Дурашки или дом на окраине (часть 2)

ДУРАШКИ ИЛИ ДОМ НА ОКРАИНЕ
(Южноукраинская повесть-анекдот)
Конец света предсказывали много раз…
А когда будет конец тьмы? (М.В.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: «Валюта мафии» - продолжение

Глава 17
Через некоторое время после крупного карточного проигрыша Кренделя Жоре-Тампаксу, в газете «ИК», в рубрике «Криминал» появилась статья Зиновия Звездюка «Лилипуты! Кто они?»
«Неспокойно стало в когда-то благодатных, осмелюсь сказать, райских Дубках. Жители дома еще не забыли жуткой стрельбы, как результата мафиозных разборок, а тут новая напасть – появились алчные и жестокие лилипуты. На их лилипутских душах уже два злодеяния, два грабежа. Первой их жертвой стали пенсионеры Тунгусовы. Старики ужинали – мирно ели манную кашу с изюмом, когда к ним ворвалась группа негодяев. Злодеи были в масках и при оружии. Результат: у пожилых людей не будет на зиму картошки, так как лилипуты, угрожая расправой, унесли мешок корнеплода.
Вторым их злодеянием было нападение на стадо, вернее, на пастуха Миколу Кренделя из Мыкозы. Мало того, что они зверски избили Кренделя, так еще и угнали полстада парнокопытных в неизвестном направлении. Автор статьи только может, вздохнув, горестно воскликнуть: «О, времена! О, нравы!»
Капитан Поцелуев о случившемся сказал следующее: «Все это очень туманно, блин. В Турчанске никогда не было лилипутов, то есть не жили. Я подозреваю, что это «гастролеры», то есть бандитская группировка, которая чухает из одного населенного пункта в другой, совершая вооруженные грабежи. Другой версии, блин, пока нет. Мы этих козлов поймаем...»
У меня, Зиновия Звездюка, своя концепция на этот счет. Как-то я сидел в свободное от газетных трудов время в дубковском баре «Русалка», пил пиво, закусывая воблой. Был вечер редкой красоты. Допивая пятую кружку, я заметил странное свечение над дальней лесополосой. Дубки – место глухое. Я еще тогда подумал: «Может, это летающая тарелка с гуманоидами?»
Вполне возможно, что лилипуты – это внеземная цивилизация. Иначе говоря, инопланетяне. Вы спросите: «Зачем им корнеплод и парнокопытные?» Отвечаю: «Они хоть и маленькие, а тоже кушать хотят!» Ваш Зиновии Звездюк».

Глава 18
Лев Созерцалов и Петр Брынзовский уже с час сидели у воды на окраине города – рыбачили. Рядом с загаженным берегом стоял построенный еще до войны мясокомбинат. Когда ветер дул в сторону города, то приторную вонь разлагающихся отходов предприятия доносило до центра Турчанска. Рядом же с комбинатом впору было надевать противогаз. Наши друзья здесь рыбачили регулярно и к тяжелому духу, как и люди, проживающие рядом, попривыкли.
– Что-то сегодня не того. Даже поплавок не дернется, – плюнув на червяка и нацепив его на крючок, расстроено вздохнул Брынзовский. – Может второй пузырь, Лева, начнем?
Созерцалов достал из потертого и раздутого дерматинового дипломата бутылку водки, поцеловал ее и изрек:
– Я когда сижу у воды всегда вспоминаю одну и ту же мысль. В одну и ту же реку два раза не войдешь.
– Ну? Не понял...
– Время бежит, как вода этой реки и в прошлое возврата нет, – объяснил Лев. Открыв бутылку и наполнив пластмассовые одноразовые стаканчики, добавил: – Когда сижу у воды, общаюсь с природой. Моя жизнь, мое прошлое всплывает в памяти картинками. А картинки – это разные незначительные происшествия, ошибки, удачи, любовь, люди...
– Ты когда выпьешь, Лева, то начинаешь мудрить, – бросил Петр, подозрительно глянув на Созерцалова. – Вид у тебя, как у больного, старого пса, что жил у моей тещи.
– Во мне, Петя, умер философ. Да! И не только философ. Большой мыслитель равный, пожалуй, Льву Толстому. Я – одаренный человек. Почти как Леонардо да Винчи.
– Ну-у! – протянул сторож дубковского морга и посмотрел на художника, как врач на больного.
– В этой короткой, как вспышка молнии, жизни я все перепробовал. Имеется в виду творчество. В детстве я играл на бас-балалайке и, Петя, подавал большие, поверь, надежды, как юное дарование.
– Угу.
– В юности я играл в любительском городском театре. Самая интересная мною сыгранная роль – это крокодил Гена в детском спектакле... Красив я, как Ален Делон. Только по-славянски.
– Ну-у!
– Занимался я фотографией, карикатурой, сочинял декадентские стихи...
– Ну.
– Недавно закончил автобиографический роман «Лев Созерцалов». По объему он – девяносто шесть общих тетрадок, исписанных мелким почерком...
– Да уж!
– Сейчас занимаюсь переводами с китайского. Меня заинтересовали поэты средневекового Китая. А также, по мере сил, занимаюсь живописью.
– Угу.
– Кстати, скажу тебе, Петя, по большому секрету. Только поклянись мне самым святым.
– Угу. Клянусь, что молчок. Если начну трепаться, то чтоб пойло в меня не вливалось, – пообещал Брынзовский.
Они выпили остатки водки, закусили килькой в томате и Созерцалов, сделав загадочные глаза, вплотную придвинувшись к приятелю, шепотом спросил:
– Ты знаешь, кто написал русалку на стенке нашего бара?
– Не-е-е, – тоже шепотом ответил окосевший Петр.
– Я! – Созерцалов хлопнул себя в грудь.
– Молодец! Мне, мне её сиськи нравятся!
– Сиськи ему нравятся! Темнота! – презрительно скривив рот бросил Созерцалов. – Я второй Пиросмани!.. Что такое женская грудь? – откинувшись на спину и заложив руки за голову, рассуждал захмелевший художник. – Что такое женская грудь с точки зрения марсианина?
– Ну-у?
– Это два уродливых отростка. Эти, как их, инопланетяне, эти лилипуты не поймут всей красоты женской груди земной женщины. Ты знаешь, кто я?
– Ну-у, Лева?
– Т-с-с! Я марсианин. Только никому... т-с-с, – еще немного побурчав Созерцалов умолк. Чуть погодя, послышалось сопение. Художник спал.
Брынзовский нетвердыми пальцами, с горем пополам, кое-как нацепил на крючок последний кусочек тонкого, прозрачного червяка и закинул удочку подальше от берега. И тут в первый раз клюнуло. Петр от неожиданности подпрыгнул на месте, пукнул, подсек и вытащил из воды огромного рака.
– Ну, хоть рак есть. Под пивко будет, – радовался неожиданной удаче Брынзовский.
– Отпусти меня, Петя, – шевеля усами, человеческим голосом попросил рак.
– О-о! Уже голоса! Добухарился! – рыбак в ужасе зажал ладонями уши, стал, мыча, раскачиваться, как Ванька-Встанька.
– Нет, еще не допился, но можешь. Отпусти меня и я выполню самое заветное твое желание.
– Желание? – переспросил Петр.
– Да! Если хочешь – мечту!
– Люди. Особенно трезвенники, – осмелел Брынзовский, – когда у них просишь медь на стакан вина или на рюмку водки отказывают. Ни у кого, как назло, ни копейки. Ни у знакомых, ни у чужих. Я хочу, чтобы когда я попрошу, мне всегда давали «мятый» на пойло. Любой человек, пусть даже эфиоп какой-нибудь, не разумеющий по нашенскому.
– Если я выполню твою мечту, то ты, Петя, через два года, три месяца, четырнадцать дней, пять часов и четыре минуты умрешь в канаве.
– Ну, что же тогда делать? – спросил, перепуганный точной, до минуты, датой своей смерти, Брынзовский.
– Давай лучше сделаем так...
Пробудившись через полчаса, художник возбужденно, с сумасшедшим огнем в глазах, рассказал другу о приснившемся.
– Ты знаешь, Петруша, вроде бы, я организовал новую партию «Дубы Турчанска» и она победила на выборах. Но она не стала руководящей партией страны. «Дубы Турчанска» под моим руководством добились политической и экономической независимости Дубков. И Дубки стали малюсенькой, но богатейшей и процветающей страной мира, типа Монако. А я – президент этой страны!
– Ну, да?
– А у нас в степи, возле дома, обнаружили колоссальные месторождения золота, нефти, газа, каменного угля... и вот таких, – Созерцалов показал другу свой маленький, костлявый кулачок, – и вот таких алмазов!..
– И молочные реки, – добавил Петр.

