, он знал меня еще юнцом, в бомбере, камуфле и гриндерсах. Мы с парнями частенько заходили к нему попить пивка в то время. У дяди Миши было правило — если клиент не хочет поднять задницу и дойти до стойки за выпивкой или закуской — пошел к черту такой клиент, именно поэтому он не держал официанток. Но в этот вечер изменил своим правилам и сам подносил мне выпивку, так как знал о моем положении и искренне сочувствовал. Поднеся очередную порцию виски, он сел напротив:
— Малой, может, хватит тебе? Ты как за руль сядешь?
— Дядь Миш, лишение прав за пьянку — не самое страшное, — сказал я заплетающимся языком.
— Слушай, может, все не так страшно? Может, развеяться хочешь? Давай, в выходные на охоту сгоняем?
— Не, спасибо. Не до развлечений сейчас. — Язык уже почти не слушался, да и говорить ни с кем не хотелось.
— Ну, тогда крепись, малой, — дядя Миша еще раз хлопнул меня по плечу и своей косолапой походкой побрел за стойку. Несмотря на поздний час, бар был полон под завязку. Это место любили, несмотря на грубость и крутой нрав хозяина. Тут можно было не только выпить, но и хорошо поесть. Дебошей никогда не было, все чисто и аккуратно. Кому захочется связываться с барменом, в прошлом профессиональным боксером-тяжеловесом? Неудивительно, что заведение пользовалось популярностью. Тут можно было увидеть и офисных сотрудников, зашедших пропустить по кружечке после рабочего дня; и предпринимателей средней руки, потягивающих крепкие напитки; неформальную молодежь, накидывающуюся пивом; влюбленные парочки; алкашей, заливающих глаза с самого утра. В общем, публика была разномастная. Но персонаж, подсевший ко мне за столик, был очень колоритным. Высокий, худощавый мужчина, несмотря на лето одетый в длиннополый плащ, высокие сапоги, брюки странного покроя, и в широкой шляпе. Будто со сцены театра сошел, только пера на шляпе и шпаги на поясе не хватает.
— У вас не занято, молодой человек? — мягкий голос, какой очень часто бывает у психологов.
— Занято. — Буркнул я. Но незнакомца это нисколько не смутило, и он сел напротив меня.
— Мужик, я тебе сказал, занято. Свали отсюда. — Я посмотрел на него. Шляпа закрывала все лицо. Виднелась только острая бородка.
— Молодой человек, я вижу, у вас что-то случилось. Может, поделитесь? Вам легче станет, а я за рассказом вечер скоротаю.
И тут меня будто прорвало. Я рассказал незнакомцу все. Он внимательно слушал, иногда кивал, но не произносил ни единого слова. Когда я закончил рассказ, он постучал пальцами по столу и произнес:
— Хотите, я решу все Ваши проблемы?
— Прям все? Просто так? — алкоголь давно замутнил мое сознание.
— Ну, не просто так, конечно же…
— Душу, что ли, хочешь взамен? — засмеялся я. — Сделка с дьяволом?
— Молодой человек, неужели я похож на этого хамоватого, невоспитанного, грубого типа, воняющего серой?
— Ммм… нет. — Промычал я. — Так что тебе от меня надо?
— Я решу Ваши проблемы. А взамен… Я не прошу много, просто однажды я свяжусь с вами и о чем-то попрошу. А вы обещаете мне выполнить просьбу. А, может, и не свяжусь, и мы с вами больше никогда не увидимся.
— Если я не могу решить свои проблемы, а ты можешь, — мысли уже путались, — то чем я смогу тебе помочь?
— Я не знаю, понадобится мне Ваша помощь или нет, — отвечал незнакомец. — Ну так что, Вы согласны?
— Согласен! — рявкнул я. Своей вежливостью и мягким убаюкивающим голосом этот тип начинал меня злить.
— Прекрасно! А теперь спать! — после этих слов я упал на стол и заснул. Разбудил меня дядя Миша.
— Малой, ты чего? Ты чего?
— Аааа… это ты… — протянул я пьяным голосом.
— Так, все понятно. Домой ты сегодня не едешь.
Дядя Миша вытащил меня из-за столика, отвел в свой кабинет, где я благополучно проспал на диване до самого утра. Утром, проснувшись с жуткой головной болью, я вспомнил незнакомца и начал расспрашивать дядю Мишу о нем. Но он обслуживал клиентов и ничего не видел, а я списал все это на алкогольный сон и желание разделаться со своими проблемами. А затем пошла череда случайностей: внезапно мое дело закрывают в виду того, что кто-то сознался в том, что сделал на самом деле я, мой кредитор в считанные дни «сгорает» от рака, невеста мирится со мной, карьера идет в гору и многое другое. Прошло два года, я женился, все было прекрасно. И вот, в одну не очень прекрасную ночь я внезапно проснулся. Жена мирно спала рядом. Я вышел на балкон и закурил. Резкий порыв ветра кинул к моим ногам небольшой лист бумаги. Я нагнулся и увидел, что это конверт. Конверт необычный, сделанный из красивой бумаги, заклеенный сургучной печатью. Я с любопытством поднял его, покрутил в руках, пожал плечами и открыл.
Внутри был лист пергаментной бумаги, по которому бежали строчки букв. Докурив, я зашел на кухню, включил свет и посмотрел на пергамент:
«Здравствуйте, молодой человек! Мне требуется ваша помощь в одном деле. Я, как и обещал, уладил все Ваши проблемы, пришло время Вам выполнять свои обязанности. Я очень надеюсь на Ваше благоразумие и понимание. За инструкциями придите на площадь, к памятнику маршалу Жукову. Там вы получите следующие письмо».
Ничего не понимая, я убрал письмо в ящик и пошел спать. Жена что-то пробормотала во сне, но не проснулась. Утром я поначалу решил, что мне все приснилось, но письмо в ящике доказало обратное. Я пробормотал что-то о том, что не собираюсь выполнять чьи-то глупые указания, и стал заниматься привычными делами: поехал в свой офис, проверил документацию, вернулся домой и напрочь забыл обо всем. На следующий день я почувствовал легкое недомогание, закинулся антибиотиками и вроде бы стал чувствовать себя лучше. С каждым днем мне становилось все хуже. За неделю из взрослого здорового мужика я превратился в кусок умирающего мяса.
Огромная температура стала постоянной спутницей, блевать кровью стало привычно. А этот кашель… О да, куда же без него… А еще это бульканье в легких, воспаленные глаза, кровоточащие десны и множество других «приятных» вещей. Врачи лишь разводили руками, удивляясь, как я еще жив. Они говорили, что я должен был скончаться от гноя, скопившегося в легких, от температуры. Да почти любой из моих синдромов мог убить, но я оставался жить. На девятый день этой чудовищной пытки я не выдержал.
— Я согласен! Согласен на все, мать твою! — заорал я в потолок. А в следующую минуту мне стало легче. Еще через десять минут я уснул. Проспал сутки, а очнулся совершенно здоровым. Жена была счастлива, врачи поражены, но я был мрачен. На следующий день я поехал к злополучному памятнику Жукову. И, как в плохом кино, ветер снова швырнул мне в лицо конверт, точную копию первого. Недолго думая, я открыл его и прочел письмо:
«Я рад, что благоразумие победило. Я не могу сказать, что Ваша задача проста, но что поделать. Уговор дороже денег. Так вот, сегодня ночью Вы должны поехать на старое городское кладбище. Настоятельно рекомендую Вам прибыть туда в 22:00. Возьмите с собой нож и лопату. Дальнейшие инструкции получите на месте».
