Дурашки или дом на окраине (часть 3)

ДУРАШКИ ИЛИ ДОМ НА ОКРАИНЕ
(Южноукраинская повесть-анекдот)
Конец света предсказывали много раз…
А когда будет конец тьмы? (М.В.)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: «Сон Созерцалова»

Глава 1
Минуло три года, три месяца и три дня.
Все это время жизнь в Дубках текла размеренно, чинно, без особой суеты.
На дворе стоял февраль. Погода была непостоянна и капризна, словно вздорная, легкомысленная кокотка. С утра над землей стелился густой молочный туман и верхушка дубковского дома издали напоминала айсберг, качающийся на седых волнах какого-нибудь очень северного моря-океана. Потом мог зарядить мокрый снег, после него обжигающе ледяной дождь. К обеду прояснялось, выглядывало из-за угрюмых туч нежное южное солнышко, а к вечеру холодало – дул пронизывающий ветер. Он срывал сохнущее белье с балконов, шляпы и кепки с прохожих, рвал и надувал пузырями пакеты у идущих в магазин дубковцев…
В тесной кухоньке Лев Созерцалов сидел на коленях у своей жены Дарьи – крупной, крепко сбитой женщины средних лет. Надо заметить, что она вкалывала на нескольких работах: сторожем в детсаду «Петушок», машинисткой на дому, торговала собственными пончиками на турчанском базаре… Ее за двужильность прозвали «Дарья-богатырка». Лев же по-прежнему нигде не работал: он творил, творил, творил.
Дарья, чуть покачивая мужа, кормила его румяными и пышными пончиками с яблочным повидлом.
– Скушай, мой золотой, еще один. А то ты у меня такой худенький, легкий, как былиночка. Отведай, золотой.
– Дарь, не лезет уже. На первом пончике сижу!
– Чем занимался сегодня, мой гений?
– Да, так. Поэмицу одну задумал накалякать из жизни фей.
Лев Созерцалов днем, стоя на балконе, увидел новую соседку – Натали Грудень. Она приехала недавно из Турции. Говорят, там долгое время жила. Это была крашеная блондинка с очень, ну, очень пышным бюстом и губками-бантиком, облаченная во все красное и его самые немыслимые оттенки.
Созерцалов, провожая ее взглядом, обалдел. Когда она зашла в соседний подъезд, он огорченно вздохнул и изрек:
– Не женщина, а пожарная машина! Только такая фея может погасить сексуальный огонь!..
Тут-то и посетила художника муза. Он решил написать поэму о фее в красном.
– Я так думаю, – продолжал Лев, – если пукнет фея, то в воздухе будет пахнуть розой. Они ведь, феи, не иначе как кушают лепестки роз. А-а? И писают они французскими духами…
– Какой ты у меня умненький, Левушка, прям, как Боренька Бурда из клуба знатоков « Что? Где? Когда и почём?». Съешь-ка еще пончик и запей йогуртом…
Семейную идиллию нарушил звонок в дверь.
В квартиру Созерцаловых, вместе с уличной сыростью, ввалился Жора Тампакс. В левой руке он держал бутылку водки, размахивая правой – декламировал:
– Новый мир тебе открылся!
Познакомься с ним скорей!
Ты свободна, ты летаешь!
Там-тарам-тарам-там-там! Вот!
– Кто это? – спросил угрюмо Лев.
– В смысле? – насторожился Жора.
– Чьи стихи?
– А-а! По телеку рекламу показывали про гигиенические прокладки. Там бабенция бегает, летает…
– На метле? – уточнил Созерцалов.
– Не-а, без. Летает оттого, что пользуется хорошими прокладками. Лева, я чё пришел. Придумай мне рекламные куплеты для базара. Чтоб мои реализаторы ими покупателей зазывали. Лева, моя одна знакомая торговка говорит стихами. Например: «Покупайте, люди всяки, пиво, раки, козинаки». И торговля у неё бойчее идет, ядрён батон… (У Жоры изменилось любимое выражение. Если он раньше говорил «ядрена корень», то теперь с присловьем случилась небольшая метаморфоза. Стало – «ядрён-батон». Увы, меняется жизнь, меняются люди, меняются их привычки).
– Присаживайся, Жорик. Дар-р, дай-ка еще пончиков. Под водочку – пойдут.
После второй стограммовки Созерцалов поинтересовался у Тампакса:
– Какой у тебя, Жорик, на базаре псевдоним?
– Не понял, Лева?
– Кличка, прозвище, погремуха…
– А-а, ядрен-батон, Жоржо! Меня зовут на французский манер Жор-жо! Правда звучит?
– Звучит, – согласился художник и погрузился в думы.
– Вот! – чуть погодя воскликнул Созерцалов. – Вот, что вышло: Пиво, раки, козинаки – хорошо! Но прокладки лучше от Жоржо!
– Гениально! – поддакнул торговец.
Покровительственно похлопав друга по плечу, Созерцалов выдал:
– Это тебе, Жоржо, не «Мороз и солнце. День чудесный…» Это покруче будет!
– Да, круто, Лева, сочини еще пару штук.
– За куплет – пузырь!
– Согласен. Я тебе буду должен еще две бутылки.
– Нет, расчет сразу.
– А-а, кто ж побежит за водкой? – огорчился Жора.
– Дар-р, возьми деньги у Жоржо и сгонцуй в «Русалку». Мы сегодня водку будем пьянствовать.
– Хорошо, золотой. Уже бегу.
… Друзья выпили еще две бутылки водки под пончики…
– Я одинок, Жоржо, – говорил заплетающимся языком поэт. – Все большие художники одиноки. Да-а, одинок, как хрен!
– Как кто?
– Как хрен!
– А-а, ядрен-батон.
Созерцалов, уронив голову на стол, засопел. Из уголка его рта потекла слюна. Жора, еще некоторое время, для приличия, посидел рядом со спящим другом. Чуть погодя удалился домой.
Лев спал сладко и крепко. Рядом с его головой, по белой и гладкой поверхности стола, еле-еле передвигая лапками, полз одинокий рыжий прусак. Также, должно быть, много-много лет назад по снежной, холодной равнине, пошатываясь, брел последний голодный, умирающий мамонт…
Дарья не тревожила мужа. А Льву в это время СНИЛОСЬ…

Глава 2
Дубки отделились от Турчанска, от страны. Границы же остались «прозрачными», без погранпостов. Дубровская республика была небольшой, чтоб ни сказать малюсенькой. В длину – 7 км 321 метр, а в ширину – 3 км 457,5 метров. На карте мира новая республика выглядела и размером, и формой этакой туфелькой-инфузорией рядом, допустим, с медведицей Россией.
В дубковскую республику входили Дубковск (так переименовали микрорайон Дубки, представленный одним жилым домом) – столица, богатое село Мыкоза и м-а-ленький хуторок.
Население – 2505 человек, плюс-минус 250 душ.
В республике процветали земледелие, скотоводство, виноделие и самогоноварение. На хуторе выращивали мак и коноплю.
По последним данным, на каждый десяток жителей приходилась одна собака, 2 курицы, 15 мышей и 200 тараканов. Ежей и ужей не подсчитывали.
Должность главы государства, временно, до выборов, исполнял Арнольд Арнольдович Барбаросов. При его непосредственном участии на третий месяц независимости была введена национальная валюта «Дубки» (аналогично доллару США) и «желуди» – разменная монета. Тысячу «дубков» называли, ни «штукой», ни «куском», а «дубом».
На купюрах всех номиналов был изображен огромный вековой дуб с дуплом. Предполагалось, что через месяц, после выборов президента республики, из дупла будет выглядывать физиономия главы государства.
С первых же дней независимости в Дубковске стала выходить – не побоюсь этих слов – столичная газета «Правда южного края» – сокращенно «Пюк». Ее возглавил, само собой, звезда журналистики – Зиновий Христофорович Звездюк.
Итак, республику лихорадило от предвыборной кампании. До избрания президента оставалось меньше месяца.