Глава 19
– Здрасти, милая! Займи пару яиц, – попросила Розу Айсберг Изольда Невинная. Мать троих дочерей зашла в коридор и нетерпеливо топталась на месте, пока ее подруга копалась в холодильнике на кухне. – Спасибо, Розочка. Я вечером верну. – Невинная из любопытства глянула через плечо соседки в зал и у нее сперло дыхание. Она на несколько секунд потеряла дар речи. Придя в себя не удержалась и выплеснула: – У вас коллекция вин и шампанских на сотни долларов. Их еще недавно не было!
На верхних тумбах старомодной «стенки» плотными рядами – этакой пестрой и разномастной армией – стояли полные бутылки дорогих импортных вин, коньяков, водок, шампанского.
Изольда суетливо заглянула в комнату и воскликнула: – И на полу, и на подоконнике, и на столе. Кругом бутылки! Вот это да! – она дико выпучила глаза, шумно поскребла спину. – Их за жизнь не выпьешь. А если и выпьешь, то сгоришь...
– А-а, – только и смогла ответить Роза, обречёно махнув рукой.
Невинная, бережно держа в руке два куриных яйца, молча, с вопросом в глазах «Откуда?», уставилась на соседку. Роза в ответ растерянно, кисло улыбалась.
* * * * *
Невинная не выдержала и рассказала об увиденном матери и дочери Сорокам.
– Может Розе повезло той картофельной ночью? – осторожно обронила мать Сорока.
– Если ей повезло, то она хорошо маскируется, – сделала вывод дочь.
– Мы с ней не только соседки, но и близкие подруги. И она бы мне призналась. Не стала бы скрывать, – была озадачена Изольда. – Тем более той ночью мы вместе ходили за картошкой. Странно все это...
– Давайте-ка завалимся к ней вечерком. Якобы поговорить, посудачить за жизнь и ненавязчиво расспросим. А-а? – предложила мать Сорока.
– Можно. Тем более, я ей яйца должна. И обещала сегодня отдать. Давайте встретимся в семь у подъезда.
* * * * *
В начале восьми вечера в квартиру семейства Айсберг позвонили. Дверной звонок вывел длинную соловьиную трель, два раза икнул и умолк.
– Добрый вечер, девочки! – поприветствовала Роза гостей и пригласила в зал. Хозяйка была деланно веселой, её выдавали покрасневшие глаза. «Видно плакала», – злорадно подумала Невинная и удивилась своему недоброму чувству к подруге.
Четверо женщин разом уселись на диван – он жалобно скрипнул пружинами, придавленный тремя центнерами.
– С чем пожаловали? – поинтересовались Роза, шумно высморкавшись в подол зеленого халата с красными драконами.
– Да так, за жизнь побалакать, – ответила на правах старшей мать Сорока. – Ты знаешь, Роза, что Клава Брынзовская ушла с работы?
– Нет. Первый раз слышу.
– Так вот, она теперь уже грузовик не водит. Говорит, устала баранку крутить. Теперь берет на продажу молоко и торгует возле нашего магазина.
– Молоко?
– Да. В день флягу продает. У нее очень хорошее, жирное молоко. Не чета магазинному и цена божеская. Говорит, что скоро маслом, брынзой, творогом и сметаной торговать будет.
– Умница. Не женское это дело на грузовике работать, – поддержала разговор Роза.
Неожиданно пронзительно зашелся дверной звонок.
– Это Хаим, муж мой, – встрепенулась и побежала к двери хозяйка.
Открылась дверь. Послышалась какая-то возня, невнятное бормотание.
Приглушенный звон стекла. Чуть погодя, в зал заглянул Хаим Иванович Айсберг.
– Брежнев святой! – выкрикнул он. Хаим был в мятом костюме грязно-зеленого оттенка. На груди в ряд висели четыре октябрятские звездочки с юным кучерявеньким Ульяновым. От старика на гостей пошла волна вони и перегара.
– Брежнев святой! – повторно визгливо крикнул пошатывающийся Хаим Иванович. В его красных бегающих глазках был какой-то нездоровый животный блеск.
– Святой, святой, – перепугано повторила Невинная.
Роза, обливаясь слезами, увела мужа в спальню. Некоторое время слышался шум борьбы, стоны, неясные выкрики. Наконец наступила тишина. Отчетливо и монотонно, словно капала вода из плохо закрытого крана, тикал жестяной будильник. Вернулась Роза. Лицо ее горело, она прятала глаза.
– Он болен? – нетактично спросила дочь Сорока.
– Горе у нас, – вздохнув, сказала Айсберг, вытирая полой халата глаза.
– Поделись с нами и тебе станет легче, – посоветовали Сороки.
– Хаим, как мне рассказала его дочь от первого брака, еще до войны как-то упал с осла. И, видно, ушиб голову. С ним тогда начались странности. Он ходил по городу и считал, сколько живет на каждой улице воробьев. Потом, осенью, собирал конские каштаны. Семнадцать мешков набрал. Хотел открыть ими торговлю, как средством против моли. Эти странности продолжались до конца войны...
– У него опять что-то с головой? – спросила Изольда Невинная.
– Да. Недели две назад, ночью, когда мы спали, я нечаянно попой столкнула Хаима с дивана. Он ведь спит с краю. Муж упал и ударился затылком о пол. С тех пор и началось. Стал ходить на городскую свалку и собирать бутылки из-под спиртного. Щас опять мешок приволок. Вечерами сидит и наполняет их чаем и водой с марганцовкой. А как выпьет, то ходит и кричит одно и то же – «Брежнев святой!» Что мне с ним делать – ума не приложу...