Прочитав письмо, я грустно усмехнулся. Ну да, глупо было думать, что этот человек попросит меня ему сигарет привезти. Хотя, человек ли? В десять часов вечера подъехал к старому кладбищу. Заглушив мотор и оставив машину в двадцати метрах от входа, я подошел к воротам. Промозглый осенний ветер, казалось, продувал насквозь. Да еще этот проклятый моросящий дождик. Даже не дождик, а мерзкая водяная пыль. На поясе висел нож, на плече покоилась штыковая лопата. Все в точности, как указано в письме.
— Ну, и что мне делать дальше? — пробормотал я.
«Я рад, что Вы пришли, — прозвучал в моей голове уже забытый голос. Мягкий и спокойный. — Идите в восточную часть кладбища, увидите расколотый дуб. Третья могила от него. Выдвигайтесь».
Негромко выматерившись, я двинулся вглубь погоста. Кресты, надгробия, склепы создавали гнетущее впечатление. На кладбище не было такого сильного ветра, мешали деревья. Хоть что-то радует. Сбоку раздался шорох. Я вздрогнул, резко развернулся и увидел обычную кладбищенскую дворнягу. Псинка подозрительно смотрела на меня. Я сунул руку в карман, там как раз завалялась шоколадная конфета. Конфета была развернута и брошена собаке. Дворняга проглотила ее, благодарно гавкнула и скрылась среди надгробий и крестов.
«Пожалуйста, не отвлекайтесь!» — раздался голос в голове.
— Да иду… — буркнул я себе под нос. Вот уже показался дуб, а вот и нужная могила. Я зашел за ограду. — Ну что? Что дальше?
«Копайте, молодой человек. Потом напоите тело своей кровью. Немного, без фанатизма, пожалуйста. После этого достаньте тело и идите к машине и получите дальнейшие инструкции».
— Чего?! Да пошел ты к чертовой бабушке, чтобы черти твою жопу… — договорить я не успел. Меня бросило в жар, подкосились ноги, в глазах помутнело, голова и все тело отозвались болью.
«Копайте, пожалуйста». — В голосе появилась настойчивость.
И я начал копать. Рядом с могилой росла горка земли, и вот лопата ударилась о крышку гроба. Поддев ее лопатой, я оторвал гвозди и отбросил крышку. В нос ударил мерзкий запах разложения, и в свете луны я увидел полусгнившее тело девушки. На ней было свадебное платье. В глазах трупа копошились черви, хотя где их не было. Тело было изъеденное, склизкое и мерзкое. При жизни брюнетка, сейчас не смогла бы привлечь никого. Пожалуй, даже заядлый некрофил на такое бы не польстился. Превозмогая тошноту, я опустился на колени, разжал рот трупа, достал нож и разрезал свою руку. Алая струйка побежала по руке, стекая в открытый рот покойницы.
И тут я заорал: тело зашевелилось и мертвая девушка потянула ко мне свои руки. Я уже собрался выскочить из разрытой могилы и побежать, как уроженец солнечной Кении стометровку на олимпиаде. Но короткая резкая боль в голове меня остановила. Я вытащил тело из могилы, вылез сам и замер. Рядом с могилой стояли два существа. Луна вышла из-за туч и осветила их. Я не заорал только потому, что впечатлений на сегодняшнюю ночь было слишком много.
Длинные руки, заканчивающиеся острыми когтями, вытянутые головы, что-то среднее между собакой и человеком, сгорбленные торсы, короткие и мускулистые ноги. Но самое страшное, что эти твари были мертвы.
Сошедшая кожа обнажила гниющее мясо и мышцы, местами просвечивали белые кости. Твари стояли и смотрели на меня.
— Эй, там, наверху! — прошептал я. — Это кто?
«Я не уверен точно, кто это, но точно уверен, что они очень голодные. И конфетой вы от них не откупитесь».
— А делать мне что?
«Я бы на Вашем месте бежал. И бежал очень быстро. Но не забудьте девушку».
К слову, эта самая девушка шевелилась и пыталась встать. Я медленно, без резких движений, поднял этот склизкий, вонючий живой труп на плечо и начал пятиться. Тут одна из тварей подняла вверх череп и издала рев. Моя реакция не заставила себя ждать. Я развернулся и рванул к выходу.
Ну, рванул — громко сказано. Моя поклажа болталась и билась о мою спину. Я бежал, а в голове были дурацкие мысли: «Вот если щас у нее голова оторвется, мне за ней надо будет возвращаться, или так сойдет?» Сзади раздавался рев и топот. Кадавры настигали меня. Я мысленно прощался с женой и жизнью. Внезапно я споткнулся и кубарем полетел на землю. Поднявшись на локтях, я развернулся и увидел, что оба упыря неспешно бредут ко мне. Видимо, поняли, что обед никуда не денется. Моя «конвоируемая» возилась на земле, мычала и пыталась встать. Говорить не могла. Видимо, язык и гортань уже были съедены червями и прочими милыми насекомыми.
И тут случилось то, чего я никак не ожидал. Между мной и вурдалаками появилась дворняжка, которую я буквально два часа назад покормил конфетой. «Вот же глупое животное… Тоже ведь сожрут», — промелькнула в голове мысль. Нежить замерла в нерешительности на пару секунд, но затем двинулась вперед. Внезапно «песик» начал увеличиваться в размерах, встал на две лапы, а передние превратились в когтистые руки. То, что несколько секунд назад было псом, повернулось ко мне и прорычало:
— Пошел вон отсюда, быстро! — дважды меня просить было ненужно. Я схватил свою спутницу и побежал к выходу. Сзади послышалось:
— Я здесь хозяин, твари! Я! — затем рев трехметрового звероподобного чудовища, звук разрываемой плоти и уже не устрашающий рев, а жалобный визг нежити. Добежав до машины, я положил свою поклажу, без сил опустился на землю, привалившись к колесу, и закурил.
«Вы очень способный, молодой человек. Я восхищен вами. Осталось совсем немного».
— Совсем немного? Что? Спуститься в жерло вулкана? Убить дракона? Сломать кольцо всевластия? — психанул я.
«Пожалуйста, не ерничайте. Прочитайте над ней вот это: Deus nigra mihi authoritas viribus inflexi contractus sanguine, vivitet spiritus secundum mortuus surge!»
— Deus nigra mihi authoritas viribus inflexi contractus sanguine, vivit et spiritus secundum mortuus surge! — я даже не задумался, как смог запомнить это с первого раза. После последнего слова тело окутал зеленоватый туман, а когда он рассеялся, на асфальте вместо гнилого, шевелящегося трупа лежала девушка. Бледная, со слабым дыханием, без сознания, но живая.
«Теперь отвезите ее на пустырь за рекой и оставьте там».
Я не стал ничего говорить, просто положил девушку на заднее сидение и повез за черту города. Меня не останавливала дорожно-патрульная служба, все светофоры были зелеными, будто все было сделано для меня. А вот и пустырь. Я выгрузил бесчувственное тело и положил на траву.
«Вы прекрасно выполнили свою часть договора, молодой человек! Я благодарен вам! Вы больше ничего мне не должны, ступайте!»
Я сел в машину и поехал в город. Но через двадцать минут понял, что засыпаю. Остановился у обочины, откинулся на сидение и заснул. Сон ушел только утром, тело болело, я был весь грязный, с синяками под глазами и абсолютно седой. По привычке, сунувшись в карман за сигаретами, я нащупал там клочок бумаги. Готовый ко всему, я развернул его:
«Еще раз спасибо за работу, молодой человек. Возможно, мы еще встретимся с вами. Если вдруг Вам понадобится моя помощь, просто сожгите этот клочок бумаги».
