Дневник А.З. Часть-1

АННОТАЦИЯ истории «Дневник А.З.».

История о любви и творчестве «Дневник А.З.» написана в виде ДНЕВНИКА, который ведёт мужчина средних лет – Андрей Заноза на протяжении года. В дневнике он делает наброски с себя, своих близких, соседей, знакомых…
Главный герой (работающий охранником и рифмующий для души) в губернском литературном журнале прочитал подборку стихов и увидел портрет красивой, талантливой поэтессы. Он ею был очарован. Андрей - не наивный юноша, а взрослый мужчина, разведённый, имеющий какой никакой жизненный опыт, в итоге, платонически влюбляется в незнакомую женщину (Незнакомку)…Поэтесса то мелькнёт на экране местного телеканала, то о ней заведут речь знакомые литераторы, то она придёт к Андрею в сновидении, то покажется на сцене театра (читала свои стихи)…
Со временем Андрей узнаёт, что она замужем, мама двоих детей. К встрече с этой женщиной главный герой идёт на протяжении всей истории
Наконец они увиделись (кратковременно), и наш герой, увы, глубоко разочаровывается в женщине, которую вымечтал (долгое время идеализировал).
У Андрея Занозы есть брат Иван – двухметровый верзила с умом ребёнка. Он инвалид с детства (проблемы с головой). Ещё одна, трагикомическая линия любви в этой истории.
В «Горбунье…» немало отступлений, размышлений о любви, дружбе, творчестве… о главных человеческих ценностях.
Повесть достаточно разбавлена юмором, сатирой, абсурдом, гротеском, романтикой, лирикой, философией…
Деталь: главному герою, время от времени, снится сон (кошмар): горбунья на верблюде.
Имеют место крепенькие (жизненные) выражения, но всё в пределах нормы. (18+).

Вступление

Приблизительно год назад мне принес две амбарные тетради, исписанные неразборчивым почерком, гигант со странностями — Иван Великанов. Он, стесняясь и краснея, скомкано и длинно говорил. Из сказанного я понял, что это записки его старшего брата Андрея Занозы. Он, Андрей, сейчас далеко. Когда уезжал, передал Ивану тетради и сказал: «Почитай, Великан. Тут и о тебе написано…».
Странный здоровяк, выпив несколько пол - литровых кружек чая и съев все конфеты с печеньем, попросил меня посмотреть дневник и, если он годится для публикации, напечатать в каком-нибудь журнале. Записки показались мне небезынтересными, местами забавными. Я набрал их на компьютере. Дал названия записям-главам. Вот они.
М.В.

1. Что-то типа любви…

Если б я был свободен и вы — без оков,
Если б вы жили рядом — в моей стороне,
Не жалел бы я сердца и ласковых слов.
Мы сходили б с ума по весне, по весне.
И вертели бы мы, и крутили бы мы
Что-то типа любви, что-то типа любви…

Если б я был моложе иль вы повзрослей,
Вам желалось бы очень, а мне бы моглось,
Нам жилось бы не скучно, жилось веселей.
Всё тогда бы сошлось и, конечно, срослось.
И чудили бы мы, и мутили бы мы
Что-то типа любви, что-то типа любви…
Стих обращен к НЕЙ.
Первый раз я увидел Ольгино фото и прочитал ее стихи в литературном губернском журнале. На фотографии ОНА с чертиками в смеющихся глазах. Изящный поворот головки. Завлекающая полуулыбка. Породистая, шальная, кокетливая. Одним словом — артистка. Такие же у НЕЕ и стихи: легкие, праздничные, неожиданные. Похожие на какой-нибудь карнавал не то в Венеции, не то в Рио-де-Жанейро.
Когда начали зарождаться мои чувства к Ольге, я жил с мамой и младшим братом в городе Сугробске. Обитали мы в трехкомнатной угловой квартире на последнем этаже пятиэтажки.
Мама (Татьяна Александровна) стала жаловаться на больные ноги и одышку. И мы на семейном совете решили продать квартиру и купить небольшой дом с участком земли. Мой младший брат Иван — инвалид с детства. У него проблемы с головой, но физической силы в нем немерено. Представьте верзилу ростом два метра без одного сантиметра.
Участок земли как раз для него. Чтоб копал, сажал… Обеспечивал всю семью овощами и фруктами.
Раз переезд неизбежен, я предложил маме перебраться поближе к Губернску. Купить домик где-нибудь в пригородном селе. Мол, тишь и благодать, воздух хороший и культурный центр рядом.
Признаюсь, я хотел увидеть ЕЁ. Быть поближе к НЕЙ.
Но не только, конечно, это. Я по чуть-чуть графоманю: пишу короткие рассказы и стихи. Это увлечение, хобби. Я себя никогда не насилую. Если пишешь много, заставляешь себя, подстегиваешь выдавать на-гора столько-то строк в день ли, месяц —
это уже труд, каторжный труд.
Так вот, раз я графоманю (пишу), то у меня, как и у большинства мне подобных, появляется желание встречаться с такими же, то есть пишущими. Чтоб читать свое, слушать собратьев по перу, обсуждать написанное, говорить о литературных новинках и тому подобное.
У нас в Сугробске была литературная студия. (Есть ли сейчас? Я уехал оттуда два года назад.) Собирались раз в месяц, а то и реже. Как бог на душу положит. Приходили, в основном, пенсионеры. Читали мало, разборов стихов и рассказов практически не делали.
Часто на таких посиделках вспоминали советскую власть, Брежнева, «Докторскую» колбасу по два двадцать. Ругали нынешних демократов. Рассказывали о своих болячках и чем их лечат. Просто сплетничали.
В Губернске литературная жизнь побойчее сугробовской. Да и лиц молодых поболе будет.
Итак, я уже два года, как проживаю в селе Рабово. Моя мама с братом поселились в небольшом домике с участком. Я недалеко от них — в коммуналке на двух хозяев. Соседствую с тихой и доброй бабушкой Настей.
P. S. Давно собирался вести дневник. Все ждал, когда начнется легкое посасывание в области солнечного сплетения (там, наверное, живет душа), появится зуд в кончиках пальцев правой руки.