Глава 3
Луиза Невинная, средняя дочь Изольды Федоровны, тринадцатилетняя девочка с пухлой и розовой от прыщей мордашкой стояла у информационного щита, недавно установленного у входа в дубковский магазин. Она внимательно изучала портреты и программы кандидатов в президенты дубковской республики.
В верхнем правом углу щита была агитационная листовка Льва Созерцалова. На ней он был в древнегреческой тоге с лавровым венком на голове. В очах творца – вдохновение. Он явно не на земле. Правой рукой художник опирался на массивную «золотую» арфу, в левой держал свиток, на котором можно было прочесть следующее: «Если я, Лев Созерцалов, буду президентом – республика станет Меккой искусств. На планете Земля начнется новая бриллиантовая эпоха возрождения!!! Все дубковцы начнут сочинять стихи, писать маслом, выпиливать лобзиком, вышивать крестиком, ходить на ходулях и лепить снежных баб, если выпадет снег…»
Из правого нижнего угла щита на Луизу глядел Валет. Он был запечатлен фотографом на крыше дубковского дома. Отец семерых дочерей и одного сына был в темных очках, с длинной и толстой гаванской сигарой в золотых зубах. Пузо свисало над ремнем, руки в карманах широких полосатых брюк. За Валетом виднелась шеренга разномастных антенн. Вдали, у Мыкозы паслось стадо баранов. Программа его была проста и лаконична: «Буду вашей надежной крышей! Сто пудов!»
В верхнем левом углу щита расположился плакатец с Георгием Барабановым (Тампаксом). На нём он был молоденьким прапорщиком: фуражка по-ухарски набекрень, только вот в глазах – испуг, оторопь, словно из фотокамеры в момент съемки вылетела не птичка, а корова. Под портретом: «Молодым – секс, пожилым – кекс!.. Сильным и здоровым – любовь! Слабым и больным – морковь!»
Под Жорой был приклеен яркий плакат с Миколой Кренделем, который в потертой Джинсе и рыжей ковбойской шляпе восседал на крупном черном быке-осеменителе. В левой руке кандидат держал двухведерный бочонок из дуба. Правая – вскинута с поучительно поднятым указательным перстом. Микола широко, на всю республику улыбался. Во рту недоставало передних резцов. Он отдаленно напоминал эстрадную звезду Шуру. Лозунг был следующим: «Я утоплю Турчанск в вине! Пейте натуральные мыкозовские вина и будете таким, как Я!!!»
В центре щита – Арнольд Арнольдович Барбаросов. Он был схвачен фотографом сидящим в просторном кабинете за длинным столом. А.А., глубоко задумавшись, подпирал голову рукой. Позу можно было бы назвать: «Думы о судьбе Отечества…» Обещал дать зарплату и пенсию как в Греции и многое другое…
Ниже было свежее объявление: «ВЫПОЛНУ ЛЮБЫ ЩЮКАТУРНЫ РОБОТЫ. Село Мыкоза, ул. Деникина (бывша Чапая) № 3. Тарас Тарасенко».
Тут к щиту подошли две женщины с авоськами. Одна из них, глянув на листовку Валета, заметила:
– Был двухстворчатым шкафом, а теперь трехстворчатый. Вон репу какую отъел, отпил… – говорившая оценивающе смерила с ног до головы Луизу и добавила: – Совсем еще сыкуха, а губы накрасила, тени навела… Собака Баскервилей! Тьфу на тебя!..
Девочка покраснела, опустила глаза, нервно почесала коленку, на которой из-под розовых колготок проглядывала большая клякса зеленки.
Женщины вразвалочку пошли к дому. Обидчица Луизы до самого подъезда кого-то зло ругала. Девочка, показав длинный, остренький язычок спинам соседок, вытащила из пакета баллончик с красным аэрозолем и размашисто написала в центре щита, задев Барбаросова: «ПОЦЫ!» Луиза сердилась на мужа сестры. Он редко давал ей на жвачку.
К шести вечера на улице было темно, как в глубоком колодце. Поскрипывал от ветра единственный в Дубковске старый, ржавый фонарь, который горел последний раз еще при Горбачеве. Моросил мелкий суточный дождь-зануда.
К информационному щиту бесшумно, по-воровски, подкрались семь девочек с маленькими фонариками и цветными фломастерами.
– Я разрисую Созерцалова, а вы Тампакса и Барбаросова, – руководила самая рослая. – Вы помните, что папа говорил. Накалякать солдафону рога, крылышки за спиной, «фонарь» под глазом… Папу не разрисовывай, глупая…
Георгий Барабанов через минуту походил на опереточного получёртика-полуангелочка. У Льва появились косички с бантиками, ногти и губы стали ярко-красными. Барбаросов превратился в панка с рыжим гребнем на голове и гитлеровскими усиками…
– Кренделя не трожьте. Он теперь папин друг. Пусть пока живет… Надо еще расписать листовки у подъездов, на столбах и деревьях…

Глава 4
Двухкомнатная квартира Зиновия Христофоровича Звездюка – редактора столичной газеты «Правда южного края» («ПЮК») – стала редакцией газеты и штаб-точкой патриотов недавно образовавшейся республики.
К полудню в квартире Звездюка собралось двадцать три человека, не считая ручного голубя и белой крысы.
С крысой на плече пришел Созерцалов. Он приобрел ее для имиджа. Художник был в белоснежных туфлях и черной шляпе, от него за версту несло одеколоном. С голубем спустился с крыши дубковского дома Ангел (он жил в голубятне Созерцалова) – беженец из какой-то кавказской республики. Он был худощав, лыс, горбонос. Похож на орла, только общипанного.
Также в числе собравшихся был постоянно угрюмый, малоразговорчивый бомж – Черт. Он жил в подвале дубковского дома. К Звездюку пришел погреться. Чертом его прозвали за внешность. Он был отталкивающей наружности. Словно все людские, какие только есть, пороки собрались, переплелись как змеи во время брачных игр, и выявились в его фигуре, лице, глазах…
Собравшиеся выкрикивали лозунги, галдели, перебивая и перекрикивая друг друга, много курили, пили ведрами спиртное и дешевый кофе.
Пол был загажен окурками и плевками. Окурки имели место и в горшке с толстым, старым кактусом. От сигаретного дыма ело, жгло глаза. Пустые бутылки, бутылочки, флаконы, пластмассовые баллоны из-под лимонада, пива, водки… тройного одеколона стояли и лежали вдоль стен, в углах, под большим шатким столом.
– Братэллы и сестрэллы! (новый вид обращения среди патриотов, что ввел З. Звездюк). Братэллы и сестрэллы! Внимание! Мы, наша республика будет процветать, как княжество Монако!..
– Ура-а-а!
– У нас, братэллы и сестрэллы, – брызгал слюной другой – земля жирная, словно сало, сочные, буйные пастбища, бесчисленные стада холеных парнокопытных, океан вина и море самогона, а также большой современный морг, которым пользуется даже Турчанск…
– Мы все, братэллы и сестрэллы, все дубковцы, – горланил третий, – самые талантливые, самые умные и спортивные в мире!
– Да, и у нас самые красивые женщины! – блеснув толстыми стеклами очков и выпустив дым носом, добавила особь неопределенного пола и возраста в розовом парике с тонкой ментоловой сигаретой в нервной руке.
– Я призываю вас, братэллы и сестрэллы, создать свои республиканские вооруженные силы и военный флот!
– Так у нас же выхода к морю нет иль там к какой-нибудь речке-вонючке, – робко вставил самый трезвый.
– А-а, вековечная лужа! Я настаиваю!..
– Надо написать гимн республики! Лева, попробуешь?
– Легко!..
Часы уже показывали без пяти полночь, а собравшиеся не спешили расходиться.
Кто-то из соседей забарабанил по батарее, но и это не охладило пыл полуночников. Раздался звонок в дверь штаб-точки. Все гурьбой ринулись ко входу. На пороге стоял сосед снизу. Он робко пролепетал:
– Товарищи, уже двенадцать часов ночи. Можно, извиняюсь, потише?
– Пошел ты!.. – крикнули нестройным хором патриоты.
– А-я-яй! Пещерные вы люди!
– Ах-х, так?! По рылу ему, по рылу!
Соседу разбили нос в кровь, пинками спустили его с лестницы. Через минут двадцать опять задребезжал звонок. Это был сосед по лестничной площадке:
– Зиновий Христофорович, уважайте, пожалуйста, соседей. Уже три месяца никому не даете спокойно спать…
Звездюк в раскорячку приблизился к соседу и бросил:
– Ты нам не братэлло, ты гавнэлло! – и верблюдом харкнул в лицо очернителя.
Тот всхлипнул и заплакал. Два десятка физиономий, высовывающихся из-за редактора «Пюка», заржали, табуном жеребцов…
К двум часам ночи большинство патриотов разошлось спать. Остались самые стойкие. Начались доверительные отвлеченные разговоры.
– На днях с балкона видел нашу новую соседку, Натали Грудень, – после очередного стакана вина обронил Лев Созерцалов. – Интересная, между прочим, особа, если глядеть издали. Блондинка.
– Тебе, Лева, кто больше нравятся – блондинки или брюнетки, – поинтересовался Зиновий Звездюк.
– Брюнетки крашенные в блондинок.
– Мне рыжие, ядрен-батон, – вставил Жора.
– А, МНЭ ВСЭ! – добавил Ангел. – А, НАТАЛЫ, Я ТАК ДУМАЮ – РОДОМ С ПЛАНЭТЫ МАРС. ОНА ВО ВСОМ КРАСНОМ.
– У Грудень талия тоньше моей шеи, ядрен-батон, а ЦЫЦКИ во-о, херсонские арбузы. – Жора развел руки в стороны, словно показывая какую он недавно выловил рыбину.
– Бабочка без бюста, что я без вдохновения, Жоржо без тампаксов, а ты Зиня без член-корреспондентства, – философски заметил Лев.
– ГРУДЭН – ЗНОЙНА ЖЭНЩЫНА. МЕЧТА ПОЭТА. ДА, ЛОВА?
– Да, мечта большого творческого объединения поэтов и прозаиков, Ангел.
– Что вы в ней нашли? – сделал кислую мину Чёрт. – Она обычной броской бл….й красоты. Порядочной прикидывается. Небось, в Турции с янычарами не один гектар кустов смяла… Вот Сонечка Нетаковская, да!
– Это ты о странном создании?
– Да! Женщины, подобные Сонечке жили в девятнадцатом веке. А-а, Грудень ваша тьфу-у! У нее на сердце, а мужское общежитие!
– Зато твоя Сонечка, – окрысился Звездюк, – на свое первое свидание надела семь трусов и пять лифчиков! Да-а-ас!
– Ложь!
– Гавнэллом буду!..
На улице занимался серый и тихий, словно мышь, рассвет.