Глава 20
Дубковских сапожников Леонида и Бориса (в простом обиходе Лёлика и Болика), почитателей любых напитков, содержащих хоть малую толику алкоголя, «зеленый змий» завел в центральный городской парк Турчанска (это в часе быстрой ходьбы от Дубков). Был поздний мрачный вечер. В воздухе пахло дождем. У друзей были пустые карманы и тяжелые от хмеля головы. Сапожники заметили в темноте неподвижный силуэт человека.
– Земеля, третьим будешь? А-а? Ик-ик, – обратился к неизвестному Лёлик.
– У нас же денег нет. Чем мы его угостим? – недовольно пробурчал в ухо напарнику Болик.
– Тс-с! Земеля, если не хошь быть третьим, то займи тогда пару «мятых». Завтра на этом же месте, в этот же час вернем. А-а? Земеля? Ты гляди, даже разговаривать не хочет, – Лёлик сердито пнул незнакомца и, ударив ногу, взвыл, выругался. – Зараза! Ты что, глухонемой? Дай хоть мелочь на опохмелку. Трубы горят! Сволочь! – Лёлик еще раз пнул молчуна. Тут раздался металлический скрежет и правая рука неизвестного опустилась на голову воинственного сапожника. Тот сипло выпустил воздух и упал лицом на асфальт. Болик отскочил от обидчика друга на несколько шагов и испуганно заорал:
– Ты что это дерешься? Тружеников честных калечишь! Плати теперь штраф! Плати! А то милицию позову!
– А что он пи-на-ет-ся? – по слогам, как робот, проскрипел неизвестный и приблизился к распластанному на асфальте, как камбала на дне, Лёлику. Поднял бесчувственного сапожника, встряхнул его и поставил на ноги. Пострадавший некоторое время мычал, но, придя в себя, не замедлил выпалить:
– Я требую, земеля, компенсации! С тебя стакан вина! Нет! Два стакана! Еще Болику.
– И-дем-те, – сказал «третий».
Была ночь. На небе ни звезды. Только где-то на краю темного небосвода одинокая, сиротливая звездочка, которая судорожно подмигивала, словно подавала сигнал «SОS», как будто боялась утонуть, исчезнуть в бездонной глубине холодного мрака.
Лёлик, Болик и «третий» сидели в «Русалке» и пили водку, обмененную у барменши Жанны на горсть царских золотых червонцев. Все пальцы рук сапожников были унизаны старинными массивными перстнями из желтого металла. Украшения светились, играли зелеными, красными, голубыми искорками драгоценных камней.
– А ты еще знаешь, где есть клад? – спросил у нового друга Лёлик.
– Нет, лю-без-ней-ший. Боль-ше нет кла-дов, – отвечал «третий».
Барменша Жанна выпучив глаза, в которых смешались удивление и страх, изучала странного гостя. Ей сегодня за две бутылки дрянной водки отсчитали двадцать шесть золотых монет. От счастья у нее перехватывало дыхание, тяжело дышалось. Она долго и усердно поправляла на себе лифчик седьмого размера. Это продолжалось до тех пор, пока не сломался замок бюстгальтера.
– Жалко, – сказал Болик. – Хотя и этого достаточно, – он провел руками по оттопыренным от золота карманам, чтоб неделю пить.
– И на закусь еще останется, – добавил Лёлик, кладя себе в рот соленую кильку вместе с головой и хвостом.
В начале третьего ночи жителей дубковского дома разбудил резкий металлический голос, который доносился со стороны бара «Русалка». Неизвестный исполнял романс «Гори-гори, моя звезда». После чего старушка Дарья Тунгусова долго не могла заснуть. Все время крестилась, хваталась за сердце и шептала: «Боже, милуй. Конец света... Боже, милуй. Конец света...»
* * * * *
Поздним утром сапожников разбудил стук в дверь мастерской. Они часто, особенно после перепоя, оставались ночевать в помещении бывшего мусоросборника. Так было спокойнее для них и их семей. Зачем лишний раз выяснять отношения со своей половиной и, как результат, быть битым веником или шваброй? Жизнь сама по себе коварная баба и без твоих близких может звездануть тебя, в неподходящий момент, ниже пояса.
Стук в дверь повторился. Друзья, охая, кряхтя, вспоминая «мать» открыли не зачиненную дверь. На пороге стояла мать Сорока.
– Мне надо прошить тапочки! – сказала женщина, с нахальным любопытством, заглядывая внутрь помещения. – А это что такое?..
Весь пол мастерской был усыпан золотыми украшениями и монетами.

