Город Х (часть 1)

«Город Х»
( роман)

«Хрен редьки не слаще» (народное)

Роман в самостоятельных историях «Город Хренск и село Редькино». Где главные герои одних историй «перетекают», становятся персонажами второго плана, участниками массовки или упоминаются в неких других сюжетах… и наоборот.

ПЯТЬ ТРАГИКОМИЧЕСКИХ ИСТОРИЙ

ГОСТЬ
ПЕТЯ-ПЭТ
ГЛАЗА ГОЛУБЫЕ-ГОЛУБЫЕ РАФАЭЛЬ
ФАНТАЗИИ СИСИ

ГОСТЬ

Командировочного столичного пижона Альберта Загагульского в вокзальном ресторане города Хренска напоили какой-то гадостью, обворовали и обесчестили местные проститутки. Мужчина пришел в себя несколько часов спустя в одном из районов неприветливого города. У него отсутствовали деньги, документы, сотовый телефон и трусы. Альберта знобило, голова раскалывалась от боли, когда он услышал автоматную очередь и увидел безногого инвалида в коляске. Тот резво катился с горки, хрипло гоготал и стрелял из «калаша» по прохожим. Командировочный сиганул зайцем в кусты. Не прошло и минуты, как столичный пижон услышал звон бьющегося стекла. С верхнего этажа многоэтажки пьяная компания метала бутылки, как гранаты, по проезжающим внизу машинам. Когда бутылки, видимо, закончились, веселящиеся бросили с балкона древнюю горбатую старуху. Она шлепнулась на тротуар в нескольких шагах от жертвы хренских проституток. Изо рта горбуньи выкатилась золотая челюсть. Альберт пополз за дорогим протезом и тут из подъезда с красной дверью выскочил мужик в тельняшке. Он с диким воплем перескочил через распластанного камбалой на асфальте Альберта и ворвался в соседний подъезд с черной дверью. За «морячком» гнался лысый верзила с топором. Они исчезли. Мгновение спустя черная дверь слетела с петель и показался лысый с перекошенным лицом. За ним несся, подскакивая горным козлом, «морячок» с ревущей бензопилой. Прошло несколько долгих секунд. Теперь за типом в тельняшке бежал, поблескивая лакированным черепом, верзила с гранатометом… Командировочный подождал, когда шалуны скроются в подъезде, и пулей влетел в подвал дома. В полумраке на ящике сидел голый мужик. Из одежды на нем было только желтое женское пальто с воротником из искусственного меха «под леопарда». Он в кайф пил тройной одеколон через коктейльную трубочку и улыбался своим мыслям.
— Ну и городок у вас, однако! — отдышавшись, воскликнул Альберт.
— Городок как городок. У нас, например, самый тихий район.
- У вас все какие-то, — жертва хренских проституток повертел пальцем у виска.
- Обычны дураки и мудаки… Содня день нашего города!
- Но сегодня же понедельник?
- Ну-и чо. Содня начал цвести хрён. Мы всегда гудим и отрываемся в
первый день цветеня хрёна. И нам - диким кабанам по хрён понедельник это, четверг или воскресенье… -Да-а-уж! В вашем городе есть хоть один нормальный человек?
- Кстати, меня зовут Степан. Погоняло Стакан.
- Очень-очень приятно! А, я Альберт Ануфриевич Загагульский! - Так вот, Мольберт, кроме меня был еще один наипрекраснейший человечище Петр Петрович Педрило, погоняло Нахлобучиватель, — повел речь обладатель желтого женского пальто. — Он жил много лет назад в седнем районе. В Балдастово. Петюнчик состоял на учете в дурдоме, в буйном отделении… Да уж-ж. Был один нормальный человек и тот, не выдержав нравов Хренска, чухнул в неизвестном направлении…
Загагульский проснулся в одном из номеров центральной гостиницы города Хренска. Со словами : « Привидится же такая хренатень…», он вышел босым и без трусов на балкон тринадцатого этажа.
На западе золотились купола- шлемы христианского храма. На востоке, за центральным рынком, устремилась в высь копьём мечеть…

Октябрь, 2010г.