Глава 5
Семейство Айсбергов отдыхало после ужина: жареная курочка и красное вино. Роза копалась в ларце с драгоценностями, Хаим просматривал «Пюк»: «Недавно в дубковском морге побывал Вольдемар Владленович Босяко. (Для Дубковска – Валет) – кандидат в президенты нашей свободной республики. Осмотрев помещение, холодильные камеры, пообщавшись с персоналом, он заявил: «… Мы улучшим жизнь людей после жизни… Еще я планирую – это есть в моей программе – построить новое огромное кладбище, так как в нашей республике такового еще пока нет. Мы хороним по-старинке в Турчанске…»
Ему задали вопрос о стабильности курса нацвалюты по отношению к «Евро». Ответ был прост и ясен: «Хе-е «Дубок» он везде дубок. Он и в Африке бао-бабки. Сто пудов!»
Мы верим в вас Вольдемар Босяко!
Зиновий Звездюк».
На другой странице был материал о Льве Созерцалове. Живой классик недавно посетил мыкозовскую свиноферму, где говорил исключительно стихами. Сначало «ямбом», потом «амфибрахием», к концу перешел на «хорей». Аудитория свинофермы визжала от восторга, хлопала в ладоши, кричала: «Еще! Еще! Еще!
Одна молодая женщина – любительница изящной словесности – уписалась от избытка чувств…
О Миколе Кренделе было сообщено кратко. Он вышел в «народ»: обошел все винные «точки» Мыкозы, агитируя за себя и принимая везде по стаканчику на грудь. Последнюю и самую проникновенную речь он толкнул в дубковском ресторане «Русалка».
Георгий Барабанов (Тампакс) у векового дуба бесплатно раздавал средства женской гигиены. Когда заканчивалась десятая коробка, все лицо предпринимателя было в разноцветной помаде от благодарственных поцелуйчиков представительниц прекрасного пола.
Люди же Барбаросова детям республики раздавали цветные воздушные шарики, их родителям – средства безопасного секса, дедушкам и бабушкам – карманные календарики с портретом благодетеля Арнольда Арнольдовича…
Хаим, бросив слово «босяки», отложил газету в сторону.
Тихо, ненавязчиво бурчало радио. Сначала передали короткие новости по Турчанску и области. Чуть позже, после рекламы, начался концерт, посвященный дню защитника Родины.
– Работницы центрального базара, – тараторила дикторша, – сердечно поздравляют своего коллегу, всеобщего любимца Жоржо Барабанова. Для бывшего солдата прозвучит его любимая композиция группы «Ласковый май» «Белые розы». Зазвучала трехаккордовая музыка: «… Белые розы, белые розы…»
– Розочка, выключи, пожалуйста, радио.
– Нет, Хаимушка. Я люблю «Ласковый май». Это песня обо мне. Я же белая роза…
Хаим внимательно посмотрел на жену. Она в задумчивости разглядывала и примеряла на пальцы украшения.
– Ты сейчас такая загадочная, мой цветочек. Истинно Мона Лиза.
– ПАСИБА, Хаимушка, – огорченно вздохнув, она капризно обронила, – почему у меня не по десять пальцев на каждой руке? Так бы все свои кольца и перстни надела. Ах-х-х…
Дверной звонок выдал соловьиную трель.
– Кого там леший принес, – недовольно пробурчал Хаим Иванович.
На пороге стояла пестро одетая, низкая и полная, словно тумбочка, цыганка с целым выводком почему-то рыжих, но темноглазых цыганят.
– Брильянтовая, – обратилась непрошеная гостья к Розе, – дай что-нибудь покушать и, если есть, старые вещи.
– Хаимушка, тут к нам…
Не успела Роза договорить, а цыганка с детьми уже ворвалась в квартиру.
– В чем дело?! – начальственно рыкнул Айсберг. – Вон за дверь!
– Я погадаю, брильянтовый. Всю правду скажу. Только не выгоняй.
– Ладно. Гадай, – смягчился Хаим Иванович. – Вали Кулема, потом разберема.
– Я гадаю по глазам. О-о-о, я вижу ты мудр, как дедушка моего мужа. С царем в голове. Только царь с придурью. Тебе больше века и проживешь еще сто один год и три дня. И будет еще две жены, три собаки, две кошки с котятами и много-много тараканов. О-о-о, вижу-вижу! Будет попугай по кличке Гоша. О-о-о!
– Ну, хватит-хватит! Розочка, дай-ка ей луковицу маленькую, а от меня лично дедушке твоего мужа… Кто у тебя муж?
– Ян Задралвмах. Живем на хуторе.
– А, дедушке или мужу дарю кепку из крокодиловой кожи. Ее носил мой дед, потом отец, теперь я. Ей полтора века, а она, еще хороша…
– Спасибо, брильянтовый, спасибо! – поблагодарила цыганка.
Прошло с полчаса – опять запел дверной звонок.
Это был агитатор. Он вручил Розе увесистую пачку программ, портретов, призывов и календариков от кандидатов в президенты республики.
– Хаимушка, что с ними делать-то?
– Мягкую бумагу, мой цветочек, в сортир, а плотную положи у буржуйки. На растопку пойдет.