Глава 21
Лёлик и Болик, сделав уборку на рабочем месте – собрав с пола золото, обнаружили, что им нечем похмелиться. Сунулись в «Русалку», но бар как назло был закрыт.
– До Мыкозы ближе, чем до города. Пошли пить «чернила» в село, – предложил Лёлик.
– Так денег же нет?! – с долей истерии в голосе выпалил Болик.
– А клад! – резонно заметил Лёлик.
– А-а-а! – согласился напарник, расчесав растопыренной пятерней свою, давно немытую, спутанную гриву.
Сапожники до раннего вечера ходили с одной на другую винные «точки» Мыкозы и, как они называли этот процесс, «дегустировали» вина. Платили они за вино более чем по-барски, за каждый выпитый стакан друзья снимали со своих натруженных пальцев по перстню. К концу «дегустации» их руки уже не отягощали украшения, да и карманы опустошились.
Сапожники, не торопясь, вразвалочку приближались к Дубкам.
– А где же наш третий, что клад показал? – подумал вслух Лёлик, высморкавшись в два пальца.
– На кой хер он тебе сдался? – спросил Болик.
– Как-то не по-человечьи получается, Болик. Он нас, можно сказать, озолотил. А мы его потеряли. Давай его поищем в лесополосе у «Селедки». Может до сих пор дрыхнет? Он вчера за двоих пил. А-а?
– Давай, – нехотя ответил друг.
За баром «Русалка» друзья увидели черную «Волгу» Арнольда Барбаросова. Из приемника машины несся один из последних хитов, исполняемый табуном девчат: «Нет любви, нет в жизни счастья...» Вдруг невдалеке затрещали кусты, и из них выскочила Анжела Невинная – дочка руководительницы детского театра. За ней довольно резво, несмотря на короткие ножки, гнался Барбаросов. Оба смеялись. Точнее, Анжела – кокетливо хихикала, а Арнольд – ржал, как конь. Он все время повторял одно и тоже: – Чисто нимфа! Нимфа!..
«Третьего» сапожники нашли в кустах лесополосы между баром и моргом.
– Кажись того, околел. Холодный, – пнув найденного, обречено вздохнул Болик.
– Как говорит мой сын, передозировка, – со знанием дела, важно заметил Лёлик, – по нашему, принял лишнее на грудь и сгорел.
– Пошли, Лёлик. Мы его не видели, – испуганно оглядываясь, сказал напарник. Видно до его проспиртованного мозга только сейчас дошло, что «третий» мертв и их ждут большие неприятности.
– Не по-человечьи как-то, Болик. Он наш благодетель. Он нас озолотил, а мы его, как собаку, бросаем. Давай в морг его отнесем. Тем более – рядом. Напарник вздохнул и цвыркнул слюной между передними резцами.
Сапожники попытались поднять «благодетеля», но из этого ничего путного не вышло.
– Тяжелый, как боров, – смахнув рукавом испарину со лба, заметил Болик. – Давай Брынзовского позовем. Он сторожем в морге работает.
Друзья поначалу не узнали своего соседа Брынзовского. Петр перекрасился в блондина. На нем была новая костюмная тройка канареечного цвета, белая свежая сорочка и маленькая малиновая «бабочка» на тощей шее. Из пикантного кармашка жилета свисала длинная серебряная цепочка карманных часов.
– Шо вам? – холодно, тоном директора морга, спросил Брынзовский.
– Петя, здесь рядом жмурик, – начал Лёлик.
– Петр Петрович, – поправил сторож, достал пачку «Кэмела» и, не угощая соседей, закурил.
– Петрович, надо помочь...
– Петр Петрович, – снова уточнил крашеный блондин, звеня цепочкой, достал из кармашка часы, глянул, который час, присвистнул и добавил:
– Короче!
– Тут рядом мертвяк! – выпалил Болик.
– Ну-у? Шо вы из под меня хотите, граждане соседи?
– Носилки нужны...
Брынзовский дал носилки. Он не столько помогал сапожникам, сколько бестолково ими руководил. Наконец они кое-как дотащили неизвестного до морга и уложили его на нижних нарах у входа.