2. Братья

Сегодня выпал первый снег. Самую чуточку. Потом зарядил дождь. Серый, унылый день. Ранние сумерки. Радует, что дома тепло, светло и чисто. В доме — лето.
Немного о себе — красивеньком, умненьком, любименьком. Шучу! Я обычной внешности. Лысею, толстею, крошатся зубы, появляются новые морщины, старые становятся глубже. Зимой стукнет сорок пять лет.
Говорят: бабе сорок пять — баба ягодка опять. И мужик молодец — в сорок пять огурец. Моему брату Ивану идет сорок первый год. Он до сих пор пребывает в детстве и, по-моему, счастлив. Хоть часто из-за своей наивности и доверчивости попадает во всяческие неприятные истории и глупые ситуации. Он, как дитя, любит сладкое. У него водятся «конфетные» деньги: мама небольшую сумму от его пенсии выдает сладкоежке на мороженое, конфеты, зефир, халву…
Брат по причине инвалидности (стоит на учете в психдиспансере) не работает. Поэтому зимой, когда нет «огородных» дел, он моет в доме полы и посуду, стирает одежду, готовит простенькие блюда…
Я же сейчас работаю в охране (сутки через трое). Зарплата символическая, но мне пока хватает.
Мы с Иваном от разных отцов. У меня фамилия Заноза (в школе дразнили «Спиноза»), у брата — Великанов. Он — здоровяк. Ему эта фамилия подходит.
Своего отца я никогда не видел, даже на фотографиях. Он — если верить скупым рассказам мамы — бабник, любитель выпить, игрец на гитаре (пел романсы на собственные стихи и музыку).
Почему большинству женщин нравятся подлецы и наглецы? (Моя мама не исключение.) Так называемые «плохиши». Может, женщины где-то на подсознательном уровне чувствуют, что потомство от «плохишей» более приспособлено к реальной жизни?
Работал мой биологический отец корреспондентом в районной газете. Как-то его направили на курсы по повышению квалификации в областной центр, и он оттуда уже не вернулся. Видимо, нашел себе другую женщину. Фотографии с Занозой (все до одной) мама отдала его родственникам. Она желала убить о нем память, но я — постоянное напоминание о легкомысленном хохле.
Еще сохранился текст романса на пожелтевшем и ветхом от времени листе грубой бумаги. (Я его обнаружил в стопке старых писем и открыток.) Романс моего отца похож на современную попсу. Словно из репертуара группы «Руки вверх». Незатейливый сладенький сюжет: встречи влюбленных под березой… Рифмы в тексте банальные: «любовь — вновь», «береза — роза»…
Недолго мама прожила и со вторым мужем — Великановым (отцом брата Ивана). Он был дальнобойщиком. Как-то отправился в очередной рейс и не вернулся. Погиб в ДТП.
Несколько лет спустя, после смерти Великанова, мама сошлась с дядей Сережей — крупным, рельефным мужчиной. Он трудился на стройке прорабом. Был молчуном. Говорил только по делу. Много курил (предпочитал папиросы «Сальве»). Раз в неделю — в воскресенье дядя Сережа выпивал бутылку водки.
Умер он от сердечного приступа на городском стадионе во время футбольного матча. Видимо, сильно переживал за проигрывающую футбольную команду.
Когда случилась эта беда, мне шел двадцать первый год. Более наша мама замуж не выходила.
Вот такая грустная история. Но, если оглянуться на соседей, знакомых, друзей — кругом такие истории. Бывает и хуже.
Но маме повезло с нами — с сыновьями. Мы ее любим и бережем.


3. Горбунья на верблюде

Мне сегодня ночью на работе приснился странный сон. Я на часок задремал перед бледным рассветом.
Пустыня. Зной. Едет по раскаленным пескам горбунья на верблюде. Горбунья — обычная старушка. Таких много в России. Какая-нибудь рязанская или саратовская: маленькая, сухенькая, в выцветшем платьице и в желтом блеклом платочке на трясущейся головке.
Она тихо едет на верблюде. Едет к оазису, что виднеется вдалеке. Едет час, второй, третий… Вечереет.
Большое солнце садится за оазисом. Ночь…
В моем сне горбунья так и не доехала до оазиса. Может, это был мираж? Обман?
Утром после смены я зашел к своим - маме и брату. Иван дрых. Он выпивает на ночь «свою» таблетку и обычно, раскатисто храпя, спит до обеда.
Рассказал маме свой сон. Она умеет их разгадывать. Выслушав меня, она поинтересовалась:
— Ты на работе не выпивал?
— Нет! Ты же знаешь, я на работе ни-ни.
— Даже не знаю, что и сказать. Может, ждет тебя какой-то обман? Лошадь снится к обману, цыгане — тоже…
— У меня верблюд и наша деревенская старушка.
— Не знаю, сынок. Не знаю.
Может, горбунья на верблюде и мираж — это я и моя жизнь? Я до сих пор, словно дитя, словно мой несчастный брат Иван Великанов, живу, ожидая некое чудо. Чудо, которое изменит, перевернет мою скучную, серую жизнь. Оазис — это чудо, но горбунья до него не добралась. Наступила ночь. Ночь — символ конца, мрака, смерти?
Если это вещий сон, то я, получается, никогда не обрету чуда? А может, в моем случае оазис-мираж — это ОНА (Ольга) — женщина моих грез. Оазис существует, но не всякий до него добирается. ОНА — есть. ОНА — не выдумка, но для меня недосягаема, так как замужем (муж — хороший человек, при деньгах), имеет двух красивых и умных детишек. ОНА значительно моложе меня…
P. S. Вечером стало невыносимо тоскливо. Может, погода виновата? Суточный дождь вперемешку со снегом, холод собачий.
Купил водку. Выпил всю бутылку. Телевизор не смотрел. Включил приемник. Поймал первую попавшуюся волну. Лежа в темной комнате, слушал слащавую попсу, которую терпеть не могу. Тер кулаками глаза, влажные от слез.


4. Знаковое имя

Что со мною происходит? Несколько дней назад я, словно суеверная, мнительная и плаксивая старая дева, поддался слабости: носился со своим сном, как Дунька с трудоднями. Может, виновато затянувшееся одиночество? Уже более года ни с кем не встречаюсь. Произошла некая переоценка ценностей. Понял, что уже не могу и не хочу, как в молодости, как еще несколько лет назад, довольствоваться короткими связями с женщинами.
Короткий роман предполагает игру. Лицедействует она, лицедействует он. Оба кривляются, словно обезьяны в зоопарке перед посетителями. Пускают друг другу пыль в глаза, желают показаться: она — загадочнее и сексуальнее, он — умнее и бывалее, распускают веерами пестрые павлиньи хвосты.
«А почему у тебя не длительные отношения с женщинами, а короткие?» — спрашиваю у себя. Задумываюсь… Понимаю и отвечаю: женщины начинали меня раздражать. Кто поведением, кто разговорами, кто манерой одеваться… Какая-то мелочь начинала доставать, плющить и, как итог — жирная точка. Я переставал очередной женщине звонить, заходить на огонек и отношения постепенно шли на нет.
Чаще стал включать разум. Если раньше на короткие «грязные» связи меня толкал основной инстинкт, проще говоря — животная похоть, то сейчас я стал холоднее (может, возраст?), рассудительнее и, как это ни парадоксально, чище в мыслях и поступках.
Понимаю, что не за горами зима-старость. Хотелось бы встретить «свою» женщину, которая была бы мудра и добра, знала бы, где высказать свое «фи-и», а где умно промолчать. Чтоб к ней тянуло физически. Хоть я и брезгливый, но чтоб после нее, допустим, мог облизать ложку. Это важно. Чтоб мы (это уже сказочное желание) одинаково думали и, как глухонемые, понимали друг друга по еле уловимым жестам, читали желания по глазам…
Размечтался дуралей!
Я не старый дев. Был когда-то женат. У меня есть сын. Ему идет восемнадцатый год. Почему не сложилось с бывшей женой Ольгой? После десятка с хвостиком лет совместной жизни — вместо ровных отношений и взаимоуважения — появилось обоюдное раздражение по мелочам. Видимо, мы были чужими. С годами стали это понимать и расстались. Разрыв был болезненным, но время лечит: костер отпылал, пепел унес ветер (какой, однако, пафос).
Она (бывшая) живет с сыном в далеком от меня городе. Написал ей стих, но так и не выслал. Не хочу обижать. Вот он:
Не пиши обидных писем.
Не бравируй счастьем лживо.
Женские уловки — лисьи —
Для меня давно не диво.

Не пророчь беду… печали…
Не совсем же я отпетый?
…Ты осталась в сердце светом
Тусклых фонарей из стали.

…Птицу счастья, что ль, поймали? —
— Мы смешны на старом снимке.
…Поезда, увы, умчались,
Пароходы скрылись в дымке…
P. S. У каждого мужчины бывают женщины со знаковым именем. У меня такое имя — Ольга (написал слово «Ольга» и ком подкатил к горлу). Первую мою школьную влюбленность звали Ольгой. Первая женщина — Ольга. Бывшая жена — Ольга. После развода — несколько чокнутых романов с Ольгами.
Теперь, когда знакомлюсь с женщиной, если она называет себя, представляясь, Ольгой, я внутренне вздрагиваю, сердце замирает… ОНА — тоже Ольга!