Глава 6
Роза, ожидая подружек, решила испечь к чаю булочки с маком и изюмом. Замесила тесто, включила электродуховку. Через три минуты из всех щелей духовки стремительно побежали рыжие пруссаки – целый полк тараканов.
Она огорченно вздохнула, смахнула слезинку и стала печь булочки.
Хаим Иванович в это время в ближней лесополосе делал дыхательную гимнастику по методу Авдотьи Бугайло для укрепления мужской силы. Далее он планировал совершить десять кругов неторопливым шагом вокруг дубковского морга.
Подружки завалились скопом. Сели за стол, стали пить чай, есть и нахваливать булочки.
– А с чем это они у тебя, Роза? – спросила мать-Сорока.
– С изюмом.
– Как будто изюминка на таракана похожа? Да, ладно. С мясом, так с мясом. Кстати, – продолжала старшая Сорока, – в магазине фарш беру КУРЯЧИЙ. Дешевый, а есть можно.
– Это из ножек Буша, – вставила Изольда Невинная.
– Сомневаюсь, скорее из курячьих ЖОПОВ.
– Мам! – хотела остановить ее дочь.
– Что, мам? Я правду говорю, правду. А сервелат ваш турчанский из коровьих и свинячьих сисек и писек! Вот! Правду говорю!
Лиза Сорока пошла пятнами.
– Давайте сменим тему, – предложила Невинная, – как муж Эдик? Работает?
– Работает.
– Ест, наверное, за пятерых?
– Да.
– Он у нее не прихотливый, но прожорливый, – добавила старшая Сорока, подумав, продолжила. – Я ему как-то коровью лепешку поперчила, посолила и разогрела. Так он трескал – за уши не оттащишь. Потом говорит: «Спасибо, мама! Очень вкусный омлет…»
– Мам, ну, что ты несешь?!
– Что, мам, я правду говорю, правду!
– Давайте сменим тему, – почесав спину, обронила Изольда. – Я, например, очень устала от предвыборной компании. Кругом эти агитационные листовки. И в подъездах, и на улице, и на столбах… Сколько от них мусора. И в газетах. В «Ике» и «Пюке» нечего почитать. Раньше о звездах кино и эстрады печатали, а теперь один рожи кандидатов. О звездах интереснее. Кстати, как вам наши новые соседки Натали Грудень и Сонечка Нетаковская?..
Изольда, как женщина, у которой не сложилась личная жизнь, была до неприличия любопытна, проявляла нездоровый интерес ко всяческим сплетням, пикантным мелочам, касающимся ее соседей и сослуживцев.
– Говорят, Грудень за морем путаной была, – заметила Роза. – А теперь, вроде бы, на пенсию путанскую вышла.
– Так она же еще бюкса в теле. Какая пенсия, – была озадачена мать-Сорока.
– Мам, что за слово «бюкса»?
– Цыц, Лизавета!
– Путаны, как балерины, до сорока лет на пенсию выходят, – со знанием дела сказала Невинная. – Дальше, если жить не на что, или вокзал или междугородняя трасса за гроши.
– А Сонечка противоположность Натали, – заметила Роза, допивая четвертую чашку чая и доедая пятую булочку.
– Да, она тютьти-фрутьти. Дамочка. Наряды какие-то нелепые, шляпки, муфточки. Видно из бабушкиного сундука, – икнув, зло бросила старшая Сорока.
– Мам!
– Что мам?! Я правду говорю, правду!
Подружки Розы до прихода ее мужа выпили ведро чая и съели все булочки. Облобызав хозяйку, ушли.
Этажом выше, над Айсбергами, гудели: музыка, крики, хохот, топот ног. У Розы с Хаимом раскачивалась, мигая лампочками, люстра. К утру утихомирились. Но после вакханалии, наверху стали громко, мягко говоря, пукать. После каждой «очереди» раздавался пьяный мужской гогот и истеричное женское хихиканье.
Айсберг, ворочаясь на скрипучей тахте, бурчал:
– Босяки! Страна босяков!

Глава 7
– Шо там пукнул «Пюк»? – сострил вслух предприниматель Петр Петрович Брынзовский, подмигнул барменше Жанне и развернул свеженький, хрустящий номер газеты. Он сидел в помещении вагончика-ресторана «Русалка», потягивал небольшими глотками горячий шоколад и курил дорогую ароматную сигарету.
Прочитав в газете текст гимна республики Льва Созерцалова, он обронил:
– Шо-то он мне напоминает. Похожее я уже где-то слышал?..
Со скрипом открылась дверь ресторана. Галдя, перебивая друг друга, вошли Созерцалов, Барабанов и Звездюк. Они заказали пиво и присели за столик к Брынзовскому.
– Братэллы, давайте перед вакханалией, – зачирикал весенним воробьем Зиновий, – споем новый гимн республики.
Мужи Дубковска встали и, гордо задрав носы, запели:
Хоть мала республика родная.
Много в ней вина, свиней, дубов.
Я другой такой страны не знаю,
Где так много умненьких голов…
– Гениально! – подытожил Звездюк.
– Плох тот графоман, который не хочет стать бо-о-ольши-и-им писателем, – изрек Созерцалов.
– Кстати, не по теме скажу, ядрен-батон. Вчера видел Натали Грудень. Она стояла на своем балконе и смотрела в подзорную трубу на Мыкозу.
– Может, крепких мужиков высматривала?
– Скорее жеребцов, ядрен-батон!
– Надо бы к ней вечерком на чаек заглянуть. Проинтервьюировать.
– Я тоже давно подумываю об этом. Не женщина, а пожарная машина…
Друзья с жадностью принялись за пиво с соленой килькой.
Брынзовский, развернув «Ик», сказал:
– О-о, и в этой газете гимн напечатали. Лева, гимн грандиозный, но што-то похожее я уже где-то слышал. И музыка знакомая.
– Все в этом мире, Петруша, повторяется! Все!
– Петр Петрович, – поправил Брынзовский. – О-о, тут о Жорике статья. Прочитать?
– Прочти! Вслух.
Пока читал Брынзовский, Жора багровел, зеленел, шел пятнами. Когда же чтец сообщил что «… Георгий Барабанов, служа прапорщиком, будучи начальником продовольственных складов, откармливал двадцать собственных свиней, урезая солдатский паек вполовину…» Жора заревел гиппопотамом:
– Ложь! Наглая клевета! Свиней было восемнадцать! Кто написал это? Какая свинья подложила свинью?
– Петро Пискун, – прочитал Брынзовский.
– Поймаю – удавлю! Если говорить взаправду, то я был командиром подводной лодки, ядрен-батон, – остыв, Жора хрипло прошептал. – Только т-с-с! Никому!
– Ну ты, родной, загнул!
– Во-о, грузит!
– Гавнэллом буду! Это моя легенда, будто я в армии был прапорщиком, – брызгал слюной Тампакс, допивая четвертую кружку пива, – а на самом деле - командиром атомной подлодки.
– Чем докажешь?
Георгий Барабанов спешно расстегнул рубашку и показал под ней не первой свежести тельняшку.
– Ну-у, это как-то не того!
– Вот еще! – Жора стал всем совать в нос свой рыжий от веснушек и волос кувалдовый кулак, на котором была татуировка «Жора+Софа». Знак «плюс» отдаленно напоминал якорь. – Софа – это засекреченное название подлодки, ядрен-батон…
– О-о, тут еще о Леве есть информация, – шурша «Иком», перебил пьяную тираду Тампакса Брынзовский.
В статье было написано, что у живого классика по отцовской линии прапрадед, был лесным разбойником – грабил достойных людей. Имел бороду лопатой и большой окровавленный топор за поясом. А по материнской линии Созерцалов из князей Долгохреновых, которые были из отъявленных прохиндеев, самодуров, пьяниц, карточных шулеров, распутников… Будто бы прабабушка Льва еще девушкой согрешила с девяностошестилетним князем. Она Долгохренову перед сном не только мыла ноги и пятки чесала…
– Чушь! – воскликнул художник. – Кто этот грязный писака?
– Подпись «Серж Свистун».
– Зиня, кто такой Свистун?
– Да, Зиня, ты знаешь Пискуна? Ядрен-батон?
– Первый раз слышу. Гавнэллом буду!
– Зиня, а че ты моргалки прячешь и дрожишь? А-а, ядрен-батон?
– Мне стыдно за своих коллег.
– Темнишь, член-корреспондент. Не за себя ли тебе стыдно? Стилем-то твоим отдаёт, твой язык, – напирал Лев.
Барабанов схватил редактора «Пюка» за грудки:
– Признавайся, гавнэлло!
– Меня заставили, заставили силой. Обещали замо-очить, если не напишу.
– Кто заставил?
– Не могу сказать.
– Тебе, гавнюк, заплатили?
– Самую мелочь.
– Сколько?
– О-обещали ку-упить «Запо-орожец» для ре-редакции, а мне лично гра-амоту.
Болезненно бледный Созерцалов, со сжатыми до синевы губами, взял со стола кружку с пивом и вылил ее содержимое в штаны редактора. Жора же ногой выбил из-под Зиновия стул. Тот, по-бабьи вереща, грохнулся на пол.
Очерненные друзья встали и, пошатываясь, пошли к выходу. Лев, задержавшись в дверях, посоветовал Звездюку:
– Лучше бы ты, Зиня, свой хрен на базаре за двадцать копеек показывал, чем это… Эх-х!