Глава 22
Как прекрасно утро в лесу! Заливаются на разные голоса птицы, на густых, сочных и ароматных травах роса с горошину. Загораются багрянцем от лучей солнца верхушки вековых деревьев... Разве все упомнишь и перечислишь.
А как неповторимо море на заре. Пустынный берег, плач белых чаек, восходящее светило похоже на этакое гигантское наливное яблоко. А вода, вода бодряще-прохладна... А утро в горах, а в степи, а в пустыне... Нет! Все это не то. Нет! Ничто не сравнится с утром в морге, особенно для патологоанатома, любящего свою работу.
Таким человеком был врач дубковского морга – костлявый, сутулый мужчина. Он же обладатель длинного острого носа и очков с толстыми линзами. За внешний вид и дотошность в работе его, за глаза, прозвали «Дятлом».
Патологоанатом сидел в своем маленьком, чистеньком кабинетике, который по размерам больше годился под чулан для инвентаря уборщицы, и заполнял служебный журнал, слушая городские новости.
Вещал Зиновий Звездюк (он подрабатывал на радио): «...Намедни вандалы совершили ужаснейшее преступление. Оно будет вписано кровью в историю нашего славного города и края. Есть подозрение, что это происки гастролеров-лилипутов. Если раньше их алчные душонки жаждали корнеплода и парнокопытных, то теперь они замахнулись на самое святое, самое сокровенное для жителей нашего урожайного края. Они подло надругались над нашей памятью, над нашими историческими корнями. Они сперли памятник основателю Турчанска. Как публично заявил занимающийся этим делом, капитан милиции Поцелуев (цитирую дословно): «Говнюков привлек бронзовый металл, блин, из которого была отлита дураковина...»
Стражи порядка дали телефон: 00-00-00. Если вам что-то известно о местонахождении талисмана нашего города и всего края, то звоните по нему в любое время суток. Держитесь, лилипуты, за вас взялся гроза хулиганов – капитан Поцелуев. У микрофона был Зиновий Звездюк».
В дверь кабинета настойчиво постучали.
– Входите, – буркнул патологоанатом, не отрываясь от журнала.
На пороге стоял сторож морга Петр Брынзовский.
– Что тебе, Петя?
– Петр Петрович,– поправил Брынзовский.
Врач оторвался от записей. Бросил поверх очков вопросительно-удивленный взгляд на вошедшего и, поперхнувшись, закашлялся.
– Кхе-кхе-кхе. Ну и пижон же вы, Петр Петрович. На попугая смахиваете.
– Вы тоже на одну птаху похожи.
– На какую же? – На дятла!
Врач снова закашлялся:
– Кхе-кхе! Что вы хотели, Петр Петрович?
– Вчера вечером в лесополосе, рядом с моргом, нашли дохляка. Я с соседями затащил его к нам.
– Хорошо. Я сейчас гляну.
* * *
– Ну и темный же вы, Петр Петрович, человек, а еще «бабочку» нацепили, – заметил врач, заглянув под серую простыню. – Это же памятник основателю Турчанска. Он бронзовый. Вы что, не можете человека отличить от куска металла? А-а? Надо позвонить в милицию. Памятник сейчас в розыске. Эх, Петр Петрович, а еще в блондина перекрасились...

Глава 23
Мутные воды дубковской лужи-озера забурлили, пошла волна с грязной пеной на верхушках. Тихое, ласковое утро микрорайона спугнула завывающая сирена. К магазину подкатила и резко, ухарски, затормозила милицейская машина. Из нее выкарабкался капитан Поцелуев, следом выскочил сержант Дуськин.
Капитан вразвалочку подошел к новому, отливающему яркими, эмалевыми красками ларьку «Молоко», что недавно появился у дубковского магазина. За прилавком невозмутимо, этакой скифской бабой, стояла Клавдия Брынзовская.
– Твой ларек? – спросил Поцелуев.
– Ну?
– Угости молочком, а то как-то тяжко, – дыхнул перегаром на продавщицу страж порядка. Выпив трехлитровую банку молока, капитан перевел дух и заметил. – А это не коровье, это козье. Я знаю в молоке толк. До армии в Мыкозе жил, коз пас... Все документы в порядке?
– Ну!
– Если будут проблемы, ссылайся на меня, блин.
– Ну!
– Да, приготовь баночку. Я домой возьму.
В дубковском морге Поцелуев и Дуськин опознали памятник, выяснили детали. По пути к машине милиционеры заглянули в «Русалку», не расплачиваясь взяли по пачке дорогих сигарет, и перекинулись несколькими словами с барменшей Жанной, а также внимательно выслушали мать Сороку. После этого их движение изменило ранее намеченную траекторию. Они пошли не к машине, а в обратную сторону – к мастерской Лёлика и Болика.
– Что скажете, засранцы? – рявкнул на сапожников капитан.
Те скукожились, вжали головы в плечи, зашмыгали носами.
– Что скажите, говнюки, насчет золотишка? А-а? Блин!
– Мы того, как его, – робко начал Лёлик.
– Молчать! Я буду задавать вопросы, а вы – отвечайте четко и ясно.. Мешок с валютой мафии попал к вам и вы, долдоны, его обменяли на золото? Так? Блин.
– Мы валюту в глаза не видели, - нестройным дуэтом ответили друзья.
– Хорошо. Валюту вы не видели. А где золото взяли? А-а? Блин.
– Один добрый человек дал. Добродетель...
– За ваши пьяные, мутные зеньки? А-а? – стал багровым Поцелуев, – Дуськин, помни их дубинкой.
Сержант сначала легко, играясь, бил сапожников, но, встретившись с разъяренным взглядом начальника, стал вкладывать в удары всю свою силу, дурь.
Те заохали, начали просить пощады.
– Говорите правду, олухи! – не унимался капитан.
– Мы одному мужику предложили выпить. Денег не было, – затараторил Лёлик. – Как его. Он показал где закопан клад. Вырыли золото, ну, и это. Всю ночь сидели в «Селедке».
– В какой «Селедке»?
– В «Русалке».
– А-а! Дальше, блин.
– На следующий день мы его, благодетеля, нашли того, околевшим, в лесополосе. И оттащили в морг. Как его, это, Брынзовский подтвердит.
– Вы что, кретины, меня, блин, за идиота держите? Хотите сказать, что вы с памятником водку пили и он вам золото дал? А-а, блин? – капитан так разошелся, что стал пинать и давать подзатыльники Лёлику и Болику. – Дуськин, в машину их! – медведем заревел Поцелуев.
Лёлик и Болик пятнадцать суток чистили городские общественные туалеты. Поцелуев с Дуськиным постоянно их дубасили, но сапожники упрямо твердили одно и то же: «Нас озолотил памятник!..»