5. Литературные посиделки

Раз в неделю в Губернске в небольшой комнате старого ветхого здания собираются любители изящной словесности. Поэты, прозаики, барды самых разных возрастов, профессий и социальных слоев. Среди них двое-трое мэтров — членов Союза писателей.
На улице начинало смеркаться, но было светло от фонарей, витрин магазинов, рекламных иллюминаций и фар машин…
К шести вечера собиралось около десяти человек. В основном, люди предпенсионного возраста. Поэтессы приблизительно одних лет — чуть за пятьдесят — были в красном и его различных оттенках (словно сговорились). Наряды от сумрачно-бардового с угольным отливом до прозрачного и легкого розового.
Почитали малость стихи, сделали короткий их разбор и стали доставать — кто из сумки, кто из пакета — грибочки, пирожки, вино…
Оказывается, сегодня именины у одного из литературных мэтров Губенска.
Я вспомнил литературные посиделки в Бесарабии. (На юге Украины наша семья прожила более сорока лет.) Тогда стоял утомительно знойный август. Мы собрались днем на последнем этаже высотки в пустующей однокомнатной квартире. Лифт, как всегда, не работал. Поэтому, сопя, кряхтя и потея, с остановками, каждый добирался «под небеса», как мог. Праздновался день независимости Украины. Сбросились и купили дешевой водки (по всей видимости, «левой»), домашнего разливного вина, несколько консервов типа «Кильки в томате», брынзы (домашний сыр), зелени и хлеба.
Выпили, закусили. Начались разговоры.
Полина Пожар (молдавская фамилия) неожиданно затянула цыганский романс на молдавском языке.
— Пой на ридной мове! — грубо оборвал ее Антон Павловский.
Всю свою жизнь он — болгарин — кропал скверные стихи на русском. Теперь пытается творить на «ридной мове» — на украинском языке. В его сочинениях много «москализмов» (мое определение), то есть русских слов и получается, как говорят в народе, смесь бульдога с носорогом. Разразился спор между украиноязычными и русскоязычными литераторами. Стало жарко. Две поэтессы достали из сумочек веера. Стали ими быстро и нервно обмахиваться. Председатель литстудии Илья Кобаци ежеминутно вытирал красное потное лицо носовым платком. Полина Пожар попросила у меня папиросу. (Я тогда курил одесские папиросы с фильтром «Сальве». Они по крепости не уступают «Беломору».) Закурила. Закашлялась до слез. В тот момент она походила на мультипликационного Карлсона: маленькая, кругленькая, с короткими взъерошенными рыжими волосами, вздернутым носиком. Походила на Карлсона, которому отказали в сладком.
Со временем немногочисленная группа литераторов маленького курортного городка Аккермана распалась на два блока: русскоязычный и украиноязычный. Антон Павловский постарался.
Хорошо, что здесь — в России, в частности в Губернске нет этого деления. Деления по национальному признаку, по тому, на каком языке ты думаешь, говоришь и пишешь.
В самый разгар сегодняшних посиделок в тесную от людей и мебели комнатушку ввалился, словно медведь в теремок, мой брат Иван Великанов. В его руках было по увесистому пакету с гнилыми фруктами и ягодами, собранными на губернском Центральном рынке.
Когда мы жили на Украине, потом в России — городе Сугробске — он везде и всегда собирал эту фруктово-ягодную гниль. Пропускал это месиво через соковыжималку и пил, покряхтывая, косея, «сок-ассорти».
Иван достал из пакета несколько темно-коричневых (видно, прихватили заморозки) крупных груш и положил их на длинный праздничный стол.
— Видимо, эти груши кое-чем околачивали! — улыбнулся известный губернский прозаик.
Те, кто поняли шутку — засмеялись.
Иван остаток литературного вечера сидел, словно бедный родственник, на краешке стула у самых дверей. Робко брал со стола сладости, молча их ел. Когда я поворачивался в его сторону — этот верзила мне заговорщицки подмигивал.
Может, я как-то в присутствии брата проболтнулся про литстудию? Мне было неловко за Ивана: клоунский прикид, пакеты с гнилью… Да уж!

6. Заборный поэт

Мой брат не случайно оказался на литстудии в Губернске. Он старается во всем мне подражать. Тоже пишет стихи, мини-прозу, рисует.
Я пишу по-любительски — не дотягиваю до крепкого профессионального уровня, брат же Великанов — графоман в чистом виде. Почти на все его литературные опыты можно сделать смешные, прикольные пародии. Стихи, рассказы — неуклюжи, нелогичны, косноязычны. Рисунки в большинстве — мазня школьника начальных классов. Но порой у Ивана бывают некие интуитивные прорывы, балансирующие на грани идиотизма и гениальности.
Многие начинают графоманить (писать) в период полового созревания. У подростков происходит сдвиг в сознании, когда просыпается основной инстинкт. Правда, бывают исключения. Для меня, например, толчком к творчеству стало рождение сына. Частенько великовозрастные человеки начинают писать после пережитого стресса, психологического шока. Одной моей знакомой — женщине средних лет — горе - врачи поставили тяжелый диагноз: чуть ли не рак. Она стала кропать пачками стихи, похожие на бред сивой кобылы. Чуть погодя «поэтесса» прошла дополнительное обследование: диагноз не подтвердился, она оказалась практически здоровой. Шок прошел — женщина перестала рифмовать. Другой мой знакомый — солидный чиновник пенсионного возраста был свидетелем трагедии: на его глазах погибло несколько человек. Начал марать бумагу. Марает уже лет десять. Видимо, вошел во вкус. Графомания, как и другие мании, болезнь. Правда, от нее особо вреда окружающим, к счастью, нет. Да и материальные затраты незначительны: бумага и ручка. То бишь графомания доступна всем социальным слоям общества: от сельского дворника до крутого столичного олигарха.
Мой брат — Иван Великанов — первые свои стихи выводил цветными мелками на высоком и длинном заборе долгостроя. Сам же прятался в кустах и наблюдал за реакцией прохожих. Обычно на его творчество реагировали школьники младших классов. Они заразительного гоготали и на этом же заборе, перепугано оглядываясь по сторонам, калякали матерные слова.
Как-то раз мой малахольный брат написал на всё том же злополучном заборе крамольную, антиукраинскую частушку. (Где он ее услышал? Не знаю.) Ему не повезло. Рядом проходил мент. Страж порядка задержал пиита, выяснил что к чему, надавал зуботычин и сдал «провокатора» в желтый дом.
Ивана принудительно лечили более трех месяцев. Он сильно похудел и пожелтел от ежесуточных горстей таблеток и духа неволи.
Это было для него уроком. Теперь он пишет мелким почерком и только на бумаге.

P.S. В период принудлечения Иван вляпался еще в одну неприятную историю. Он проиграл в карточного дурака более трех миллионов долларов США. Точную цифру я уже не помню Сначала играли на щелчки по носу, потом на пинки под зад… в итоге астрономическая сумма! (Для нашей семьи во всяком случае.)
Я поговорил с тем дегенератом-алкашом, что облапошил брата, и мы с ним сошлись на бутылке «Портвейна 777». Я принес пузырь «чернил» (дешевое вино) и долг по-барски был прощен.