Глава 8
В Турчанске отмечали день города.
На стадионе прошел футбольный матч между сборными предпринимателей и налоговой инспекции. Налоговики с хоккейным счетом выиграли. В центральном парке днем выставлялись экзотические животные (удавы, крокодилы, слоны…), которых принесли, привели их хозяева. В доме культуры был слет непризнанных гениев. В барах, ресторанах, забегаловках рекой лилось пиво и вино, ручьем водка и коньяк, хот-доги, мороженое, семечки… шли «на ура».
В марте смеркается рано.
Сонечка Нетаковская сиротою стояла у памятника основателя Турчанска. В тонких, нервных ее пальчиках дрожал лепестками чахлый, парниковый тюльпанчик.
– Почему вы не живете в наше время? Если бы вы жили сейчас в Дубковске, то я бы хотела, чтоб вы стали нашим президентом. Вы настоящий, настоящий рыцарь!
– Кхе-кхе. Сы-ро се-год-ня, – кто-то сказал металлическим голосом по слогам.
– Кто здесь? Кто? – встрепенулась Сонечка.
– Не тре-вож-тесь, су-да-ры-ня. Э-то я, па-мят-ник.
– Вы говорите? У меня плохо с головой?
– Нет. Все нор-маль-но. Я нес-коль-ко раз в год, су-да-ры-ня, о-жи-ва-ю и де-ла-ю ноч-ны-е про-гул-ки. Сос-та-ви-те мне ком-па-ни-ю?..
Сонечка пригласила памятник к себе домой на жасминовый чай.
– Вы, наверное, проголодались? Я к чаю сделаю вам бутерброд, – она суетливо открыла хлебницу. В ней лежала сморщенная сосиска. – Странно! Сегодня в обед купила хлеб. Где же он?
– В хо-ло-диль-ни-ке, су-да-ры-ня, пог-ля-ди-те.
Хлеб оказался в морозильной камере. Он покрылся инеем, стал твердым, хоть орехи им коли.
Сонечка покраснела, виновато пролепетала:
– Какая я рассеянная! Сочиняла стишок и все перепутала. Сосиску положила в хлебницу, а булку в холодильник.
– Бы-ва-ет, су-да-ры-ня. Сти-хи-то сво-и пуб-ли-ку-е-те?
– Да. Лет пять назад одно в «Ике» было. Они у меня о любви и смерти. Подписываюсь: «Дева в белой шляпе с черной вуалью»…
– Ро-ман-тич-но!
– Я люблю все романтичное. Рыцари, замки, любовь и кровь. Хочу романтизма, а его нет!
– Да. Ны-неш-ни-е муж-чи-ны в боль-шин-стве вя-лы-е, хлюп-ки-е… Цветы да-ряд толь-ко на 8-е маар-та.
– Таких, как вы, уже нет.
– А, ка-кой я?
– Высокий, статный. С орлиным взором, нос с горбинкой, гусарские усы…
– При жиз-ни я был дру-гим. Был не-вы-сок. Слег-ка пол-ный. Нос кур-но-сый, у-сов не но-сил.
– Что-то я не понимаю?
– Та-ким ме-ня у-ви-дел скульп-тор. Фан-та-зи-я ху-дож-ни-ка. И в э-том об-ли-ке я се-бя чувст-ву-ю не у-ют-но. По-верь-те. Ис-то-ри-я. Лю-ди, пи-шу-щи-е ис-то-ри-ю, од-них не зас-лу-жен-но воз-но-сят, дру-гих под-ло у-ни-жа-ют. Та-ков че-ло-век, су-да-ры-ня…
– Да, я чем больше узнаю людей, тем мне больше нравятся рыбки!
– Ка-ки-е рыб-ки?
– У меня в зале, на журнальном столике стоит трехлитровая банка с водой. В ней живут два маленьких карасика. Ее зовет Джульетта, а его Ромео. Правда романтично?!
– Прав-да.
– Хотите я вам, что-нибудь сыграю на фортепьяно?
– Хо-чу.
– Идемте в комнату.
… Полилась музыка.
– Э-то вальс Шо-пе-на но-мер семь, – уточнил он, когда умолк последний звук.
– Да. Сейчас, к сожалению, один из ста разбирается в классической музыке. Хотите свой романс спою?
– Хо-чу.
Сонечка не успела спеть и двух куплетов, задребезжал телефонный звонок. Из трубки раздался глухой, простуженный голос:
– Ты опять, звезданутое создание, воешь на луну? Достала!..
– Вы поб-лед-не-ли. Что-то слу-чи-лось?
– Да, нет. Голова закружилась. Сосед через стенку пожелал спокойной ночи.
– Вос-пи-тан-ный.
– Да. Очень воспитанный.
– Мне по-ра, су-да-ры-ня.
Задержавшись у выхода памятник сказал:
– Сво-е счасть-е вы, су-да-ры-ня, най-де-те у му-сор-но-го ба-ка и-ли в ле-та-ю-щей та-рел-ке при-шель-цев из кос-мо-са…