Глава 24
Был вечер. Мать и дочь Сороки чаевничали. Они уже пили по восьмой чашке, благо туалет был рядом.
– Брынзовские раньше копейки считали, а теперь у них свой ларек, – вела речь мать Сорока. – И откуда на них кусок счастья свалился?
– Откуда-откуда. Видать мешок долларов у них. Их ларек с холодильником. Наверно, не меньше тысячи долларов стоит, а то и больше, – вставила дочь.
– Да, и товар ассортиментный, – с шумом отхлебывая чай, продолжала старшая. – Все есть. И молоко, и сметана, и брынза, и творог, и масло. Все. Только сыра «голландского» нет. А так все есть. И заметь, она ушла с работы и он, пьянь подзаборная, на днях уволился из морга.
– Раньше Петька Брынзовский как бомж ходил, а теперь как из «новых». Сигареты с верблюдом на пачке курит, – допив чай и сплюнув на пол чаинку, зло обронила младшая.
– Да, нечисто все это, нечисто. Нет на них коммунистов... И сапожники Боря и Лёня бандитами, мафиозями оказались. Их в тюрьму забрали. Говорят, что они связаны с бандой лилипутов. Им лилипуты за похищение памятника золото отвалили. Я сама видела их руки. Все пальцы в перстнях и пол был усыпан золотом... Мы чай грузинский развесной без сахара пьем, а кто-то – шампанское вместо воды. На лекарства не хватает... Ты была у гинеколога, Лиза?
– Да, мам!
– Ну, что сказал?
– Стыдно говорить.
– Скажи. Я мать или не мать, Лиза?
– Стыдно.
– Я женщина или не женщина?
– Советует замуж выйти. А то, говорит, к сорока будешь ходячей болячкой.
– Я тоже говорю, мужика тебе надо...
– Мам! – умоляюще промямлила дочь и по ее лицу пошли красные пятна.
– Что, мам? Сколько можно в девках ходить? Тебе уже тридцать шестой год пошел.
– Женихов же нет. Одни пьяницы и тунеядцы.
– А у тебя на работе, в библиотеке?
– Мам, я же в детской работаю, – выпалила дочь и заплакала. – Там одни прыщавые акселераты, которые до одиннадцатого класса комиксы смотрят...
– Успокойся, Лизок. А ваш библиотечный разнорабочий Баобабов?
– Мам, он же шесть раз женат был. Грубый и пошлый, кобель... У него любимое присловье: «Баобаб-с любит баб-с!»
– Да, уж. А в нашем доме никого подходящего нет, – тяжело, обречено вздохнула старшая. Она, не торопясь, чинно нацедила из ведерного электросамовара десятую чашку, икнула и с выражением лица, какое, должно быть, было у Архимеда, когда он крикнул «Эврика!», стрельнула:
– Во-о-о! Выходи замуж за Эдика!..
– За какого Эдика?
– За Пожилого мальчика.
– Ма-а-а, ну он же дурак! – сделав плаксивую мину, выдавила из себя младшая.
– Дурак дураком, а мужчина видный, как Швахнегр.
– Шварценеггер, – уточнила дочь.
– У него трехкомнатная квартира, мы его грузчиком куда-нибудь устроим. А?

Глава 25
Был обеденный час. Многие жильцы дубковского дома были на работе в городе. К окну первого этажа, что выходило на степь, тихо подошли маленькая девочка и крупный мужчина. Он поднял девочку к форточке. Малышка ловко её открыла и обезьянкой влезла внутрь квартиры.
– Лора, открывай. Ну-у! – недовольно, сердито бурчал в замочную скважину обладатель нескольких золотых цепочек и глянцевой лысины.
– Сейчас, па-а, – раздавался писк из-за дверей, – Еще один замок и цепочка, па-а!
Наконец дверь открылась и мужчина, хмуро оглянувшись на соседние двери, зашел внутрь квартиры.
– Ну и вонь! – сморщившись, тихо с хрипотцой сказал он.
– Па-а, я пойду домой? Мне нечем дышать, – робко попросила девочка.
– Выйдем, Лора, вместе. Посиди у открытой форточки, а я пока делом займусь.
В зале двухкомнатной квартиры было тесно от мебели. Непрошеный гость ходил бочком, но все равно столкнул животом пепельницу, полную окурков, что стояла на краю стола. Мужчина грубо, нецензурно выругался, но собирать окурки, спички и пепел с рыжего паласа не стал.
Не обнаружив ничего стоящего для себя в большой комнате, он заглянул в маленькую. В ней не было мебели, только четыре огромных двухкамерных холодильника. В первом мужчина обнаружил увесистые куски сливочного масла. Во втором – разнообъемные банки со сметаной. В третьем – кругляши домашней брынзы... В четвертом – продукты питания. Начиная от «Кильки в томате» и заканчивая «салями» и консервированными ананасами...
На кухне тоже ничего стоящего не было. У обладателя голого черепа, от нервного напряжения, пересохло во рту и он зашел в ванную, чтоб попить воды. Когда же он открутил кран и приник к нему губами, то в рот полилась не вода, а молоко. Мужчина перекрестился, но, по-прежнему, шло молоко. Закрыв кран для холодной воды, он открутил кран, подающий горячую воду. Но тоже побежало молоко. Попробовав, он озадаченно сказал:
– Чёрт знает что! Там коровье, а в этом кране козье молоко... Так и крыша поехать может... Теперь все ясно!
Он с девочкой бесшумно вышел из квартиры и прикрыл за собой дверь.
– Все ясненько. Все ясненько, – потирая руки, напевал неизвестный.