В конце текста стоял улыбающийся смайлик. Я еще раз посмотрел на написанное, скомкал бумажку и выкинул на дорогу.
Мертвый поэт, исполнитель хорроркора и макабре рэпа, а также death metal
Пословицу "Не в деньгах счастье" придумал тот, кто никогда не был бедным
Темная сторона-не зло, а всего лишь свобода в полном ее проявлении...
|
Статус: нет меня
|
|
|
|
NosferatU911
|
#4 | Среда, 31.07.2019, 18:42
|
Автор темы
Мертвый поэт
На вязках
Юзер-бар +
Фарш
Автор: Михаил Павлов
Трудно поверить, что когда-то я любил этот город. Правда, любил. Искренне.
В детстве каждый двор казался островом, царством со своими правителями и рыцарями, легендами и диковинами. Я жил на своем островке, и тот постепенно становился мне мал. Я знал, что здесь есть те, кого стоит опасаться, — злодеи и чудовища. Но всегда были и те, кто мог меня защитить.
Я давно не живу там. Квартиру родители продали, чтобы перебраться в район получше. Тогда мы думали, что есть районы получше. Тогда преступность и падение нравов казались чем-то временным. Отец говорил, что жизнь движется по спирали, вот и наступил очередной тяжелый этап, который нужно просто переждать. Мой отец много чего повидал. Он рассказывал мне о последнем десятилетии двадцатого века, я был слишком маленьким, чтобы что-нибудь помнить. Казалось, темные времена прошли, но затем мрак вновь надвинулся. Девять лет назад я похоронил родителей, но чертов «этап» все не кончается. Если жизнь движется по спирали, то эта спираль уходит вглубь до самого ада.
То, что люди стали злыми и жалкими — это не самое страшное. А вот то, что появляется на улицах, иногда по ночам, а порой среди бела дня… то, что вызвано пороком, то, что кормится им и плодится в нем, вся эта чертовщина — вот это страшно. И я вижу, как с каждым годом город проваливается все глубже.
Конечно, родители не были рады, когда я подал документы в институт МВД. Преддипломную практику я проходил в прокуратуре, надеясь позже работать там же. Но не сложилось. Меня приютил один из РОВД. Тогда родители окончательно расстроились, считая, что пагубная среда сломает меня. Они оказались и правы, и нет. Много чего было в моей жизни: и водка, и наркотики, и должностные преступления. Но сломала меня не окружающая среда, а воплотившийся однажды кошмар.
Четыре года прошло, а я помню этот тупой звук ударившейся головы об стол, помню ледяную женскую кисть у себя на коленях, помню завывание ангельских труб на кухне, помню тошнотворный запах…
А раньше — да, я любил этот город.
* * *
В темноте пискнул магнитный замок, я толкнул тугую металлическую дверь и вышел наружу. На улице уже стемнело, в ноздри впился морозный воздух. К вечеру температура упала ниже ноля, напомнив, что на дворе декабрь. Я сунул в рот сигарету и пошел к припаркованной у подъезда служебной машине. Внутри дремал Марат, наш водитель. Я постучал. Он встрепенулся, опустил стекло и спросил:
— Что там, Кирюх? — водитель мотнул головой в сторону дома.
Я пожал плечами, потом кивнул. На самом деле я думал в этот момент о Лене. Почему с ней так сложно стало в последнее время?
— Всю квартиру кровью залили. Когда вошли, темно было, а под ногами хлюпает, я думал, трубу прорвало, — я слушал свой голос, вспоминая, какой нервной была жена, когда мы виделись утром. — Потом свет включили, а там, на полу, как будто черный паркет, блестящий такой, и стены все измазаны…
Ленка. Исхудала, а раньше все с лишним весом боролась. Полненькой она мне больше нравилась. Может, у нее климакс начинается? Или рано? Сколько ей? На полтора года меньше, чем мне. Тридцать два. Мы же молодые еще! А сексом занимаемся, как старики. В смысле — редко. Даже не каждые выходные. Нужно, как только приду домой, обнять ее, поцеловать в губы, в шею, за ушко укусить, растает же…
— Сколько там трупов-то? — нарушил тишину Марат, поняв, видимо, что я не собираюсь продолжать рассказ.
— Да хер его знает, кучки какие-то валяются то тут, то там. Эксперты пусть собирают такие паззлы, им за это деньги платят. Соседи говорят, в квартире жило четверо: отец, мать, пацанята — семь лет и двенадцать. Может, они там все… по углам.
Я опять замолчал. Может быть, Ленка жалеет, что за меня вышла? С моей зарплатой мы и ребенка себе не можем позволить. Хотя было время, старались. Тогда, правда, Ленка не работала, нечего было и терять.
Мы помолчали, и это было то, что нужно. Я спокойно докурил.
— Холодно! — все-таки успел сказать Марат, когда я бросил окурок и пошел к дому, пока следователь меня не хватился.
Обязательно же придумает, чем меня занять. Плевать, что у меня смена закончилась. Его самого вроде как из дома выдернули. Леденцов, имени не уловил. Раньше не встречались. Значит, недавно перевели. У нас текучка постоянная.
Когда я поднялся на нужный этаж и заглянул к соседям, которые вызвали полицию и у которых обосновались мы со своими бумажками, Леденцов был в бешенстве, кричал на кого-то по мобильному телефону.
— Оперуполномоченный, — полувопросительно произнес он, заметив меня и оторвавшись от трубки. — Бери еще пацанов, прочешите подъезд, двор, мусорки — все, короче. Ищем трупы. Трупов нет! Крови на трех-четырех человек, если выжать!
Мы ничего не нашли. Правда, у нас еще был след. Удивительная штука. Конечно, странно было бы, если бы убийца не запачкался, но слишком уж долго тянулась эта четкая вереница алых отпечатков. Вниз по лестнице до первого этажа, потом через весь двор по неглубокому затвердевшему снегу. Как будто кровь продолжала стекать по его ногам. Неужели он унес на себе все четыре тела?
Мороз очень удачно схватил грязное месиво снега. Можно было рассмотреть рисунок протектора на подошве, без труда определить размер ботинка. Сорок второй. След обрывался, упершись в дорогу, гудящую десятками проезжающих машин. На другой стороне следа не было. Кинолог тоже не помог.
Еще через полтора часа я сдал смену и мчал домой на маршрутке. Я так любил этот момент — конец рабочего дня, путь домой, мир неслышно и незримо рушится за спиной, падает с твоих плеч. И хотя чувствуешь себя до чертиков усталым, можно наконец-то выпрямить спину. Лена, Леночка. Надо купить ей цветы. Автобус проезжал мимо киоска, и мне показалось, будто за ним толпятся люди. Я заметил чью-то спину и руку, замахивающуюся для удара, а может быть, не видел даже этого, но картина драки уже нарисовалась в мозгу. Маршрутка перестроилась в правый ряд, за поворотом ждала моя остановка. Я вновь бросил взгляд в сторону удаляющегося киоска, и на секунду мне показалось, что я вижу человека, стоящего поодаль от ларька. Потом транспорт повернул направо и остановился, я бросился к автоматическим дверям.
Перебегая дорогу, я силился рассмотреть, что происходило в тени за киоском, и все больше убеждался, что там кого-то избивали. Да, трое или четверо парней били одного, его почти не было видно. Я бежал, то и дело поскальзываясь, а потом я вдруг почувствовал на себе взгляд того человека, которого я заметил еще из автобуса.