7. Девочка из прошлого

Я частенько оглядываюсь на свою южно-украинскую жизнь. Уже, получается, живу воспоминаниями. Может, старею? Ведь юность живет ожиданием будущего, предчувствием чуда; старость — ворошит прошлое. У меня весы жизни склоняются в сторону того, что было, что прошло, и возврата к которому уже никогда не будет. Никогда! Больно!
С трепетом вспоминаю друзей детства, юности, молодости и зрелости. Многие уже канули в Лету.
Раз во сне мелькнуло лицо девочки из юности, из школьной поры. Точнее, даже не лицо, а большие серые, с бархатной дымкой глаза, точнее, очи (очи — более красивое и возвышенное слово). Последний год учебы в школе — 10 класс. Теплая, ласковая осень юга. Окна класса были распахнуты настежь. Солнце, легкий ветерок и щебет птиц вливались в помещение.
Я сидел за последней партой — на «камчатке» — в одиночестве. Вполуха рассеянно слушал скучное, однообразное наставительное бормотание учителя, с интересом поглядывал на улицу. И тут, в сумрачном зеркале оконного стекла увидел отраженный девичий взгляд — насмешливый, изучающий. Она сидела через парту от меня, ближе к преподавательской кафедре. Считалась одной из самых красивых девчонок класса. Видимо, ей тоже было неинтересно слушать сухой, мертвый урок, никак не привязанный к реальной жизни. До перемены мы, робко отводя глаза в сторону, стесняясь, рассматривали друг друга в зеркале стекла.
Признаюсь, я ее выделял из всех девочек нашего класса. Настолько она мне нравилась, что даже как-то раз обидел ее грубым словом. В этом есть парадокс. Нет, чтобы девочке портфель носить, угощать конфетами и мороженым, приглашать на медленные танцы во время школьных дискотек. Может, мое грубое слово являлось протестом против зависимости от нее? Рубанул сплеча и все — волен, словно ветер в поле.
Как-то мы с ней убирали класс: подметали, мыли полы. Она мне тоже сказала грубость. Я промолчал, так как чувствовал себя виноватым.
Взаимная, только начинающая зарождаться симпатия сменилась отчуждением.
Мы жили в маленьком курортном городке. Наши пути-дороги пересекались и после школы. Но некая нехорошая напряженность присутствовала при этих коротких встречах.
За несколько месяцев до отъезда в Россию я ее увидел на базаре. (Базар, особенно в выходные дни, культурный центр городка, место встреч. Люди, в особенности женщины, демонстрируют свои новые наряды, узнают свежие новости и сплетни, наконец, делают покупки. Мало ли еще что.)
Она разглядывала безделицу на лотке. Такая же стройненькая, аккуратненькая, миленькая и глазастенькая, как и в давнюю школьную пору. Я уверенно подошел, поздоровался и без всяких предисловий, прямо в лоб, по-солдафонски пригласил на чашку кофе. (По периметру базара много всяческих небольших и уютных кафешек и баров.) Она стушевалась, чуть коснулась меня кистью изящной ручки и тихо ответила: «Нет!».
Возможно, я слишком напористо и неожиданно, чтоб не сказать нагло, повел себя?
Она тогда была свободна. Один из наших одноклассников сообщил мне, что она недавно развелась с мужем. Он, одноклассник, истекая слюной, словно кобель во время собачьей свадьбы, выдохнул из себя: «Такой кусок счастья и ничей!»
Я тоже был ничей.
Я уже около пяти лет в России. На Украину до сих пор так и не съездил. Может, как-нибудь вырвусь в Бессарабию? Поброжу по старым тихим улочкам городка, выпью домашнего вина с друзьями-литераторами, искупаюсь в море и, может быть, снова встречу ее. Приглашу на кофе и она скажет: «Да!». И тогда я, почти тридцать лет спустя, попрошу у нее прощение…


8. Принцесса и клоун

Ох уж эти женские глаза! В них тонут мужчины: короли и шуты. Тонут целые армии и флотилии, весь сильный пол подлунного мира.
Недавно незнакомка своим взглядом снесла башню (и так неустойчивую) моему брату Ивану. Этот верзила поехал в Губернск. Набив два объемных пакета полугнилыми фруктами на Центральном рынке, он стоял довольный на остановке. Ждал рабовский автобус (ездил Великанов в Губернск по льготному проездному. Ездил за «сырьем» для сока «ассорти».)
И тут рядом с остановкой, пританцовывая, проплыла ОНА — молодая красивая женщина во всем желтом: от вязаной с цветным бисером шапочки на гордо поднятой головке до маленьких замшевых сапожек на стройных ножках. Да, в руке у нее была алая роза.
(Я пересказываю скомканную, сумбурную исповедь несчастного Великанова.) Мужчины на остановке остолбенели, женщины — напряглись. Она прошла. Кто-то глубокого вздохнул, кто-то от избытка чувств и эмоций тихо одобрительно выругался, кто-то зло зашипел (женщина), а мой брат, поймав на себе ее игривый, с кошачьим прищуром взгляд, тупо пошел за нею, за женщиной в желтом с алой розой. Представьте себе картину: идет, выбивая дробь каблучками, маленькая, аккуратно и чисто одетая леди, вызывающая восхищение, а за ней, шаркая ободранными кроссовками сорок шестого размера, следует, словно тень, нелепо одетый горбящийся гигант с двумя тяжеленными торбами-мешками. Это похоже на цирк. Назовем картину «Принцесса цирка и клоун».
Так они шли минут пятнадцать-двадцать. Женщина, несколько раз повернув то направо, то налево, остановилась возле высоких металлических ворот. Нажала пальчиком на звонок. Ей, лязгнув затвором, открыли. «Принцесса», бросив быстрый прощальный взгляд на «клоуна», впорхнула в калиточный проем. Калитка, жалобно скрипнув, закрылась. Все!
Великанов минуты три стоял неподвижно. Когда наваждение прошло, он понял, что находится в незнакомом для него районе Губернска.
Смеркалось, начал накрапывать мелкий холодный дождь. На улице, как назло, ни души.
Иван лишь к одиннадцати ночи вышел на площадь железнодорожзного вокзала. Последний автобус и электричка в сторону Рабова давно ушли. До утра бедолага — жертва основного инстинкта — просидел на вокзале. Ночью к нему приставали попрошайки - цыганята. Под утро к Великанову вразвалочку подошли два молоденьких нагловатых мента. Заглянув в торбы с фруктовой гнилью, они поняли, что с этого убогого нечего взять и оставили его в покое.
Бедная моя мама! Она всю ночь не сомкнула глаз. Иссосала, словно леденцы, несколько таблеток валидола, ожидая этого балбеса. Когда же Иван на рассвете ввалился в дом, они — мама и мой брат обнялись и вместе заплакали, словно Великанов был на долгой кровопролитной войне и вернулся живым, невредимым.


9. Попса

Кто-то ночью лужи застеклил… (то есть лужи покрылись тонким и хрупким, как стекло, льдом). Эта строка могла бы стать началом стиха о надвигающейся зиме, но я предпочтение отдаю прозе. В ней — в прозе можно точнее передать свои мысли и чувства (если таковые есть). В классическом же стихе из-за жесткого следования ритму и рифме автора частенько заносит на «Кудыкину гору», уводит от того, что он первоначально хотел сказать, донести. На мой субъективный взгляд, ритм и рифма — тяжелые оковы. Они связывают автора. Кто писал белые стихи (без рифмы), знает, что их значительно легче кропать, чем рифмованные. Если же еще отбросить «ритм», то ВО-ОЩЕ полная свобода, полный кайф.
Тем более за триста лет словесности российской процентов девяносто рифм стали банальными, избитыми. Из года в год, из десятилетия в десятилетие, из века в век рифмуют «Любовь — кровь», «морозы — березы», «свечи — плечи», «море — горе», «человек — век» и тому подобное.
По-настоящему мало, очень мало оригинальных, самобытных поэтов, истинных поэтов со своим лицом, почерком. Да и они являются последователями, продолжателями того или иного классика. Они, получается, тоже вторичны. Новое, свежее, неожиданное сказать практически невозможно.
Все сказано!