Глава 26
Лиза Сорока, возвращаясь с работы домой, зашла не в свой подъезд, а в соседний. В ее подъезде не работал лифт, а на одиннадцатый этаж карабкаться, своим ходом – дело утомительное. Поднявшись на лифте на двенадцатый этаж, девушка вылезла на крышу. Она уже почти дошла до чердачной дверцы своего подъезда, когда заметила в стороне, у края крыши, возле шеренги разномастных антенн – плодов буйных фантазий телелюбителей – странного великана. Он размахивал ковровой выбивалкою, пыхтел, сопел, выкликивал:
– А-а! На-а! А-а! На-а!
На его голове была легкая шелковая косынка цыганской расцветки, повязанная на пиратский манер. Лицо же было разрисовано яркими красками, как у какого-нибудь папуаса.
Лиза хотела проскользнуть незамеченной, но неизвестный остановил ее бег выбивалкой, которой закрыл дорогу, как шлагбаумом.
– Пароль? – мужественным голосом спросил он.
– А-а?
– Пароль? Или пойдете обратно.
– Кар-карлсон, который живет на крыше.
– Нет. Но я вам прощаю ошибку, как благородный рыцарь. Скажите мне спасибо, незнакомка.
– Спасибо! А вы кто? - осмелев, поинтересовалась Сорока.
– Зовите меня просто, Шварц.
– Шварц? А кого вы только что изображали?
– Конана-варвара.
– А-а. Вы такой большой, такой могучий, такой... – она развела руки в стороны.
– Да, что есть, то есть.
– Вы из нашего дома?
– Да. Из семьдесят третей квартиры.
– Вы этот, как его, по-пожи... Вы Эдик?
– Да. В земной жизни я – Эдик...
Лиза Сорока, лежа в постели, с чувством щипала пальцами подушку и, улыбаясь, бубнила:
– А он ничего, забавный... Эдуард... большой и забавный...

Глава 27
Валет не торопясь, без суеты подошел к киоску «Молоко» Брынзовских. За прилавком невозмутимо, подобно манекену, стояла Клавдия.
– Есть дело! – сказал, поблескивая голым черепом, бандит и заговорщицки подмигнул.
– Ну?
– Это не уличный разговор, – добавил Валет и подмигнул другим глазом.
– Ну?
– Я зайду к вам вечерком. На чашечку горячего молочка.
* * * * *
На пороге стоял Валет.
– Проходи, сосед, – пригласил гостя Петр Брынзовский. Они зашли в кухню. Присели на табуреты.
– Кружечку простоквашки выпьешь? – вежливо предложил хозяин.
– А покрепче ничего нет?
– Нету. Я завязал, сосед. Только простоквашкой балуюсь. И знаешь, человеком стал себя сознавать.
– Я гляжу, Петюнчик, хорошие сигареты куришь? – не спрашивая, вытащил из лежащей на столе пачки сигарету и прикурил Валет.
– Да, раньше всяким вонючим кизяком дымил, а теперь «Кэмел». Три костюма себе прикупил. Желтый, голубой и красный, как пожарная машина. Перстень золотой взял. Пятнадцать грамм. Я о нем с юности мечтал. Жена себе к зиме козлиную шубу до самой земли купила... Дом – полная чаша.
– Полная чаша молока. Да? Колись, Петюнчик. Я все знаю!
– Все?
– Все!
– И про рака?
– Да! И про молоко в кране!
– Да, уж-ж.
– Мое молчание будет стоить половину вашего с Клавой дохода...
Они допивали трехлитровую банку простокваши, когда пришла Клавдия. Петр, волнуясь, скомкано объяснил жене причину визита соседа. Валет лишь отделился короткой репликой:
– Полдохода мне и я нем, как рыба.
Клавдия с полминуты молчала. Потом решительно взяла с батареи массивную самодельную мухобойку и со всего маха шлепнула ею гостя по лысине. Валет побагровел, вскочил с табурета, но стоял недолго. Брынзовская свободной рукой вмазала ему в глаз. От крепкого удара тяжелого кулака бывшей водительницы самосвала, гость рухнул на пол. Когда криминальный авторитет пришел в себя и попытался подняться, Клавдия пнула его ногой в голову, как футболист по мячу. Он охнул и на четвереньках пополз к входной двери. Женщина следовала за ним и с чувством лупила мухобойкой.
– Тебе все ясно, кучерявый? – сердито бросила она.
– Все ясненько! Все ясненько, – тараторил Валет.
– Молодец, – похвалила напоследок выползающего гостя Брынзовская и закрыла дверь на пять замков и цепочку.
– Нехорошо как-то, Клав. Не по-соседски как-то, – робко обронил Петр и получил звонкий подзатыльник от жены.

Глава 28
Анжела Невинная, стоя у окна, ковырялась в носу и с любопытством наблюдала за собачьей свадьбой. Молодая породистая сука – бело-рыжая шотландская овчарка игриво носилась по пустырю у вековечной лужи, а за ней вереницей по пятам следовало с десяток беспородных, одичавших кобелей. Тут были молоденькие и глупые кобельки, и старые важные псы. Были здоровые и сильные, как волки, а также маленькие и трусливые, как шакалята. Она, красивая сука, кокетливо прыгала, становилась на задние лапы, звонко лаяла. Она делала выбор... Но тут появился ее хозяин с поводком в руке, и все прекратилось. Человек грубо разогнал «женихов» и увел «невесту».
– Анжела, почему ты не убрала в комнате? – спросила зашедшая из кухни в комнату мать.
– Я была занята.
– Я тебя просила убрать еще два часа назад. А ты? Я ужин готовлю. А ты?
– Я была занята... Тут убирай, не убирай – все равно будет бардак и вонь!
– Приличные мужчины любят хороших хозяек, – наставительно сказала Изольда Федоровна.
– Если ты хорошая хозяйка, то почему у тебя нет приличного мужчины? – презрительно смерив взглядом мать с ног до головы бросила дочь.
– На моем жизненном пути, Анжела, еще не встретился тот единственный и неповторимый, который оценил бы меня по достоинству.
– Который оценил бы твои вечно разваривающиеся макароны и гороховые супы с луком, – добавила девушка.
– Для одухотворенного человека главное – духовная пища, а не плотская.
– Ма, я устала от твоих прописных истин. И вообще, я выхожу замуж.
Изольда Федоровна побледнела:
– Ты же еще школу не закончила! А как институт культуры? Я что тебя с твоим мужем кормить буду? – обрушила мать на дочь лавину слов.
– Нас не надо кормить. Он такой бурды есть не будет.
– Кто он? – собравшись, спросила руководительница детского театра.
– Директор.
– Какой еще директор?
– Арнольд Барбаросов.
– Так он же старый и злой? – выпучила глаза женщина.
– Зато богатый. Я не хочу быть такой же восторженной нищенкой, как ты!
У Изольды Федоровны задрожали губы. Мгновенье спустя она зарыдала. Анжела обняла мать:
– Прости, ма, прости. У меня выскочило. Я не хотела. Прости.
Изольда, вдоволь наплакавшись, благословила дочь.