И это было как-то неправильно, неестественно. Парни рванули от киоска вправо в сторону подворотни. Причем тот, кого только что избивали, побежал вместе со всеми. И я не стал их догонять, только проводил удивленными глазами и уже не спеша дошел до места драки. Поблизости не было ни души, я не заметил, куда подевался тот мужчина. Я прошел дальше и оглядел то место, где стоял наблюдатель. Знакомый рисунок протектора, но вряд ли тот же самый. Я развернулся и пошел домой.
* * *
Я открыл и тихонько притворил за собой дверь в квартиру, стянул ботинки и бросил их как попало. На кухне было темно, а в комнате горел приглушенный свет, бормотал телевизор. Я повесил куртку на крючок и на цыпочках двинулся туда. Лена сидела посреди кровати, скрестив, ноги, с ноутбуком. На ней были надеты только футболка, трусики да разноцветные носки. Она оторвалась от экрана и посмотрела на меня;
— Привет, Кирюш.
— Привет, — я улыбнулся. — Как дела?
— Да так, — выглядела она усталой. Я подошел к ней ближе, хотел обнять, но она сидела как-то неудобно для этого.
Я просто присел на край постели, провел рукой по ее спине. Она опять уже смотрела в монитор.
— Устала? — спросил я.
— Ага, а еще отчет делать.
Я дотянулся и чмокнул ее в щеку, затем встал и пошел мыть руки. На кухне меня ожидало разочарование. В кастрюле плавали холодные разварившиеся пельмени. Нахмурившись, я выложил склизкие белесые лохмотья, оставшиеся от пельменей, в тарелку и сунул все в микроволновку. Вернулся в комнату, остановился в дверях, прислонившись к косяку. Красивая она у меня, Ленка, Леночка.
— Чего так смотришь? — она подняла на меня глаза и улыбнулась.
— Как? — я был доволен.
— Как будто любишь.
— Понятия не имею, о чем ты! — я пожал плечами, карикатурно изображая удивление.
Из кухни послышался протяжный писк микроволновой печи. Я развернулся и пошел было на звук, но заметил на полу в прихожей свои ботинки. Даже на коврик их не поставил, вот свинтус. Я подошел и поднял один ботинок, на линолеуме блеснул грязный след темно-красного цвета. Вспомнилась та чертова квартира, залитая, будто прорвало трубу. Я же сначала туда сунулся впотьмах, но вроде бы стер потом все на улице. Видимо, не все. След был такой четкий, что можно рассмотреть рисунок протектора… Живот сжался от спазма. Наверное, это от голода.
— Ты чего, не слышишь? — крикнула Лена раздраженно.
Микроволновка вновь начала пищать, напоминая о забытых пельменях. Я пошел в ванную за половой тряпкой.
Через некоторое время я погасил свет в прихожей, вернулся на кухню, включил микроволновую печь ещё на минуту и просто стоял, глядя, как за темным стеклом вращается тарелка. Микроволновка громко гудела, но этот гул как будто исходил из моей головы. Резкий писк. Тишина. Я открыл дверцу и достал чертовы пельмени. Потом я ел их, тыкая вилкой в расползающееся серое месиво, из которого вываливались комочки мяса.
Потом я принес жене чай в комнату. Устроившись рядом, я смотрел развлекательное шоу по телевизору. Потом как-то само собой получилось, что я лежу лицом к стене, голова увязает в мягкой подушке, веки склеились — не разомкнуть, а шизофренический голос телевизора так убаюкивает…
* * *
Кто-то смотрел на меня, и это было мерзко. Внезапно я понял, что в комнате темно и тихо. Незнакомец стоял впереди в угасающем свете фонаря, наблюдал за мной. Точно так же, как наблюдал до этого за дракой. Парни заметили меня и огромными неловкими летучими мышами метнулись прочь от киоска. Цветочного киоска. Черт, это был цветочный киоск! Я собирался купить Лене цветы! Наблюдатель, он все еще смотрит, из темноты ему даже удобнее, и мрак вокруг него влажный, он хлюпает под ногами, будто прорвало трубу.
— Кирюш, ты спишь? — прошептала мгла, и я встрепенулся в ужасе, не сразу узнав голос Лены. — Ты чего? Разбудила тебя? Прости, пожалуйста! Ты так дышишь… у тебя так сердце бьется…
По мне бегали ее руки, и дыхание ласкало щеку, а потом это стали делать ее губы. Но мне было неприятно. Кожа была словно наэлектризованная, каждое прикосновение к ней я ощущал словно маленький колючий разряд.
— Перестань, — наконец выдавил я.
Конечно, Лена обиделась, отвернулась, почти стянув с меня одеяло. Я пытался обнять ее, но она всякий раз убирала мои руки и отодвигалась. Так мы и уснули: я посреди кровати, она с краю. Во сне ко мне приходили родители, но я помнил, что они мертвы. И еще — за нами все время наблюдали.
* * *
Отметившись в дежурке, я с силой дернул металлическую дверь и вошел. На первом этаже царило ложное оживление. У постороннего человека запросто могло возникнуть впечатление, что работа здесь кипит. Я поднялся на второй этаж по лестнице, прошел по узкому коридору. В стены жались незнакомые люди с мрачными лицами. Зашел в кабинет, — никого, три пустых стола, только на спинке одного из стульев висела куртка. В воздухе еще стоял сигаретный дым — похоже, все разбежались недавно. Сквозь едкий туман на меня сверху вниз добродушно глядел президент в рамке.
— Есть кто? — на пороге стоял Миша. — А, здорово! Пойдем со мной.
Всего несколько шагов по коридору, и мы завернули в другой кабинет. Здесь нас уже ждали трое, среди них Леденцов, в расстегнутом пальто, с заспанной физиономией. Он поздоровался со мной за руку, но как будто и не обратил внимания.
— Заведи, там в коридоре стоит, — обратился он к Мише. Здоровяк вновь вывалился за дверь.
Вошел мужчина лет сорока — пятидесяти, высокий, жилистый. Полуопущенные веки, кровяные паутинки вокруг радужки. Он с трудом стоял на ногах. Похоже, его всю ночь держали в отделении.
— Ты охранник со стоянки?
— Так точно, господин начальник.
Леденцов поморщился, заглянул в бумаги на столе:
— Гурьев? — тот кивнул, и следователь продолжил: — С убитыми был знаком?
— Знал Артура и жену его, ну детей тоже.
— Зачем угрохал их? — встрял Мишка. — Денег надо было?
— Вы чего! Я же сам вас вызвал! Зачем тогда… — Охранник выпучил красные глаза.
— Поздновато ты в полицию позвонил, через час после звонка от соседей Кутаховых, — заметил следователь, щурясь от дыма.
— Ну, я же не знал, что уже вызвали…
— Чего ты там диспетчеру-то наплел?
— Я видел мужика в черной куртке, черной шапке, голые руки без перчаток, с рук кровью капало у него. Он так через весь тот двор прошел, я его из своей будки видел. Потом он за «КАМАЗ» зашел, и все, больше не видел я его.
— Далеко от тебя этот мужик прошел?
— Метров двадцать, тридцать.
— Зачем диспетчеру сказал, что убийцу видел?
— Я не так сказал.
— А у меня так записано. Почему ты вот в «скорую» не позвонил? Человек весь в крови — может, поранился?