Глава 9
Был вечер.
Натали Грудень в бархатном халате тона гнилой вишни уже битый час прихорашивалась у трюмо. Она ждала Вольдемара Владленовича Босяко. Он обещал заглянуть вечерком на огонек и подробно рассказать о своих взглядах на дальнейшее развитие свиноводства и виноградарства в стране.
Тонко зазвенел колокольчик – хозяйка не любила электрозвонков.
Грудень кокетливо показала язычок своему отражению в зеркале и, не торопясь, павой поплыла к дверям.
На пороге стоял Жора. Он был похож на жениха. В одной руке шампанское, в другой.., а в другой – банка свиной тушенки. Выражение физиономии было торжественно глупым.
– Можно, ядрен-батон?
– Заходи, раз пришел.
Торговец снял маскировочного окраса куртку и кепку, и, не разуваясь, потопал на кухню.
– Раздавим шампунь?
– Наливай, раз принес.
Только Барабанов сорвал с горлышка бутылки серебристую фольгу, как зашёлся дверной колокольчик.
– Кто бы это?
– Не знаю.
– Что делать?
– На, на балкон!
– На балконе холодновато! Может в шкаф?
– Нет! Все туалеты помнешь! На балкон!
– Может куда-нибудь не туда, ядрен-батон?!
– Ты упрямый. В прошлой жизни, случаем, не был ослом?
– Хорошо-хорошо! – бывший прапорщик, забыв о куртке и кепке, выскочил на балкон.
Незваным гостем оказался Лев Созерцалов. Он элегантно поцеловал женщине ручку и протянул бордовую, стосантиметровой длины, розу. Запах созерцаловского одеколона напрочь перебил еле уловимый аромат цветка.
– Оля-ля, вы, наверное, поэт?
– Не только. Я прозаик, драматург, переводчик с китайского, живописец-примитивист, драматический артист, музыкант, фотохудожник.., а с недавнего времени я еще и гимнист!
– Как-как?
– Я автор гимна нашей свободной республики!
– О-ля-ля, для меня это большая честь.
Лев раздеваться не стал. Он только снял свои белоснежные туфли и черную шляпу. Нерешительно вошел в зал, присел на краешек дивана. Он хотел, уж было, прочитать Натали свою новую поэму о фее в красном, но тут снова предательски залился колокольчик.
Лев зайцем бросился на балкон.
– Ни секса, ни кекса, – огорченно вздохнув, обронила Натали.
Крашеную блондинку с пышным бюстом ослепила фотовспышка.
– О-о-о-ля-ля! – испуганно воскликнула она, закрывая глаза.
Фотографировал Зиновий Звездюк.
– Не пугайтесь! – редактор «Пюка» схватил ладонь Натали и крепко ее сжал, поддерживая и успокаивая женщину. Почувствовав холодную и влажную, подобную лягушке, руку нового гостя, Грудень брезгливо отдернула свою: – Что вы хотите?
– Я слышал, что вы недавно приехали из Турции. Хочу написать статью о жизни наших девушек в султанских гаремах!
– Я не жила в гареме.
Зиновий заскочил в коридор квартиры, прикрыл дверь:
– Ну, тогда может расскажите о других, – он достал из кармана диктофон. Хотел его включить. Увы, снова напомнил о себе беспокойный колокольчик.
– На балкон! – шепотом скомандовала Грудень.
– Что?
– Вон на балкон!
Зиновий на цыпочках засеменил к балконной двери.
Это пришел Вольдемар Владленович Босяко.
– Я не стал покупать цветы. Они всё равно завянут. Не стал покупать конфеты – от них полнеют. Не стал покупать вино – от него глупеют… На те, ягодка, зелененькую, – криминальный авторитет Дубровска протянул Натали потертую пятидолларовую купюру.
«Да-а, уж, – подумала Грудень, – в Турции мне в двадцать раз больше давали».
Натали, скинув халат, нетерпеливо ждала Валета в постели. Тот же не торопясь, мурлыча в нос, раздевался. Когда на нем остались только увесистый золотой жгут и белые носки в голубенький цветочек, зашелся смехом наш старый знакомый – колокольчик.
– Ты кого-то ждешь?
– Нет!
– Спрячь меня! Скоро выборы. Мне не нужен компромат…
– На балкон!
Вольдемар Владленович, забыв о своих вещах, быком ринулся на балкон.
– Здрасти, королевна! Дай-ка что-нибудь поесть моим детишкам, – цыганка указала рукой на семерых рыжих зачуханных мальчуганов. – Или вещи какие-нибудь… Ты любишь мужчин и они тебя любят, – говорила гадалка, пристально глядя в болотные глаза Натали. – Было у тебя их много. Лысые и кучерявые, дряхлые и юнцы, миниатюрные и гиганты, белые, черные и желтые… Счастлива по-женски ты была особенно с двумя. Вижу-вижу. Это были сто двадцать четвёртый и три тысячи седьмой. У тебя еще будет много мужчин, королевна. Тебе почти все нравятся, и ты не знаешь слова «нет». Ты из дающих… О-о-о, какая хорошая черная шляпа!
– Бери за гадание. Бери всё!
Жена Яна Задралвмаха сложила в мешок из-под картошки все вещи Валета, куртку и кепку Жоры, шляпу и туфли Льва. Раскланялась. Выходя из квартиры, добавила:
– Тот, который был у тебя передо мной, станет бо-о-льшим человеком.
… В балконную дверь постучали с улицы.
– Ты кто? – была удивлена Натали.
– Я АНГЭЛ. ЖЫВУ В ГОЛУБЯТНЭ НА КРЫШЭ. ГЛЯЖУ ВЫЛЭЗ ОДЫН НА КРЫШУ, ПОТОМ ДРУГОЙ, ТРЭТЫЙ, ЧЭТВЕРТЫЙ СОВСЕМ ГОЛЫЙ… ДВЭНАДЦАТЫЙ ЭТАЖ. ДУМАЛ СОН. ПОДОШЕЛ К КРАЮ. ГЛАЖУ С БАЛКОНА ЛЭСТНИЦА НА КРЫШ. СТАЛО ЛУБОПЫТНО. ЧТО ЭТО ВСО ЗНАЧЫТ?
– Любопытный ты, как старая баба!
– ЗАЧЭМ, ДОРОГАЯ, ОБЫЖАЭШЬ?
– Ладно, проходи, раз зашел. У меня шампусик есть и тушенка. Сегодня – кино и немцы. В одном фильме или книге к одной стерве мужики косяком валили. Она их еще в мешки фасовала…
Прошло полчаса. Из спальни Грудень неслись возгласы:
– О-ля-ля, ты ту-уро-о-ок!
– Я ГОРЭЦ!
– О-о-о! Нет, ты турок!
– Я ГОРЭЦ!
– Ту-у-ро-о-ок!.. Мой, о-о-о! Я-яныча-а-аррр!..

Глава 10
– Ты, Ян, цыган, а рыжий. Почему? – поинтересовался Микола Крендель, глубоко затягиваясь «беломориной», набитой травкой.
– Меня младенцем подкинули цыганам, – отвечал Задралвмах, ковыряясь мизинцем в желтых от табака зубах. – Они меня вырастили. Стал среди них своим. Женился на цыганке…
– Цыган и рыжий! Хи-хи-хи…
– У тебя я вижу приход начинается. Хихочки, хахочки пошли.
– Да. Хи-хи-хи, хороша конопля.
– Знаю, что хороша. Ко мне из Турчанска за ней на мерсах приезжают.
– А на «запорах» не приезжают? Хи-хи-хи!
– И на «запорах» приезжают. Я хочу в этом году больше земли засеять коноплей и маком. Спрос с каждым годом увеличивается… Ты, Микола, надолго у меня?
– Думаю, на недельку. Валет мне сказал, шоб я пока где-нибудь отсиделся. Не высовывался.
– Это все из-за выборов?
– Да. Хи-хи-хи. Говорят, недавно Валет с голым задом и хреном наперевес по Дубковску бегал. Соседка его, дверь рядом, собралась с собакой погулять вечером, а тут Вольдемар Владленович в одних белых носочках. Хи-хи-хи! Вся республика об этом тренькает. Ну, шо, хи-хи-хи, пойду я в бар «чернила» пить.
Микола Крендель привез с собой на хутор Яна Задралвмаха десять ведер вина. На чердаке дома они установили пятидесятилитровый бак, от которого шла трубочка из-под медицинской капельницы. Под баком, с трубочкой во рту, на большом ворохе сена, рядом с теплой печной трубой и расслаблялся кандидат в президенты.
Первые два дня Крендель кое-как спускался из «бара», выкуривал «косяк» с хозяином хутора и поднимался опять на чердак. На третий день он был пьян в стельку. Не смог подняться и сходил по малой нужде под себя.
Март шел на ущерб. Была теплая ночь, цвели абрикосы.
Крендель, глядя в маленькое чердачное окошечко, любовался звездным небом, мечтал, даже пытался сочинить стих о том, что месяц – это пастух, а звезды – стадо. Когда он в полузабытьи искал рифму к слову «звезды», его бесцеремонно, аки мешок с комбикормом, подняли за руки и ноги и понесли. От испуга и злости Микола вспомнил всех, святых и грешных. Плевался, кусался, лягался, но хватка у незнакомцев была бульдожьей. Лоб у Кренделя похолодел, словно его окунули головой в прорубь…