Глава 29
Многие сказки (в нашем случае сказочная история) заканчиваются свадьбой. В Дубках праздновали в один и тот же час, за одним и тем же столом сразу две свадьбы. Лиза Сорока выходила замуж за кумира дубковских мальчишек – Эдика, а Арнольд Арнольдович Барбаросов брал в жены школьницу Анжелу Невинную.
Столы, поставленные в дубовой роще, ломились от закусок и вин. Все свадебные расходы великодушно взял на себя Барбаросов. На празднике была «живая» музыка. Квартет, состоящий из контрабаса (Валет), бас-балалайка (Лев Созерцалов) и десятка бутылок, наполненных водой (Лёлик и Болик), исполнял песни на слова и музыку разносторонне одаренного дубковского творца Льва Созерцалова.
На свадьбе были и гости. В их числе капитан Поцелуев и сержант Дуськин. Они были в штатском. Капитан недавно вернулся из Монголии и стражи порядка, на манер комиссаров революции, с ног до головы были в коже.
Поцелуев, выпив несколько бокалов вина и плотно закусив, сказал цветастую, заученную дома у зеркала, речь:
– Я хочу молодоженам вручить по дипломату с монгольскими тугриками. На эти деньги можно совершить шикарное свадебное путешествие по Монголии, пожить в юрте, покататься на коне Пржевальского, отведать нежной и сочной баранины... Одним словом, блин, экзотика! – сделав паузу он продолжил. – И еще. По нашим точным сведеньям никакого мешка с дол¬ларами не было, блин!
– Как не было?! – всполошились дубковцы.
– А так. Прошу тишины! – постучав вилкой по бокалу, Поцелуев пояснил. – Дело в том, что криминальные авторитеты Колобок и Петя-Индеец контролируют торговлю завозным картофелем. Владелец фургона с хернобыльской картошкой заплатил, блин, только Пете-Индейцу, а о Колобке забыл, поэтому-то бритоголовые стали потрошить мешки, а люди Пети-Индейца, волосатики вступились за товар – отсюда и стрельба. Вот такие, блин, дела!
– А-а-а-а! – разочарованно выдохнули дубковцы.
– Дубковцы, слово хочет сказать наш молодожен, директор Арнольд Арнольдович Барбаросов, – перекричал застольный гам Зиновий Звездюк.
Наступила тишина. Жених поправил черную, размером с два спаренных лопушка, «бабочку» на шее, почесал маковку и торжественно сказал:
– Уважаемые жители Дубков и наши гости! Я хочу сообщить новость. Мой завод, который простаивал более шести лет, к новому году начнет работать. Я налаживаю выпуск воздушных шариков, напальчников и приспособлений безопасного секса. Я заявляю, что ровно через год мы завалим ими китайский и турецкий рынки! Я приглашаю всех безработных дубковцев на мой завод. Вас я буду брать в первую очередь!
– Ура-а-а-а! – заорали дубковцы.
До утренней зари жители Турчанска слышали музыку, пение и крики «горько!» со стороны Дубков...

Глава 30 (последняя)
Если вам, читатель, интересно знать, как сложилась дальнейшая судьба героев истории, то можете прочитать последнюю главу. Если же нет, то ставьте точку на чтении и займитесь чем-нибудь более полезным, разгадайте, например, скандинавский кроссворд или посмотрите очередную серию «мыльной оперы», помойте посуду или выпейте рюмочку... Мало ли чем можно заняться?..
Итак. Зиновий Христофорович Звездюк – корреспондент «Известий Караваева» («ИК»), благодаря бойкому и живописному слогу был выдвинут боссом на должность главного редактора газеты.
Капитан Поцелуев стал начальником турчанской тюрьмы. Дуськин служит вместе с ним.
Лев Созерцалов нашел спонсора и издал свои труды в десяти увесистых томах.
Жора-Тампакс, по-прежнему, торгует гигиеническими прокладками и, при случае, отмечает рождение внучки.
Брынзовские открыли молочный магазин в центре Турчанска, который называется « У Клавы».
Лёлик и Болик сапожничают и дегустируют вина в Мыкозе.
Валет, наконец-то, дождался рождения сына. В Дубках была грандиозная пьянка.
Лиза Сорока и Эдик живут дружно. Наш великан работает на заводе Барбаросова грузчиком. Молодожены взяли мальчика в детдоме. Малыш от Эдика в восторге.
К Хаиму Ивановичу Айсбергу вернулся рассудок после того, как он просидел пять часов в кабине сломавшегося лифта.
Арнольд Арнольдович Барбаросов потихоньку завоевывает турецкий и китайский рынки. Его жена - Анжела Невинная учится заочно в столичном институте культуры.
Изольда Федоровна Невинная поставила новый спектакль по пьесе Льва Созерцалова «Баобаб».
Микола Крендель все также предпочитает воде вино. В карты не играет.
Старики Тунгусовы живут в Германии. Их туда забрал сын. Дубки им снятся в кошмарных снах...

1999 год. Бессарабия.