Охранник некоторое время просто открывал и закрывал рот, не находя, что сказать. Я с омерзением заметил, какие у него зубы — неровные, коричнево-желтые.
— Приметы какие-нибудь запомнил? — продолжил допрос Леденцов, изучая календарь на двери.
— С меня ростом, шапка черная, с надписью какой-то. Сам небритый.
— Интересно! А может, с бородой?
— Может, и так, начальник.
— Ботинки какие у него были? — спросил Леденцов с нехорошей улыбкой. Спросил — будто нож метнул.
— Ботинки? Да не знаю. Обычные, коричневые, на молнии.
— Опа! Какой ты глазастый! Тридцать метров, говоришь? Слушай сюда. У тебя две судимости, повесим все на тебя без проблем. Согласен?
— В смысле? Нет, господин начальник, я же сам позвонил…
— Давай рассказывай про того второго, а то в одиночку все четыре трупа потянешь у меня!
И орешек раскололся. Я позавидовал Леденцову. Он узнал имя этого мясника, его звали Рустам. Охранник стоянки был знаком с ним давно; судя по всему, сидели вместе. Гурьев помогал другу с работой, свел с семьей Кутаховых.
— Работы-то немного вроде было. Я и сам подряжался с ним. Мусор после ремонта вынести или еще чего. Рустам, конечно, больше там крутился. То и дело его видел, несет чинить в дом или из дома, стройматериал, наверное. Мешки всякие. Я его даже ночью там видел, уже думаю, не задумал ли он чего. Хотя там у них и взять-то нечего, но он же дурак на самом деле.
— Он тебе конкретное что-нибудь говорил?
— Не помню, чтоб конкретно, но по пьяни всякое мог сказать, я не поручусь… Он про бабу эту говорил много, хотел ее, даже мужа не боялся.
— Дальше. Про вчерашний день расскажи.
— Да все как я до этого говорил! Я и не знал, что Рустам у них был. Вижу — идет, голова болтается, пьяный в говно, я его окликнул сначала, а потом разглядел, что он весь… замарался. А Рустам ко мне башку повернул, и ковыляет себе мимо. Я к себе в будку от греха подальше спрятался и сидел там, потом додумался позвонить.
Участие в допросе в роли декорации оказалось самым простым и непыльным занятием за весь день. Все остальное время работал я преимущественно ногами.
Краем уха услышал, что Леденцова зовут Сашей, что Рустама этого уже пробили, и оказался он мокрушником со стажем. Убил кого-то из коллег в пекарном цехе, где сам работал. Правда, про особую жестокость никто не упоминал. Ну, да и так понятно: сначала случайная бытовуха, а потом потребность. Нашлись очевидцы, заметившие вчера человека, бредущего вдоль дороги в тех местах. Словом, для следователя все складывалось как нельзя лучше. К вечеру мы уже ехали на задержание по месту прописки подозреваемого.
Оказалось, что живет Рустам Зеленцов совсем неподалеку от меня, на соседней улице, в таком же типовом доме. Это неприятно кольнуло.
Мы нашли подъезд, открыли универсальным ключом, поднялись на лифте на пятый этаж, дошли до двери. Из замочной скважины выглядывал ключ. Я нагнулся и осмотрел его — так и есть, на ключе остались следы крови, как и на дверной ручке. И было видно, что дверь неплотно притворена. Выпрямившись, я потянулся за пистолетом. Слышно было, как двое засуетились сзади, зашелестели куртками, защелкали замками на кобурах.
В квартире было темно, пыльно и тихо. Только сзади скрипели ботинками парни из отдела. Пахло гнилью. Я сделал всего несколько осторожных шагов по коридору, когда впереди скрипнула дверь. В черном проеме что-то неясно двигалось. В темноте блеснули два серебряных глаза, а потом оно выползло из ванной. Мягко и медленно поднялось на ноги.
— Мы из полиции! — подал голос один из молодых.
И я неосознанно посторонился, пропуская их вперед. Навалился шум драки, неясные тычки. Я понимал лишь, что впереди меня кто-то из своих, а дальше уже шла потасовка. Как все неправильно! Нас же трое, я старший… Я стал шарить свободной ладонью по стенам, но выключатель никак не находился. Раздался удивленный возглас, неразборчивые матюки. Затем мрак наполнился непрерывным криком на одной ноте. Это было ужасно: будто завыла сирена, но я-то знал, что это живой человек, и орет он от боли. Под руку попался выключатель, вспыхнул колючий желтоватый свет. Один из моих парней свернулся на полу, прижимая руки к груди. Это он кричал. Второй перепрыгнул через него и побежал от ванной направо, громко топая кожаными ботинками. Ничего не понимая, я последовал за ним. Впереди хлопнули выстрелы. Плохо, это очень-очень плохо! Я вбежал в комнату, и в нос впилась пороховая вонь. На фоне окна танцевали силуэты двух борющихся мужчин.
— Стоять! — заорал я, стиснув рукоять пистолета двумя ладонями.
На мой приказ откликнулся только один, и это был сотрудник. Он замер на секунду и, кажется, повернул ко мне голову. Тогда только я понял, как странно двигается второй. Скорее извивается, чем дерется. За окном почти стемнело, сзади сочился бронзовый свет из коридора, и я не мог ничего толком рассмотреть. Но мне показалось, что у того, второго, что-то не так с головой, какая-то ужасная неровность на самой макушке. Больше ничего разглядеть я не успел — случилось что-то еще более безумное, чем все, что происходило до этого. Психопат замысловато сгруппировался, сжался, словно огромная пружина, и с немыслимой силой толкнул замешкавшегося парня. Тот полетел спиной к окну, проломил затылком стекло и наполовину вывалился наружу. В комнату вторгся ледяной воздух и неясный уличный шум. Я побежал, чтобы затащить парня обратно, но псих был ближе.
Он был похож на змею, быструю до невозможности. Он заполз на молодого полицейского, затем встал, уперев ноги в подоконник, и, подхватив парня под мышки, потянул его вперед. В следующее мгновение они оба сорвались вниз. Именно в тот миг, когда я увидел пустой проем окна с зазубренными осколками стекла, поблескивающими в свете из-за моей спины, — именно тогда во мне заронилось подозрение или, скорее, надежда на то, что все это не наяву. Сон или бред, но не на самом деле, ведь так просто не бывает. После их падения я несколько секунд простоял, не двигаясь. В коридоре вновь закричал раненый.
* * *
Мертвый поэт, исполнитель хорроркора и макабре рэпа, а также death metal
Пословицу "Не в деньгах счастье" придумал тот, кто никогда не был бедным
Темная сторона-не зло, а всего лишь свобода в полном ее проявлении...
|
Статус: нет меня
|
|
|
|
NosferatU911
|
#5 | Среда, 31.07.2019, 18:42
|
Автор темы
Мертвый поэт
На вязках
Юзер-бар +
Меня отпустили из отделения только после полуночи. Пришлось все помногу раз повторять — и письменно, и устно. Леденцов курил сигарету за сигаретой, у меня слезились глаза от едкого дыма.
Тел Кутаховых не нашли, но в ванне в квартире Зеленцова на дне была кровь и фрагменты внутренних органов. Точнее, какой-то фарш, как и на месте преступления. Эксперты разберутся, чьи это останки.
* * *
Несколько дней я провел в странном состоянии: с одной стороны, будто обухом огрели, а с другой — словно бы и все, как всегда. Днем я спасался от ненужных мыслей рутинной работой, вечером ужинал и тут же ложился спать. Не помню, что мне снилось. Я решил рассказать жене о том, что со мной произошло, чтобы она не дулась на меня за холодность. Думал, сделаю это в субботу, но на выходные она оставила меня одного. Пошла с подругами что-то праздновать.