Глава 11
За неделю до выборов в столичной дубковской газете «Пюк» можно было прочитать следующее: «…У всех на носу 1 апреля, у всех на языке выборы президента республики. Я себе и всем гражданам свободной республики задаю вопрос: «Неужто опять лилипуты? Неужто опять они будут пить нашу кровушку и трепать истрепанные нервы, сеять страх и панику в рядах братэлл и сестрэлл? Отвечаю за себя и всех: Нет! Нас голыми руками, ногами и задами не возьмешь! Не на тех, понимаете ли, нарвались!
Я, Зиновий Христофорович Звездюк – самый главный редактор страны, задал каверзный вопросец кандидату в президенты Вольдемару Владленовичу Босяко:
– Вы намедни голышом бегали по Дубковску. Как это понимать?
– Да, я этого не скрываю. Бегал голышом. Я с детства занимаюсь спортом. Помню, еще мальчишкой я метче всех стрелял из рогатки. Никто из ребят двора не мог выбить, точнее разбить, из пяти пять. А я, сто пудов! Мы стреляли по фонарям. Наш район так и назывался «Район разбитых фонарей». Также я любил и люблю умственные виды спорта. Я был в классе чемпионом по шашкам, вернее по народной шашечной игре «Чапаев». Сто пудов! Когда подрос, мог на спор одним махом выпить большой флакон «Тройного одеколона» или «Шипра»…
– В народе этот вид спорта называют литрболом, – уточнил Звездюк.
– Да-да. Литрболом. У меня вся жизнь связана со спортом. А на днях я решил стать моржом. Да-да! Ты не ослышался. Зимой вода в проруби очень холодная, сейчас потеплее. Весна все-таки. Вот я и решил начать водные процедуры. Разделся у турчанского мясокомбината. Залез в воду, искупался, получил заряд бодрости. Вылез, а вещей нет. Я и сделал пробежку до хаты, чтоб снежным бабом не стать, сто пудов.
– Кто же мог украсть ваши вещи, Вольдемар Владленович?
– Я думаю, что лилипуты. Носки же не взяли. У них размер ноги маленький, с гулькин нос. Все наши беды от лилипутов, сто пудов!..
Я, Зиновий Звездюк, считаю, что комментарии излишни. Кстати, о лилипутах. Два дня назад, ночью пропал любимец Мыкозы, кандидат в президенты Микола Миколаевич Крендель. Где его только не искали. Увы, нигде нет. Он отдыхал, набирался сил на хуторе у Яна Задралвмаха…
Что же это получается? Сначала вещи пропадают, потом люди, и какие люди – наша гордость! Что дальше?
Братэллы и сестрэллы, будьте бдительны!
Ваш Зиновий Звездюк».

Глава 12
Сонечка Нетаковская вышла выбросить мусор. Приближаясь к мусорным бакам, она издали увидела возле них неряшливо одетого мужчину. Он вяло, брезгливо рылся в одном из контейнеров.
«Тихий ужас. Какой он отталкивающей внешности. Таким же, наверное, был Квазимодо», – подумала девушка.
Незнакомец выудил из мусора заплесневевшую корочку хлеба и стал ее, аппетитно похрумкивая, уминать. У Сонечки от увиденного участился пульс.
– Вы хотите кушать?
– Да, есть немного, – глухо ответил незнакомец, не поднимая глаз.
– У меня дома есть макароны «по-флотски». Только вместо мяса тушеная морковь. Хотите?
– Да, – ответил Чёрт.
… После макарон они пили чай.
– Я не простой бомж, кхе-кхе, – рассказывал Чёрт. – У меня два высших образования. Философское, а второе – культура и язык Монголии, кхе-кхе. Как я дошел до такой жизни вы, Сонечка, уже знаете.
– Откуда этот запах? Может с улицы? Жгут что-то? – засуетилась Нетаковская.
– Это от меня, – признался он, и тихо заплакал.
– Ой, простите, Генрих. Я не хотела вас обидеть.
– Ничего-ничего. Я к этому привык.
– Давайте я нагрею воды и вы помоетесь. А-а, Генрих?
– Можно. Я уже с год не мылся. Чухаюсь весь.
После мытья Чёрт-Генрих снова пил чай. Он сидел за столом в кремовом кримпленовом костюме. Костюм Сонечке был памятью об умершем дедушке.
– В подвале страшно? – допивая третью чашку чая, спросила она.
– Ничего, только много блох. Сыро. Темно. Кхе-кхе.
– Тихий ужас! От сырости и холода, кашляете?
– Наверняка.
– Костюм, который на вас, ваш. Я еще из старого своего желтого свитера свяжу вам длинные, теплые носки и двойную шапочку с бумбочиками.
– Это не поможет, кхе-кхе.
– Не поможет? – была озадачена Сонечка. – Да, вам нельзя в подвале. А, если, а-а, если у меня на кухне? Я дам вам раскладушку, ночуйте на кухне. Согласны?!
– Как-то неловко, Сонечка.
– Ловко, ловко… – уговаривала она.

Глава 13
В продолжение, как и в первой части истории, отсутствует 13 глава. Автор по-прежнему остается «язычником». В меру поклоняется СЛОВУ (цензурному и нецензурному), доброму вину, крепкому табаку, женским прелестям и, само собой, Матушке-природе…

Глава 14
«…Шо это? Чертовщина! Вроде бы чуток выпил, а вже черти мерещатся. Во-во, харя какая зеленая… Уши лопухами, носяры, как пятаки у кабанчиков. Ух-х, ма-а-а!» – не на шутку испугался Микола, увидав перед собой двух покрытых зеленоватой шерстью существ.
– Кыш, нечистая, кыш-ш! – он вяло взмахнул рукой и ненароком ударил по уху одного зеленого.
«Значит, не мерещится. Значит, они взаправду есть…» – вмиг протрезвев, судорожно подумал Крендель.
– Вы кто? – спросил скрипучим голосом один из «чертей».
Микола, с трудом приподняв тяжелую от хмеля голову, обнаружил себя не на чердаке, а в небольшой круглой комнате со стенами стального тона.
– Вы кто? – повторился вопрос.
– Кре-енде-ель я-я, Кре-ендель, – заикаясь, ответил кандидат в президенты.
– Крендель? – округлил глаза зеленый. – Вы имеете какое-нибудь отношение к витой, сдобной булке в виде восьмерки?
– Ка-ака-я е-еще бу-улка-а? Я-я че-ело-овек! Во-от, чело-о-овек!
– Вы живете целый век?
– Ка-а-ак по-о-олучится-я!
– Надо освободить его от страха, – сказал второй из зеленых. – Пусть успокоится.
Одно из существ массажировало Кренделю маковку, другое чесало пятки. Микола истерично гоготал с минуту. Успокоившись, спросил:
– А, вы, зелененькие, кто будете?
– Мы из созвездия АЙДАБАРАН. Меня зовут Ёкалэ Мэнэ, – представился толстый. – Я командир летающей тарелки. А это мой помощник Ёпэрэ Сэтэ.
– Ну, и имена!
– У тебя, землянин, не лучше.
– А как вы научились трендеть по-нашенскому? – осмелел пастух.
– Мы читаем подсознание землян. Можем им управлять при желании.
– Вы можете внушить какую-нибудь мыслю толпе людей?
– Легко!
– У меня есть дружбан, – сыпал Микола. – Он сказал, что если станет президентом нашей дубковской республики, то даст мне стадо в тридцать три барана. Мы договорились с ним, я должен отдать ему голоса своих избирателей. Зовут его Вольдемар Владленович Босяко. Выборы через несколько дней. Первого апреля. Ёкалэ и Ёпэрэ, поможете? А-а, братэллы? Сможете внушить избирателям? Он единственный и самый лучший из всех кандидатов президент для нашей республики!..
– Что взамен? – поинтересовался Ёкалэ.
– Да? – поддержал своего командира тонкий Ёпэрэ.
– Шо взамен?! А-а, взамен я научу вас пить философскую жидкость. Во-о!
– Философская жидкость?
– Я ею называю вино, самогон, пиво. Все это располагает к философии.
– Маловато! – был неприклонен Ёкалэ.
– О-о! Я вас еще научу пускать дым из носа и РОТА. Научу курить табак.
Зеленые скривились.
– А, на третье, – не унимался Микола, – научу вас художественному мату!
– Это как?
– Например, – Крендель прикурил папиросу и выдал: – На хрена вы, хрены, выхреначиваетесь на хрен!..
– Классно! – воскликнули гуманоиды, и у них от удовольствия зашевелились уши.