Все сказано о неразделенной любви, о далеком отчем доме, о березках под окном, о прогулках при луне, о счастливом детстве и тому подобном.
В России графоманы каждый год выпускают тонны самиздатовских книг, книжечек, книжулек. (Я в этом тоже участвую: издал в свое время книжку сказок и книжульку стихов. Сказки — еще куда ни шло, а стихи — попса!)
Читал сочинения южно-украинских поэтов — моих приятелей, листал книжки сугробовских пиитов, слушал губернских авторов — все это, за редким исключением, похоже на попсу.
Что я вкладываю в понятие «попса»?
«Попса» — это когда по одному из центральных телеканалов смотришь и слушаешь полтора часа концерт звезд эстрады, посвященный, допустим, 110-летию водоканала, и по окончании представления поднимаешься с дивана или из кресла с ощущением полной, стопроцентной пустоты.
Хоть бы одна строфа (куплет) тронула, коснулась сердца. Да что там строфа! Хоть бы строка. Чтоб, допустим, после очередного «Субботнего вечера» ходить по квартире и напевать удачную строку или куплет. Этого давно со мною не происходит.
Может, я слишком переборчивый? Угрюмый зануда?
Мой брат Иван Великанов в восторге от попсы. Мама же любит смотреть «мыльные оперы» в несколько сот серий. Сериал — это та же попса, только кино.
Своими соображениями я как-то поделился со знакомым губернским поэтом-сатириком. Он в высказываниях был еще более резок и беспощаден, чем я. Сказал, почти дословно, следующее: «…Порой возникает чувство, что для всех звезд нынешней эстрады пишет тексты один и тот же стихоплет. Ни поэт, а стихоплет! Все тексты (заметьте, не стихи) похожи друг на друга, как Дауны. Этот стихоплет знает три десятка общеизвестных затасканных и, извиняюсь, затраханных слов. Ставит эти слова в разном порядке и получаются якобы разные песни. Песни вроде бы о главном, но в то же время ни о чем. Вакуум…».
Я поэта-сатирика поддерживаю.
Недавно перед тем, как заснуть, слушал приемник. Девяносто пять процентов попсы. Но одна штучка, назовем ее «композиция», добила меня окончательно. Около трех минут звучал незатейливый мотивчик и время от времени девичий голосок повторял (не пел, а говорил) два «волшебных слова»: «Счастье есть!..». Это тупик!
Уверен, в пещерные времена, в век дубины и палки-копалки у наших далеких предков были такие же песни.
Представьте себе картину: сидит в пещере у огня троглодит. Само собой в шкуре и дико заросший. Ритмично бьет по своей дубине палкой-копалкой жены и периодически орет на своем троглодитском: «Хочу жрать! Хочу жрать!».
Вот такая песня. Вот такая попса…
P.S. Признаюсь, изначально хотел написать про «большое ухо», но из-за «Кто-то ночью лужи застеклил…» меня понесло-понесло. Да, много негативного сказал. Видимо, наболело.


10. Большое ухо

Мой брат Иван весной этого года приболел. Он частенько весной и осенью неважно себя чувствует (сезонные обострения): появляются навязчивые идеи, плохо спит, возбужден…
Мама тогда мне позвонила и попросила прийти и поговорить с братом.
Еще когда мы жили на Украине, лечащий врач Ивана Великанова — Александр Александрович (по-простому Сан Саныч) советовал мне и маме выслушивать больного. То бишь становиться «большим ухом». А выслушав, посоветовать что-нибудь разумное, дельное, простое.
«Так как если не выслушивать больного, — говорил Сан Саныч, пощипывая рыжую бородку, — недуг может обостриться и будет протекать тяжелее и дольше…».
Принцип «большого уха» был одним из методов лечения душевнобольных человечным психотерапевтом Сан Санычем. У мамы быть «большим ухом» не всегда получалось, и поэтому она частенько просила меня.
Я пришел к своим в полдень.
Брат спал, раскатисто храпя. (Храп был слышен даже у наружной двери.)
— Иван, пора вставать, — я коснулся его плеча.
— А-а? Чо? — он повернулся на другой бок и мгновение спустя снова затарахтел трактором.
— Ива-ан!
— Я щас, щё минутку, — ответил он, чуть приоткрыв замутненные снотворными таблетками пустые глаза.
В его маленькой комнате имел место беспорядок. Когда мой брат здоров — он аккуратен. У каждой вещицы свое место. А тут на журнальном столике, рядом с акварельным рисунком (в примитивистической манере) покоились несвежие дырявые носки.
— Иван, «Гулливер» хочешь? — я зашуршал фольгой, разворачивая конфетину.
— Щас-щас! — он медленно, вяло шевеля руками и ногами, поднялся, поставил ноги на пол. Сидя на диване с закрытыми глазами, целиком проглотил конфету, протянул руку: — Еще есть «Гулливер»? («Гулливер» его любимые конфеты.)
— Да. Две штуки. Иди умойся и почисти зубы.
— Щас, — он, громко топая по скрипучим половицам, поковылял на кухню.
— Я, Иван Великан, «большое ухо»! Говори! — начал я после того, как брат освежился ледяной водой и натянул на себя спортивные штаны китайского производства, само собой маленькие и короткие ему.
— Сегодня я тоже буду «большим ухом», — обронил он, доедая третью — последнюю конфету. Зевнул в пол-лица, потер кулачищами глаза, потянулся до хруста в суставах и с хитринкой спросил: — Ты зачем куришь, Андрей?
— Курю, чтоб не пить!
— Вчера был в «Космосе» (рабовский магазин) — начал Иван, — там один сморщенный дедок попросил пачку сигарет «Смерть тракториста». Ему дали «Беломор». «Беломор» крепкие сигареты?
— «Беломор» — папиросы, а не сигареты, — уточнил я, — он крепкий. Термоядерный, как говорят курильщики о сердитых сигаретах или папиросах.
— Хорошо было бы, — продолжал брат, — если бы куреву давали плохие названия. Типа «Смерть тракториста».
— Да, Князь (так я иногда звал Ивана в честь князя Мышкина из романа Федора Достоевского «Идиот»), тогда бы точно меньше курили.
— Придумай, Спиноза (так порой окликал меня брат, перевирая мою фамилию Заноза. Он знал, как меня дразнили в школе), пару плохих названий. Или слабо?
— Дай минуту на размышление, Князь.
— Даю, Спиноза.
Я задумался.
— У меня была знакомая женщина, — начал я, — так вот, она дымила, как крупный промышленный завод. Около трех пачек в сутки. Почему не в день, а в сутки? Да потому, что она частенько курила и по ночам. Ей тогда стукнуло всего лишь тридцать пять, а кожа, уже была как у мертвеца, уже имела зеленовато-землистый оттенок. Хотя десяток лет назад она была весьма-весьма привлекательной девицей: «кровь с молоком»…
Великанов, покачиваясь из стороны в сторону, сидел с закрытыми глазами.
— Князь, ты меня слушаешь?
— Да, Спиноза, я весь «большое ухо».
— Мое название женских сигарет таково: «Как хороша была красотка». Я перефразировал тургеневское «Как хороши, как свежи были розы…».
— Нормально. Я полночи, Андрей, не спал, думал. Придумал два названия. Вот: «Последняя затяжка коммуниста» и «Одышка олигарха».
— Ты знаешь, Князь, я не ожидал от тебя столь забавных названий.
— А то! — Великанов, самодовольно улыбаясь, показывая отсутствие одного из верхних резцов, поскреб себе бок.
Следующий час говорил только мой брат, я слушал.
Он выговорился и, мне кажется, ему стало легче. Иван оживился и даже затеял незапланированную уборку в доме: пропылесосил и помыл во всех комнатах пол.
P. S. В замутненной голове брата порой бывают яркие всполохи, подобные краткому и ослепляющему свету фотовспышки, и он время от времени выдает интересные, абсурдные мысли и идеи. Его мозг, каламбурно выражаясь, открывает велосипед и изобретает Америку.