На следующий день Лена вновь не пришла. Вечером, копаясь в Интернете, я нашел страницу той самой подруги в социальной сети и ее телефон. Позвонил, трубку не брали, однако спустя пару минут пришло еще одно sms: «Привет! Лена у меня, она спит, у нее разрядился телефон». Что ж, неплохо они погуляли, похоже! Ночью я постеснялся звонить, хотя недовольство уже распирало изнутри. Я не знал, как буду себя вести, когда супруга все-таки явится домой. Кажется, я насквозь пропитался обидой: работать всю неделю, чтобы вот так бездарно провести выходные за компьютером в одиночестве.
Она вернулась под утро, за окном только начинало светать, я лежал на постели весь в поту, переживая какой-то отступающий кошмар. Было слышно, как она вставила ключ в замочную скважину. И, несмотря ни на что, первым моим чувством была радость оттого, что увижу Леночку живой и здоровой. Она включила ночник, заметила, что я не сплю, и тотчас отвернулась. Я сел на постели, провожая ее недоуменным взглядом, пока она торопливо скидывала одежду, одновременно собирая на столике какие-то документы и проверяя почту на ноутбуке. Я снова лег, даже задремал, ожидая, пока она заговорит первой, но она так и не заговорила.
На полу заныл будильник. Ленка убежала в ванную, я спустил ноги с постели, слушая, как льется вода, как моя жена чистит зубы. Когда она выбегала из ванной, я молча отступил, пропуская ее к зеркальному шкафу с одеждой. Но мы все же столкнулись — взглядами. В ее глазах, серых, искристых, я разглядел всколыхнувшийся при виде меня ужас. Мне хотелось в туалет, но я остановился у входа, прислонился к косяку, глядя, как Лена стремительно одевается, стараясь не встречаться больше со мной глазами. Наверное, собираясь на работу, она побила все женские рекорды скорости. Через пару минут моя жена уже выскочила на каблуках из квартиры и хлопнула дверью. Я побрел в уборную, на смывном бачке лежала записка. Терпеть больше не было сил, так что я начал справлять нужду, левой рукой взяв листок наполовину исписанный крупным с закругленными буквами Ленкиным почерком:
«Кирилл!
Ты, наверное, все уже сам понял! Мы не можем быть вместе, мне нужен развод. Прости меня, пожалуйста!
Л.»
Возможно, она еще в подъезде, стоит у лифта, но я не в силах был прерваться, поэтому просто стоял в туалете и бессвязно матерился вслух.
Закончив, я выбежал в коридор, посмотрел в дверной «глазок» — Ленки, конечно, уже не было. Я метнулся в комнату, схватил телефон, выскочил на балкон. Ее корпоративная машина была припаркована внизу, и я разглядел жену, она только собиралась отъехать. Я ткнул пальцем в ее имя на экране, и мобильник набрал номер, гудок, она приняла вызов:
— О чем я сам уже догадался?
— О том, что нам надо развестись.
— Почему? Ты что, мне изменила?!
— Да.
Она хотела заехать домой в обед, пока меня не будет, и забрать вещи. Такой у нее был план. Я зачем-то уговорил, чтобы она повременила, сказал, что я пока поживу в другом месте.
Надеюсь, у нее хватит совести не приводить своего любовника в наш дом. Я покидал в спортивную сумку какую-то одежду, особо не раздумывая. Уходя, дверь шкафа оставил открытой.
Распахнув дверь подъезда, я поразился очередной перемене в окружающем мире. Вновь потеплело, и снег превратился в светло-серую расползающуюся под ногами жижу. Похоже, в этом городе, в этом мире, ничто не способно было сохранять форму. Все разваливалось.
* * *
Поток машин был по-утреннему плотный, но мы проскочили быстро и свернули во двор. Дома здесь были ниже и старше, чем в нашем районе. Мы остановились у ветхой двухэтажной хрущевки, рядом уже припарковались другие полицейские машины и труповозка.
Я поднялся на второй этаж, открытая дверь и голоса выдали нужную квартиру. В дверном проеме мелькнул синий комбинезон санитара. Я вошел, крохотная кухонька кончилась, не успев начаться; дальше развилка, в обеих комнатах толпились люди.
— Не ходите по следам! — за спиной послышался недовольный голос. Я обернулся и увидел низкорослого старика в пальто. Судмедэксперт, помню его. Я поспешно отшагнул — оказалось, я топчу пятна крови на полу.
— Не страшно, Леонтий Виссарионыч. Все сфотографировали, — кто-то из молодых сотрудников заступился за меня.
Я с облегчением поставил сумку у дивана. Комната была опрятной и уютной, хоть и скучно обставленной: мебельная стенка, диван, кресло, столик, ковер на стене, занавески и тюль на окнах. На белоснежном кружевном тюле темно-красные отпечатки ладоней. Эксперт меж тем пошел в другую комнату, и я направился за ним. Народ уже схлынул отсюда. Здесь была спальня, брызги заляпали стены, постель была розовой от крови, пропитавшей ее насквозь. Ковер чавкал под ногами. И этот гадкий запах скотобойни! Все то же самое, как у Кутаховых.
— Что конкретно вас интересует? — спросил старик, заметив меня.
— Вы знаете, что произошло?
— Юноша из пешего патруля рассказал так: они заметили странного человека, неодетого, раненного, судя по всему. Тот попытался скрыться, кажется, он хромал, ну или что-то не понравилось этому юноше в его походке. Словом, он забежал сюда, благо замок на двери в подъезд не работает. Полицейские, двое, вошли за ним, но в подъезде его не было. Один стал обзванивать соседей, а второй полез на чердак, услышал крики товарища, вернулся и столкнулся с тем, кого они преследовали. Я уж не знаю, что произошло точно. Юноша путался, говорил, что этот человек выглядел прямо-таки ужасно. Возможно, была драка. Словом, юноша выстрелил, не знаю, попал ли, но тот человек убежал. Юноша за ним. Ну и на улице юноша выстрелил еще раз. Сказал, что целился в ногу, — медик усмехнулся.
— А попал…
— В голову. Расстояние было сорок три метра. Похоже, повезло или, если точнее, очень не повезло. Тут, думаю, юноша понял, что убил человека, а главное, как убил, после чего упал в обморок, хоть он и говорит по-иному…
— А как он говорит?
— О, это забавно! Дело в том, что у убитого оторвало голову. Случай, безусловно, примечательный! Но юноша утверждал, что его смутило не это, а то, что потом обезглавленный труп встал и пошел куда-то по своим делам. Вот после этого у юноши, по его словам, потемнело в очах.
— Подождите, вы сказали: тело внизу только частично…
— Ну да, голова внизу. А всего остального нет. Может, действительно ушел? — старик сипло засмеялся.
Я вышел из квартиры. Вспомнил о сумке, спускаясь по лестнице; пришлось вернуться. Сумка лежала там же, у дивана, и все бы хорошо, но поднимая ее, я увидел кровь. Ума не приложу, откуда, но на полу скопилась большая темная лужа, а я ведь помню, что ставил сумку на сухое.
— Что такое? Тут ведь ничего не было! — подошел санитар, глядя на лужу. — Как будто из-под дивана сочится. Может, отодвинуть?