Глава 15
Первого апреля в дубковской республике прошли выборы. Из апрельских номеров «Пюка» можно было узнать: «…Выборы прошли с шуточками, прибауточками. Все-таки ж 1 апреля. Иностранные наблюдатели были удивлены – львиная доля (98%) избирателей проголосовала за Вольдемара Владленовича Босяко. Сейчас говорят, что это стало возможным, благодаря М.М. Кренделю, который 31 марта «ушел в тень» и попросил народ голосовать за Босяко.
Вот что сказал первый президент дубковской республики член-корреспонденту «Пюка»:
– Я тут прикинул хрен к носу и решил открыть на территории республики, на окраине столицы, за моргом межрегиональный секондхендовский рынок. Думаю, сто пудов, что республику в ближайшие месяцы ждет космический экономический взлет!..»
«…13 апреля в дубковскую республику приезжала делегация из далекой Монголии. Гости были встречены хлебом-солью и вином. Страна степей, кибиток, лошадей Пржевальского первой признала нашу республику державой. Глава монгольской делегации заметил (перевод): «В вашем доме, как в лучших домах и кибитках Улан-Батора…»
«26 апреля начал свою работу новый рынок. Здесь можно купить вещи (б.у.) – от нижнего белья до электроприборов от ведущих фирм мира, а также просроченные продукты питания. В честь открытия межрегионального рынка был проведен конкурс на звание «Золотая глотка». Десять богатырей республики (самые стойкие к спиртному) состязались в народном виде спорта – литрболе. Победителем стал любимец Мыкозы Микола Крендель. Он только после ведра славного мыкозовского вина почувствовал легкое головокружение. Вот, что сказал победитель: «Я, Микола Крендель, за 25 лет сознательного и регулярного принятия «на грудь», стал здоров, багров и крепок, как дуб. Моя жена подсчитала, что я за все эти годы пропил два десятка новых «запоров»… Я лично не жалею. Здоровье дороже железяк»!
«Я, Зиновий Христофорович Звездюк – самый главный редактор республики, после приятного вечера в столичном ресторане «Русалка», обнаружил у вековечной лужи окаменевшие фекалии мамонта. Некоторые мракобесы считают, что это застывший цементный раствор. А, я настаиваю! Это фекалии, т.к. на территории дубковской республики, в ледниковый период паслось, иначе говоря, столовалось на сочных, буйных наших травах последнее стадо последних мамонтов. Вот так-то вот! А вы говорите раствор, раствор…»

Глава 16
Был солнечный майский день. Дубковский секондхендовский базар кипел, бурлил.
По торговому ряду, лузгая семечки, важно шествовал начальник турчанской тюрьмы майор Поцелуев. На три шага отставал от шефа старший сержант Дуськин. Он, как бы, соблюдал субординацию и, в то же время, прикрывал собою откормленный, холеный зад начальника.
Поцелуев остановился у одного торгового стола. Тут, не по годам телесноразвитая школьница сняла при всех юбчонку, ослепив торгашей и покупателей апельсинового тона трусиками. Не торопясь стала натягивать на себя белесые бэушные джинсы.
– Доня, поквабся, – торопили ее мама, – а то не того как-то!
Девочка, краснея и потея, кое-как влезла в джинсы. Казалось еще мгновение, и они лопнут по швам, но все, к счастью, обошлось.
– А-а, ну повернись-ка ко мне спиной, доня, – глядя на ядреный зад дочери, женщина всплеснула руками и воскликнула: – Они тебе к лицу, доня! Берем! Сколько с нас? – обратилась мамочку к продавцу.
Тот назвал цену.
– Это дорого! Давайте дешевле?!
– Это же настоящая Америка! Не могу.
– Тут на бирке написано: «маде ин шина»?
– Ну ладно, только для вас. Для вашей красавицы-дочки…
Поцелуев, глядевший на школьницу, как некто на новые ворота, крякнул и подумал (Да! Он иногда думал): «Хороша, блы! Розан!..»
Он теперь вместо «блин» употреблял «блы». Ибо так короче и загадочнее – майоровские звезды обязывали.
Поцелуев и Дуськин шли дальше.
Справа слышалось: - Какой пастой лучше бивни чистить?
Слева: - Купите себе болт от трактора «Беларусь»! Раз вам вещь от Кардена не нравится!
Сзади:- Пожаста, сто грамм и пончик!
Спереди: - А-а-а эта юпочка ширее. Да, Петюнчик?
Начальник тюрьмы остановился у нижнего женского белья.
– У тебя есть красный комплект 6-го, блы, размера?
– Есть. Вот!
– Лиф маловат будет…
– Это пятый размер.
– Нужен шестой, блы. Хотя, может, моя газель и в этот влезет. Сколько?
– Десять дубков или два бакса!
– Держи десять тугриков.
– Не-е, этого дерьма не надо!
– Дуськин, блы, скажи ему!
Старший сержант высунулся из-за спины шефа и проинформировал торгаша:
– Ты шо, мужлан, газет не читаешь? Республика дружит с Монголией. Тугрики скоро станут третьей национальной валютой, после дубков и «зелени».
Продавец был непреклонен. Хмуро молчал.
– Кстати, – продолжал Дуськин. – Ты знаешь, кто перед тобой стоит? Это же майор Поцелуев. Начальник тюрьмы. Ты в тюрьму хочешь? Баланду хочешь трескать? Мы найдем, шо тебе пришить!..
– Ладно, – нехотя согласился продавец, – берите комплект. У меня племянник монеты собирает. Тугриков у него нет.
Блюстители порядка шли дальше.
– Давай, милок, десяток яиц, – слышалось сбоку, – на ЭНТУ ХАНСЕРВУ?
– Давай, бабушка. Бартер, так бартер.
– А-а, ЧОЙ ЭНТО на ней псина НАХРИСОВАНА? ЭНТО ШО, милок, для собак?
– Не-а, бабушка. Это рыбьи консервы для людей…
– Самогон, пирожки с ливером! Самогон, пирожки с ливером! – слышалось с другого бока.
– Дуськин, арестуй! – рыкнул Поцелуев.
Подчиненный взял под локоток продавщицу самогона и пирожков, подвел к начальнику.
– Наливай, да пополней! – скомандовал майор.
Выпил, крякнул. – Знатный самогон! – взял лоснящийся от масла, поджаристый пирожок. – Пирожки с котятами? – пошутил Поцелуев и загоготал так, что плешь побагровела.
– Нет, упаси Бог! Из печенки и сердца… Ну, легких чуток.
– Лицензия на продажу спиртного есть? – строго поинтересовался майор.
– Братэлло майор, может еще одну для настроения пропустите?
– Уговорила, блы, сестрэлла, – Поцелуев выпил еще стограммовку, крякнул и, как ему показалось, нежно ущипнул торговку за грудь.
– ПШЛЫ, Дуся, ДАЛЕ, блы! – скомандовал майор.
Маленькая, плюгавая старушка продавала сырое сало. Товар покоился на полиэтиленовом пакете – прямо на земле.
– Бабка, я не вижу печатей на сале? Печатей лаборатории? Где они? – поинтересовался Поцелуев, наклонившись над женщиной.
– НЕТУКА, сынок.
– Дуся, конфискуй самый большой шмат, – приказал майор.
– Сынок?! – взмолилась старушка.
– Бабка, ты, я вижу, не видишь разницы между нарами и Канарами, блы!..
Старший сержант взял самый увесистый кусок и положил себе в пакет.
– СВОЛОЦЮГИ ТАКИ! – проскрипела им вдогонку торговка. – РЭКЭТЯКИ!