11. Взгляд

Западную Европу завалило снегом, а у нас кот наплакал. Хотя Россия у иностранцев ассоциируется со снегом и морозом. Мороз у нас, в Поволжье, сейчас тоже никакой — чуть ниже нуля.
Зима для меня подобна старости, умиранию. Снега — седина, пепел. Лето ж, как поет известный бард, — маленькая жизнь. Но зимой хорошо, бессуетно думается, вспоминается прошлая жизнь, подводятся итоги.
Сегодня ночью мне приснилась бывшая жена. Во сне она была юной. Если верить маме, умеющей сносно разгадывать сны, моей бывшей сейчас плохо. Мама считает, что если человек снится маленьким, юным, молоденьким, то есть значительно моложе своих реальных лет, то это к удару, болезни, неприятностям.
Я прожил с матерью своего сына около тринадцати лет. Давненько ее не видел. Напоминание об Ольге — старые фотографии. Иногда, рассматривая их, ловлю себя на мысли, что, кроме легкого раздражения, ничего не испытываю к женщине, с которой прошла часть моей молодости и зрелости. Со мною такое было и до Ольги, и после развода с нею. Встречался с той или иной девушкой или женщиной, а после расставания оставалось некое чувство досады, словно в чем-то испачкался и все никак не могу отмыться. Может, это были «грязные» связи? Основанные не на любви, а на «голом» физическом влечении.
А порой бывает короткий взгляд незнакомки остается в сердце на долгие годы, на всю жизнь. Он — этот взгляд — ласковый или игривый, печальный или загадочный — нечто светлое, чистое, незамутненное. Взгляд — миг некоего таинства, нетронутого бытом, выяснением отношений, взаимными упреками, руганью и оскорблениями.
Несколько лет назад, когда наша семья еще проживала в г. Сугробске, я мотался по Губернску, оформляя документы на российское гражданство. С Губернском я и сейчас толком не знаком, а тогда и подавно не знал города. Ехал из одной конторы на вокзал, чтобы с него на автобусе отправиться в Сугробск.
Итак, я ехал на троллейбусе, а может, и на автобусе, сейчас уже точно не помню. Сидел лицом к задним дверям машины. Вошла девушка лет двадцати (мне тогда было лет сорок): стройненькая, аккуратненькая, с тонкими чертами лица и большими, глубокими, светлыми глазами. Мы встретились взглядами и я замер, окаменел. Она, видимо почувствовав мое состояние, чуть стушевавшись, взялась изящной ручкой за поручень и отвернулась, провожая взглядом людей, дома, деревья: все то, что мелькало за окном автобуса или троллейбуса.
Так, в состоянии ступора я проехал несколько остановок. Перед тем как выйти, девушка бросила на меня непродолжительный влажный и затуманенный взгляд, а в нем: «Извините, но мне надо выходить. Это моя остановка. Извините, но нам не по пути… Прощайте!».
Она меня пожалела? Видимо, в моих застывших, обреченных глазах, высокопарно выражаясь, читалась вселенская тоска и боль. Она меня пожалела, как жалеют бездомных собак, ущербных детей и беспомощных стариков… А может, я ошибаюсь?
Я после этого шока грубо подумал о себе: «Что, старый козлище, на молоденьких заглядываешься? Она тебе в дочери годится. А, ты?..»
Но со временем понял, что это было не физическое влечение, а чистое, девственное душевное волнение. Душа, и всё! Тело — тут не при чем. Почему окаменел — тоже понял. Она — эта незнакомая девушка — очень похожа на девочку из школьной поры. На ту, которую я — глупый и грубый — когда-то обидел. На ту, с которой мы, волнуясь, робко разглядывали друг друга в зеркале оконного стекла. Это была встреча с юностью. Да, с юностью.
Около года назад я написал небольшое стихотворение. Стих о том взгляде. Вот он:
Это был не бульварный роман,
Не изящный и легкий сонет
И не песня про синий туман,
Не хип-хоп и не томный балет.

Не пейзаж и не мраморный бюст
И не плоский, тупой анекдот,
Не красивость, вспорхнувшая с уст,
И не шоу, что любит народ…

Это было трехстишье одно:
Незнакомки лазоревый взгляд —
В небесах распахнулось окно
И открылся эдемский мне сад…


12. Жанна

Признаюсь, изначально хотел делать записи, касающиеся исключительно себя: о прошлом и настоящем, о тревогах, волнениях и сомнениях, о смешении трагического и комического — трагикомичном, но ловлю себя на мысли, что очень хочется, желается писать о своем окружении, особенно о брате — Иване Великанове.Он хоть и не в себе, но забавный, по-своему оригинальный человек.
Начну с того, что его любимые литературные герои — бравый солдат Швейк и Незнайка, побывавший на Луне. Говорят, что человек похож на своего любимого литературного героя. И это правда. В Иване есть черты, свойственные Швейку и Незнайке. Я бы к этим двум персонажам добавил бы еще князя Мышкина — одного из самых ярких героев Федора Достоевского.
В прошлых записях я вспоминал свою бывшую жену. Сейчас перед глазами Жанна Баклажанова — первая женщина моего чудаковатого брата. Она грубо и бесцеремонно расталкивает огромную толпу людей, с которыми пересекался мой жизненный путь, подскакивает к письменному столу и, дыша водкой и табаком, по-обезьяньи кривляясь, поносит меня на чем свет стоит. Я с ней, с Жанной, никогда не ругался. Игнорировал эту недалекую падшую женщину. Так она нападала, как я описал, на брата.
Познакомились Баклажанова и Великанов, как это ни странно, в детско-юношеской библиотеке (произошло это около десяти лет назад на Украине).
Иван пришел в культурное учреждение, чтобы в очередной раз взять «Швейка». Библиотекарши на месте не оказалось. Она побежала в ближайшую булочную за плюшками к чаю.
Жанна, недовольно что-то бурча себе в нос, протирала тряпкой столы (она работала уборщицей). Увидев двухметрового верзилу в библиотеке для подростков, она издала нечто похожее на вопль одобрения: «В-а-ау-у! — и добавила: — Какой роскошный мужчинка!..».
Иван покраснел до кончиков ушей и, задрав голову, стал тупо рассматривать тусклую старомодную люстру на потолке. Минуту спустя Великанов бегло глянул на маленькую костлявую женщину с крючковатым птичьим носом и, поймав на себе тяжелый цепкий взгляд из-под рыжей челки, еще больше смутился.
— Кхе-кхе-кхе, — пытался прочистить он горло.
Она резко метнула тряпку на пол и быстро приблизилась, точнее, подскочила к «роскошному мужчине». Не спрашивая согласия, взяла Ивана маленьким, но сильным указательным пальцев, словно крючком, за ремень штанов и потянула за стеллажи с книгами. Образно говоря, маленький буксир потащил огромный корабль в тихую гавань.
…Великанов еле-еле удерживался на ослабевших, дрожащих ногах, шел пятками. Лоб покрылся холодной испариной. Если бы он не схватился руками за стеллажи, то точно бы свалился.
Жанна — эта рыжая бестия, чертовка, расстегнув жертве ширинку, копошилась внизу.
Пахло пылью и плесенью от книг, хлоркой и табаком от насильницы. Перед помутившимся взором Великанова строем стояло полное собрание сочинений Ф. Достоевского темно-коричневого тона. Рядом с собранием одиноко кричал, истошно вопил ярко-желтым переплетом том «Идиота».
… Так мой брат в тридцать с небольшим лет потерял невинность.
P. S. Иван с Жанной вместе прожили несколько месяцев, но это уже другая история. Признаюсь, невеселая история.