Я отошел, чтобы не мешать, и уже направился было к выходу, но услышал, как санитар коротко выматерился, переворачивая диван. Его днище и прямоугольник пола, что скрывался раньше под ним, — все было бордовым, блестящим, влажным. В свернувшейся жиже повсюду лежали комочки плоти.
Держа сумку чуть на отлете, я поспешил вниз. Подошел к труповозке, заглянул в кабину.
— Можно посмотреть? — я кивнул в сторону задней части кузова и показал ксиву.
Так и есть, три трупа в мешках.
— Хозяева квартиры и сотрудник?
— Да, страшно изуродованы, пальцев нет, ушей… Показать?
— Нет. Только голову.
Лица почти не было. Вся верхняя его часть была вывернута наизнанку пулей. Были видны и другие повреждения. Волосы черные, чуть вьющиеся. Да, судя по фото, у Зеленцова они такие, но это ничего не доказывало. Необычной была шея, а точнее то, как она заканчивалась. Срез как будто стесали наждаком.
* * *
Меня вызвал к себе Леденцов. Он, как тогда, при допросе, сидел на краешке стола, только в кабинете больше никого не было, и за окном стояла тьма. Тоненько жужжали лампы над головой. Между пальцев Александра дымилась сигарета, рядом стояла пепельница, забитая окурками.
— Ты знаешь, сколько в районе пропавших за последний месяц? Больше, чем за весь прошлый год! Никаких тел до сих пор. Зато в квартире Кутаховых настоящая каша из разных людей! Да и не только людей, еще и коров, и коз, птиц, и собак! Понятия не имею, что писать буду из-за этого отчета криминалистов.
Он жадно докурил сигарету и затолкал окурок в пепельницу.
— Кроме того, Кутаховы не были расписаны.
— Ну и что?
— А фамилия-то одна, понимаешь? Короче, они были братом и сестрой, не знаю уж, чего все соседи их супругами считали, может, потому что детей вместе растили.
— Чьи дети-то?
— Марины Кутаховой, судя по паспорту, — Леденцов взял со стола распечатки, скрепленные фотографии и стал их разглядывать. — У них у всех по лицам видно… фамильное сходство, блин.
Мы выкурили еще по одной, посидели молча. Дым беззвучно и тягостно извивался в воздухе, оседая на бежево-серые стены, пустые столы, цветасто обклеенный сейф, портрет президента, стекла и решетки на окнах.
— Ну что, ты домой? — Александр нарушил тишину первым.
— Нет, я в ночь.
* * *
Зазвонил стационарный телефон, внутренняя связь, дежурный попросил спуститься. Начинается, подумал я. Встал из-за стола, задев ногой сумку с вещами, которую так и не открывал, и вышел в коридор. Внизу в дежурке меня ждал мужчина, бомжеватый на вид, пьяный, с отвисшей слюнявой нижней губой и красными слезящимися глазами. Я узнал вдруг того охранника, что сдал Зеленцова:
— Тащи его наверх, — распорядился я и пошел первым.
В ящике стола у меня нашлись таблетки активированного угля и кофетамина. Через полчаса он, весь мокрый, сидел на стуле сам и смотрел на меня почти осмысленно.
— Зеленцова видел?
— Видел, но это… издалека. Ходил он вокруг дома, где Артур с Маринкой жили… реально кругами ходил! Ночь была, я из будки своей смотрел, а когда он через двор прямо ко мне поперся, то я убежал, перелез через забор и бегом… Грохните его, пожалуйста, а! Он же как собака бешеная, ни хера не понимает, только кусает всех. Мы с ним когда пересеклись, он же за мокруху сидел, за предумышленное. Значит, уже не все в порядке было с башкой, а потом совсем крыша съехала, видать, Маринка эта еще…
Я нашел фотографию Марианны (похоже, по полному имени ее никто не называл). Она оказалась некрасивой и какой-то преждевременно старой женщиной со светло-русыми прямыми волосами до плеч. Холодные глаза, искривленный рот, грубые, неправильные черты лица, слишком высокий лоб и большой подбородок. Думаю, она никогда не улыбалась. Возможно, ее такой сделала какая-то травма, уход отца ее двоих детей, например.
— Что с Маринкой?
— Он сам не свой был при ней. Артур-то редко показывался, она нам задания давала, меня обычно вообще не пускали. А Артур иной раз только выглянет, ухмыльнется или деньги сунет. Маринка распоряжалась.
— Что вы делали?
— Я обычно мусор выносил на помойку.
— Что за мусор?
— Строительный. Ну, я в мешки не заглядывал, там все упаковано было плотно, и воняло хлоркой, так что внутрь лезть не хотелось! Но я-то вообще редко подряжался с Рустамом. Он чаще один там суетился, его и внутрь пускали, и по ходу, платили ему нормально, потому что бухали мы потом о-го-го как! И про Маринку начинал базарить, мол, снится она ему, стерва, и всегда голая! И такое, де, они там вытворяли во сне! Раз говорит: пришью Артура. Да, прям так.
— А чем Артур-то мешал?
— Как чем? Он же того… муж.
— Почему вы так думали?
— В смысле? Дети ублюдочные ихние папой-мамой их называли!
Я посмотрел на фото детей. «У всех по лицам видно… фамильное сходство, блин». Мальчики выглядели умственно отсталыми. Неужели правда? Какая же мерзость.
— Так. Когда ты видел Зеленцова в последний раз?
— В субботу это было, я и запил после этого, страшно стало. Он, наверно, узнал, что я его заложил… — внезапно смолк охранник и несколько секунд просто смотрел меня, моргая своими протрезвевшими глазами, а потом заплакал.
— Ну ладно, посиди тут, — сказал ему я и вышел.
Только я спустился вниз, как услышал крик, двинулся на звук, вышел к лестнице и тут убедился, что кричат в здании. Кто-то ревел словно зверь, протяжно, жутко, без слов. И, кажется, еще доносились звуки ударов. Поднявшись на второй этаж, я уже понял, кто это кричит, а потом и увидел его. Впереди в узком пустом коридоре с треском распахнулась боковая дверь, из кабинета вывалился Гурьев. Ударившись о противоположную стену, он выпрямился и с воплями побежал на меня, вытягивая впереди себя руки… Вот только выше локтей у него рук не было. Из обрубков хлестала кровь.
Он не добежал до меня, упал. То ли поскользнулся, то ли обессилел. Но реветь не переставал ни на секунду вплоть до того момента, пока не появились люди с первого этажа, и его не перевязали жгутами и бинтами, не обкололи обезболивающим. Я в этом не участвовал. Я еще долго сидел там, в коридоре на полу, прижавшись спиной к стене.
* * *
— Так кто это сделал?! — передо мной оказался Леденцов. Наступило утро, и мы были в его кабинете — Все в один голос твердят, что наверх больше никто не поднимался, и в кабинете никого не было, решетки на месте, только крови налито. Так кто это сделал?!
— Зеленцов, — просто ответил я.
— Плохие новости у меня, Кирилл. Эксперт говорит, что голова принадлежит господину Зеленцову. И это полбеды. В квартире Кутаховых также есть кровь Зеленцова, много. Скорее всего, он еще там скопытился, если переливание себе не сделал!
Я мотнул головой, не соглашаясь, но и не зная, что возразить.
— Ладно, ты сейчас домой?
— Нет, у меня смена же…
— Даже не думай. Вали, отсыпайся, на тебя страшно смотреть!
— Мне нельзя… — буркнул я, но Леденцов был непреклонен. А потом пришло sms от жены: «Пожалуйста, иди домой».
* * *
Лену я дома не застал. Конечно, она уже была на работе, нужно дождаться, поспать. Я поставил сумку в прихожей, около двери в ванную. Кое-как приладив куртку на плечиках, скинул промокшие ботинки и прошлепал в носках в комнату, оставляя на полу влажные отпечатки. Кажется, уснул я мгновенно.
Когда сон отступил, в голове тихонько ныла боль. Из ванной доносился звук льющейся воды — Ленка дома! Растирая заспанное лицо ладонями, я поднялся, потянулся и вышел из комнаты. Постучал в дверь ванной, но то ли никто не ответил, то ли я не расслышал за шипением душа. Я приоткрыл дверь и сунул внутрь голову:
— Привет, — сказал я.
Я угадывал любимый силуэт за голубой занавеской. Мне на все наплевать, она должна быть только со мной.
— Ты знаешь, что я тебя люблю?
Молчание было мне ответом.
Я притворил дверь и обратил внимание, что молния на сумке, лежащей на полу, немного расстегнута. Да и сама сумка, кажется, сдвинута. Я усмехнулся. Женщина! Обязательно ей нужно было проверить, что у меня там. Вернувшись в комнату, я включил телевизор и снова прилег на кровать, закрыл глаза. Показалось, что головная боль тотчас прошла. Похоже, я снова задремал, потому что в следующий миг в комнате стало темно, и Лена сидела рядом, в розовом халате, неестественно выпрямившись. Она закуталась в свой длинный махровый халат, будто пытаясь скрыть от меня свое тело. В ее глазах отражались пестрые картинки из телевизора, а лицо ничего не выражало. Я понял, что будет трудно.
— Может, что-нибудь скажешь? — начал было я, но она лишь с силой помотала головой.
Выражение лица при этом у нее даже не изменилось. Я больше ни о чем ее не спрашивал, а она сама не проронила ни слова. Лена так и сидела весь вечер с прямой спиной, уставившись в телевизор. Иногда мне казалось, что у нее задумчиво покачивается голова. Я сам себе приготовил поесть, почистил зубы и вновь лег в постель. Время было позднее, но мне, разумеется, не спалось. А впереди, закрывая часть экрана телевизора, маячил силуэт моей жены. Глубоко за полночь я все-таки уснул ненадолго, но потом меня что-то толкнуло, и я вывалился из забытья. В темной комнате слышны были какие-то нетвердые шаги. Кто-то ходил, сослепу натыкаясь на мебель.
— Лена? — позвал я, шаги замерли. — Ты чего? Ложись спать.
По колыханию матраса я понял, что она легла. Нужно придвинуться ближе, обнять ее, но я не стал. Наверное, она тотчас уснула, потому что не ворочалась, вообще не шевелилась, я даже не слышал ее дыхания. Осталось только ощущение, что рядом есть что-то холодное, но живое. Я долго еще пролежал так, не зная, что делать — ни сейчас, ни потом. Уже ничего не будет, как прежде. Все развалилось, размололось в кашу, только внешне сохраняя привычную форму, а я не заметил, пока оболочка не треснула. И вот каким-то образом рядом со мной уже лежала вовсе не моя любимая жена, а кто-то чужой.
* * *
Тоскливый звон будильника выволок меня из сна. Хмурый, с головной болью, я встал и двинулся в туалет. Нужно принять душ, а то мне везде мерещится эта густая вонь бойни — наверное, запах впитался в кожу и волосы. В комнате было еще довольно темно, солнце пряталось где-то там, за плотными занавесками, за рядами типовых многоэтажек. Лена не шевелилась, накрывшись одеялом с головой.
Я справил нужду, умылся, затем поставил чайник, насыпал в чашку сахару и растворимого кофе. Пошел в комнату, чтобы спросить у жены, будет ли она вставать, и сделать ли ей в таком случае кофе. В прихожей я остановился. Странно, не было сумки. Убрала? Я хотел было задать вопрос вслух, но отчего-то не стал. Прошел в комнату, заглянул в шкаф, проверил по полкам, вещей не было. Лена не двигалась. Я вернулся в прихожую, включил там свет, заглянул в кладовку, тоже ничего… а нет, на одной из обувных полок лежала та самая черная спортивная сумка, скомканная и пустая. Я вытянул ее, с отвращением почувствовав что-то липкое на руках; развернул. Сумка напоминала улыбающуюся пасть с мелкими частыми зубами, и эта пасть что-то недавно сожрала. Внутри все было клейким и влажным от крови. Что за черт! Что здесь лежало? Что я притащил домой!
И в этот миг комната, где спала моя жена, осветилась.
Солнечные лучи влились через окна, и фигура под одеялом зашевелилась. Одеяло поползло вниз, на свет появилась встрепанная голова Лены. Я видел все это отраженным в зеркальном шкафу и не мог оторваться от зрелища, происходящего передо мной. Вот Лена опустила босые ноги на пол, оперлась руками о матрас и пружинисто встала, закутанная в тот же розовый халат. Казалось, она сделана из пластилина — такими мягкими и неестественными были ее движения. Вот она сделала неуверенный шаг, но не удержала равновесия и упала. Упало. То, что корчилось на полу, спутав конечности в один клубок, не было моей женой. Оно выбралось из халата, и меня едва не стошнило. Это был живой кровавый фарш, в который воткнули руки по локоть, ноги по колено, голову с шеей.
Голову моей Лены.
Оно попыталось вновь принять человеческую форму, вытянулось, с покачивающейся головой Лены на вершине, и поползло ко мне. Я сидел на коврике в прихожей, не находя в себе силы пошевелиться. Я даже сказать ничего не мог. Оно выросло надо мной, бессмысленное лицо Ленки раскачивалось в вышине. Чайник завывал.
Я протянул руки и коснулся странной твари, сотканной из перемолотой плоти других людей. Кончики пальцев обожгла резкая ослепительная боль, и я едва успел отдернуть руку. Фарш мгновенно всосал в себя кожу с подушечек моих пальцев.
* * *
Оно не убило меня. Оно поползло дальше, на кухню, теряя на ходу руки и ноги моей супруги, задевая стены и мебель, оставляя на них влажные следы. На кухонный стол грохнулась Ленкина голова. Живой фарш взобрался на табурет, оттуда на подоконник и со звоном выдавил стекло. Я понял, что оно ушло. Я понял, что у меня на коленях лежит ледяная рука моей жены.
* * *
Не знаю, чем занимались на самом деле Артур и Марианна Кутаховы, не знаю, кем они были, с какими силами общались. Что пытались вызвать. И вызвали. Вряд ли они ожидали такого финала. Вряд ли они собирались принести себя в жертву. Просто что-то пошло не так. Когда имеешь дело с дьявольским, всегда что-то идет не так. Да, я верю в дьявола. Думаю, он здесь всем заправляет. А бог? Он для праведников.
* * *
За пьянство меня попросили из органов. И чтобы не умереть (не знаю, зачем мне это было нужно), я занялся адвокатурой. Грязи ничуть не меньше. Каждый день я вижу людей, которых невозможно не ненавидеть. А многих еще и приходится бояться. Я больше не слышу ангельских труб, но все сильнее чувствую подступающий жар адовых печей.
Трудно представить, но когда-то я любил этот город. Когда-то — да, любил.
Мертвый поэт, исполнитель хорроркора и макабре рэпа, а также death metal
Пословицу "Не в деньгах счастье" придумал тот, кто никогда не был бедным
Темная сторона-не зло, а всего лишь свобода в полном ее проявлении...
|
Статус: нет меня
|
|
|