13. Образ женщины

Пожалуй, у каждого мужчины, кроме знакового, рокового для него женского имени, есть тяготение к определенному образу представительницы прекрасного пола. Кому-то нравятся крошки, пипочки, а кто-то тащится от дылдочек (чтоб она была выше его на полголовы). Одни западают на крашенных блондинок, другие на брюнеток или рыжих (кому-то нравятся наголо бритые девицы). Кто-то пропадает, гибнет в жгучих черных очах, кто-то — в холодных небесных или русалочьих зеленых. На вкус и цвет товарища нет.
Я тоже отдаю предпочтение определенному типу («тип» — нехорошее слово, лучше — «образ»), образу женщины. Она среднего роста с аккуратной фигуркой, с тонкими чертами лица, с большими выразительными и глубокими глазами. Да, забыл о волосах. Копна «цветом в осень».
Написал портрет и поймал себя на том, что этот образ (не тип) сродни моей маме в молодости. Разглядывая старые пожелтевшие семейные фотографии (полувековой давности), понимаю, что особенно трепетные, нежные чувства я испытывал к девушкам и женщинам, похожим на маму.
Мама не была писаной красавицей, но в ней было нечто, что ценнее, дороже, порой холодных «мраморных» классических черт лица и форм тела. От ее облика шел свет. Этот свет остался, не погас и на фотографиях полувековой давности.
Девочка из школьной поры, незнакомка, под взглядом которой я окаменел несколько лет назад, сидя в автобусе или троллейбусе и наконец ОНА — автор карнавальных стихов — далекая, недосягаемая, живущая в моем сердце до сих пор, — все они, кто в большей мере, а кто и в меньшей, похожи на мою маму в молодости.
P. S. Возможно, психолог скажет: «Это нормально, когда молодой человек ищет девушку, похожую на маму, а та же девица выбирает парня, напоминающего ей отца… Если, конечно, их родители были хорошими матерями и отцами. Вызывали у детей в большинстве положительные эмоции…».


14. Республика?

Сегодня я встретил своего брата Ивана Великанова возле нашего сельского магазина «Космос». Он стоял, облаченный в свои самые новые и лучшие вещи и, сияя, как весеннее солнце, сосал леденец на палочке — «чупа-чупс». Возле брата, переминаясь с ноги на ногу, облизываясь, дергался маленький чумазый цыганенок.
— Дай, дядька, чупа-чупсу! — канючил мальчишка.
— Щас! Еще чуть-чуть пососу и дам, — вяло отмахивался ручищей от попрошайки верзила-сладкоежка.
— Здравствуй, Князь! — я протянул брату руку для пожатия. Он безучастно, рассеянно ее даванул пятерней-лопатой.
— Ты сегодня получил «конфетные» деньги?
— Да, Спиноза, — буркнул он и, грустно вздохнув, протянул цыганенку остатки леденца — маленькую горошину карамели на пластмассовой палочке.
— Ты сейчас домой, Князь?
— Да, Спиноза.
— Пошли вместе. Я к вам зайду. С мамой повидаюсь.
Иван расстегнул молнию на куртке и достал увесистый сверток из-за пазухи.
— Вот! — в его по-детски распахнутых глазах были не искры счастья, а целые праздничные фейерверки.
Я успел разглядеть в свертке конфеты, зефир, халву…
Он суетливо, нервно, с долей страха и подозрительности огляделся по сторонам и спрятал сладости. Криво улыбнувшись, сообщил:
— Цыганенок хотел, чтоб я ему подарил свои штаны. Вот.
— А ты, Князь?
— Он в порванной грязной одежде. Мне стало его так жалко. Я уже начал расстегивать ремень, чтоб снять джинсы, но тут он, этот несчастный, увидел у меня в руке «чупа-чупс». Говорит: «Штаны не надо. Дай лучше, дядька, пососать леденец». Ну-у, я и дал ему «чупа-чупс». Ты, Спиноза, сам видел.
— Видел. А если бы у тебя не было конфеты, то ты бы снял и подарил штаны?
— Не знаю. Наверно. Я не задумывался.
— И пошел бы ты, Князь, по центру села Рабово зимой без штанов. Тебя не то, что люди, куры, если бы увидели, осмеяли бы. А какой-нибудь «добрый» человек позвонил бы в милицию. Тебя, Князь, забрали бы и посадили бы в «обезьянник». Выяснили бы, что к чему, и в больницу. Месяца на три.
— Я… я как-то не подумал, — Великанов, поежившись, сжался, ссутулился.
— Да и цыганенок этот, если бы натянул на себя твои джинсы — утонул бы. Его чумазая мордашка выглядывала бы из них, а ремень можно было бы затянуть на шее…
— Хе-хе-хе! — повеселел Иван. — Он походил бы на новогодний подарок с ножками.
— Эх, Князь, Князь! Ты сам подарок! Нет, ты подарище!
— Есть немного. Хе-хе-хе!
Еще на Украине моего брата Ивана Великанова и его дружка Кешу — молодого человека с маленькой треугольной, заостренной к маковке головкой и явными признаками слабоумия — как-то облапошила цыганка. У Ивана и Кеши время от времени были «дни сладостных мечтаний». Они покупали в магазине сладости, удобно усаживались на диван и, шурша фантиками, обертками, поедали вкусности. При этом предавались маниловским мечтам и грезам.
У приятелей намечался очередной «день сладостных мечтаний» и они отправились за конфетами. По пути в магазин им встретилась толстая, как бочка, цыганка. Она сладкоежек убедила в том, что ей деньги нужнее, так как у нее семеро голодных детей.
Иван с Кешей отдали все до последней копейки несчастным цыганским детям. Мать-героиня, кроме денег, умудрилась снять с Кешиной руки дешевые электронные (китайского производства) часы.
Я тогда зашел в комнату, где на диване сидели поникшие, расстроенные «мечтатели». Они в дуэте напоминали мне советских украинских комиков Тарапуньку и Штепселя.
Маленький, щупленький Кеша говорил:
— Если бы я был президентом Росси, то дал бы бедным цыганам участок в тундре. Они бы кочевали по тундре, пели песни, плясали и пасли бы стада оленей. Ведь олень похож на маленькую лошадь, только с рогами. А цыгане лошадей любят. Значит, и оленей тоже бы любили… Да, участок в тундре. Где-нибудь на Чукотке. А то у каждого народа есть своя земля, своя страна, своя республика, а у бедных голодных, раздетых цыган нет. Это несправедливо…
— Да, это несправедливо, — согласился мой брат Иван Великанов.
P. S. Простота хуже воровства (народное).


15. Новогодняя ночь

Этот Новый год я встречал со своими родными: мамой и братом Иваном. Мама хоть и старенькая, слабенькая, нас с братом побаловала. Налепила домашних пельменей, сварила нежный и легкий, с обилием пряностей куриный холодец (он популярен на юге Украины), сделала несколько видов салатов («Оливье» — само собой).
На праздничном столе было много фруктов и сладостей. В том числе полуторакилограммовый торт. Из спиртного рябиновая настойка и бутылка «Советского» шампанского.
Мама, пригубив игристое вино, с нами — сыновьями — встретила Новый год и, несколько минут спустя, отправилась на боковую. Мы с братом всю ночь не спали, смотрели телевизор, говорили о том, о сем. К утру я потихоньку, малыми дозами, в удовольствие уговорил бутылку настойки и шампанское. Иван съел весь торт (конфеты — не в счет) и опустошил трехлитровую банку вишневого компота плюс объемный баллон «Кока-колы». Спиртное Великанову пить нельзя. После глотка-другого у него в голове происходит некая химическая реакция, и он становится весьма буйным. Похож на мультипликационного кота Леопольда, принявшего упаковку «Озверина».
За час до Нового года по московскому времени, то есть в одиннадцать ночи соседи — Гамлет и его сын Карапет — устроили возле своего дома стрельбу из петард. Было много шума: вопли, хлопки, вспышки, словно началась война. Горцы, наверное, очень желали, чтоб их услышали на Кавказе. Чтоб от этой стрельбы, допустим, сошла снежная лавина с горы Арарат и напомнила о их существовании.
Брат Иван Великанов под утро признался:
— Ночью, когда соседи «петардили», я тоже, сидя в кресле, тихо и скромно пару раз пукнул…
Мне думается, что свою малую родину Гамлет и его семейство могли бы вспомнить и без шума. Достаточно в положенный час, минуту, секунду пригубить бокал вина и мысленно перенестись на землю своих дедов. Для этого не надо стрелять, орать и рвать на себе, допустим, бурку. Что сделаешь? Каждый живет, радуется и горюет, как умеет. Другой сосед моих родных Слава Труду (так мы его зовем между собою) — в прошлом алкоголик, ныне — трудоголик — отмечал тихо. Правда, 1 января в полдень он — зеленый, словно елка, заглянул к нам и с кислой помятой физиономией поинтересовался:
— Сосед, сто граммов не нальешь? Голова трещит…
— Нет. Все выпили, — ответил я ему, — сходи к Розалии (жена Гамлета). Она разливным «армянским коньяком» приторговывает…
Слава Труду болезненно сморщился, словно у него заболели все зубы разом, и разочарованно махнул рукой. Неуверенно поковылял на полусогнутых тощих ногах к себе.
Прошлый Новый год я встречал в одиночестве, практически в одиночестве. Мама, пожаловавшись на вялость, легла спать часов в одиннадцать. Брат Иван Великанов лежал в «своей» больнице. Я тогда сильно болел ЕЮ — женщиной, с которой никогда не буду вместе. На протяжении всех праздничных каникул моими подружками были Тоска Зеленая и Меланхолия Черная.
Тоска Зеленая — коротышка и толстушка, похожая на жабу. Она в просторном зеленом балахоне, Глазки у Тоски маленькие, мутные, болотного тона.
Меланхолия Черная — высокая, костлявая и сутулая брюнетка. Она в длинном до пят иссиня-черном облегающем платье. У нее темный «ночной» взгляд.
Я соображал с подружками на троих. Тосковал и предавался меланхолии.
Сейчас к одиночеству отношусь спокойнее. Даже начинаю к нему привыкать. Нахожу в нем плюсы. Одиночество — это полная свобода. Правда, тягостная, давящая на душу свобода…


16. Бабушка Настя

Бабушка Настя — Анастасия Афанасьевна — моя соседка по коммуналке. Она недавно разменяла девятый десяток. Практически всю жизнь прожила в глухом мордовском селе среди вековых лесов. Она — мордовка, путающая мужской и женский род, как и жена горца Гамлета — Розалия. Средний род для бабушки Насти вообще не существует. Слова «мясо», «пиво», «пальто»… она склоняет, как Бог на душу положит.
А впрочем, ей было не до русского языка. В своем селе она говорила на родном мордовском. Тяжелый крестьянский труд с утренней темени до вечерних сумерек (ее юность пришлась на войну и нищету 40-х годов прошлого века) не располагал к чтению русской классики.
Иногда на кухне за чаем она мне рассказывает истории из своей прежней жизни. Этих историй с десяток. Она их называет «сказками». Получается, вся ее долгая жизнь вмещается в несколько простеньких незамысловатых, косноязычно поданных «сказок». Из-за возрастной забывчивости бабушка Настя свои истории мне поведала уже по несколько раз. Самая любимая и светлая ее «сказка» про поездку в город Губернск. К ней даже есть иллюстрация: маленькое пожелтевшее фото 40-х годов ХХ века. На снимке стройная миловидная девушка в светлом ситцевом платьице, в белых босоножках и кокетливой шляпке. Она тогда ездила к своему отцу, у которого уже была другая семья. Отец, по-видимому, чувствуя свою вину, приодел дочь, сводил в кинотеатр и накормил лимонами. Да-да, лимонами. Настя, живя в селе, слышала про сладкие, сочные и пахучие плоды из южных стран — апельсины, но никогда их не видела и не пробовала. Девушка высмотрела в буфете кинотеатра лимоны и упросила отца купить ей два. Он, пожав плечами, выполнил каприз дочери. Настя заворожено глядела кино о трудовых подвигах советского народа и, плача, давилась лимонами. Один она съела вместе с кожурой. Другой не осилила. «Одна глаз у меня была вправа, дгугая — влева…» — так выразилась Анастасия Афанасьевна, вспоминая свои ощущения при знакомстве с экзотическим фруктом.
Почему бабушка Настя живет в коммуналке? Она устала от постоянного шума (скандалов и матерщины) в доме дочери, что живет в двухстах шагах от нее. Дочь Клавдия — мужеподобная, неряшливая баба — забирает у матери более половины пенсии. Относится к Анастасии Афанасьевне грубо, часто орет и матерится. Бабушка Настя говорит, что дочь Клавдия видом и характером в покойного мужа.
После поездки в Губернск к отцу девушка вышла замуж и уже ничего светлого, праздничного в ее жизни не было. Только каторжный труд, пьянство, матерщина и рукоприкладство мужа, воспитание детей, внуков и правнуков.
Несколько лет назад бабушка Настя напросилась в сожильцы к одной одинокой старушке. Они вместе вели хозяйство, заботились друг о друге, жили в мире и покое. Около трех лет назад Настя ее похоронила и комнатка подружки ей досталась по наследству. Теперь дочь Клавдия постоянно прессует мать: хочет, чтоб она продала комнату и перешла жить в ее дом. Анастасия Афанасьевна тихо, но упорно сопротивляется.
— Целыми днями диван гладишь! (Следует мат.) Мне хоть по дому поможешь (снова нецензурная ругань), — кричит Клавдия.
— Ты хоть бы при соседе моей не материлась, — пытается ее остановить Настя.
— Мат нам строить и жить помогает. Пусть слушает, чистоплюй малахольный (это в мой адрес). И не надо вздыхать и стонать (матерщина)! — продолжает ор дочь.
— Это в молодости стонут и вздыхат от любови, а в старости от болезнев. Мне уже скоро восемьдесят два лет, — сопротивляется бабулька.
— Вот бабе Зине девяносто три, а она до сих пор щи варит (мат)! — напирает, не унимается Клавдия.
После подобных сцен я понимаю бабушку Настю. Понимаю, почему она ушла от дочери, внуков и правнуков и жила у чужой женщины. Бабулька как-то оговорилась, что и внуки, и правнуки все какие-то нервные, издерганные. Что, мол, у дочери (это мое короткое определение) филиал дурдома. Да, и глава филиала Клавдия — редкая бензопила в юбке.