ПЕТЯ-ПЭТ

Осенний вечер. Вокзал города Хренска. В прокуренном буфете два вокзальных грузчика пили палёную водку, закусывая пережаренными пирожками с горохом. Рядом с ними дамочка в шляпке кормила болонку с розовым бантом на шее «докторской» колбасой.
- Съешь, золотце. Съешь еще, Сильвочка, - сюсюкалась молодящаяся старушка с холёной собачкой, как няня с ребенком богатых родителей.
- Я хотел бы тоже так жить, - подал голос один из грузчиков. – Спать на пуховой подушке, трескать в три рта колбасу и раз в неделю гавкать на бронированную дверь…
- Размечтался, Петя, ештвою-каралы!,- вставил второй работяга.
- А-а, чо? Чем я хуже, Ваня, этой глупой псины?
- Вы хотите так же жить? - раздался ровный вкрадчивый голос за спинами друзей.
Они нехотя повернулись и увидели худощавого человека в сером пальто.
- Да, хочу! – не унимался «мечтатель».
- Я могу вам это устроить, - тихо, но твердо сказал незнакомец.
* * *
Петя полностью обнаженный спал в позе зародыша на шкуре белого медведя. Поленья в огромном камине догорали, но всё равно в просторной комнате было тепло и уютно. За окнами занималась поздняя и блеклая заря. Гадко каркали вороны.
- Встать! – скомандовал человек в сером халате, щелкнув пальцем по уху бывшего грузчика. Петя, зевая, поднялся на четвереньки.
- Голос, Пэт!
- Гав-гав-гав!..
- Хорошо, Пэт! Иди. Там у тебя в одной миске кусок колбасы, а в другой – молоко.
Петя-Пэт на четвереньках засеменил завтракать.
Когда Петя-Пэт подкрепился, хозяин вывел его из дому. Для новоиспеченного «пса» зимние прогулки были адовой мукой. На улице «собачий» холод, а он гол, с намордником , да и на ноги вставать нельзя, передвигаться можно только на четвереньках.
* * *
Прошел год. То ли от скуки и однообразия, то ли оттого, что Петя-Пэт перестал тяжело, угарно работать грузчиком, но в нём всё чаще стал просыпаться самец. Он стал заигрывать с уборщицей хозяина Даздрапермай – ядреной, краснощекой теткой лет сорока пяти. Она оправдывала свое имя – была груба, напориста, трудолюбива, в ее одежде доминировали красный цвет и его оттенки.
Петя-Пэт, обычно, нырял уборщице под парашутообразную юбку и нежно покусывал ее за толстые ляжки. Она кокетливо гоготала и, пунцовея, рыкала: -Изыди, бес! – шлепала шалунишку тем, что было у нее под рукой или в руке – тряпкой, веником, канделябром…

Как-то раз Даздраперма, делая очередную уборку, слишком глубоко вздохнула и пуговица на ее блузке, под напором перезревшей плоти оторвалась и пулей залетела под большую тахту. Женщина, став на четвереньки, полезла ее доставать. Петя-Пэт не растерялся и этаким кобельком вскочил сзади на нее. Она загоготала громче обычного – так, что все большие, средние и маленькие висюльки на люстре, раскачиваясь, хрустально задзвинькали.
- Изыди бес-с-с!..
И тут, на горе парочке, вошел человек в сером…
Даздраперму уволили, а Петю-Пэта - кастрировали.

* * *
Прошел еще один год. Все это время Пете-Пэту запрещалось говорить по-человечьи, только лаять. Есть без помощи рук из мисок, стоящих на полу, было железным правилом. Петя-Пэт, после кастрации, сильно поправился. Много спал – сутками. Потеряв всякий интерес к жизни, он повадился лазить втихомолку по ночам в бар хозяина. Как-то раз сильно поддав, он, не пробуждаясь, сходил по малой нужде на шкуру белого медведя.
- Что ж-ж ты ж-животное, гадишь где не положено, - больно пиная Пэта, злился хозяин.
Петя-Пэт сначала тихо, жалобно поскуливал, но потом, не выдержав издевательств, цапнул обидчика за ногу.
Два шкафоподобных телохранителя хозяина изрядно попинав Пэта, как футболисты мяч, выбросили его в один из мусорных баков…
* * *
- Петя, ештвою-каралы, ты? - был озадачен бывший дружок Петра Иван. Он увидел роющегося в мусорном баке не то человека, не то пса. Существо, похожее на Петра, было покрыто редкой рыжеватой шерстью, имело короткий, наподобие поросячьего, хвост.
Когда Иван попытался приблизиться к бывшему собутыльнику, тот зарычал, обнажив редкие желтые зубы, Чуть погодя зашелся в хриплом лае…
* * *
Однако, нашлась сердобольная старушка, приютившая Петю-Пэта.
Люди рассказывают, что она его немного приодела, держит в тепле, кормит, пусть не разносолами, но сытно. Он перестал лаять. Стал говорить. Правда, порой трудно разобрать, что он хочет сказать, но его новая хозяйка понимает. Да, и словарный запас у Пети-Пэта в три десятка слов и из них половина нецензурщина.
Он старушке помогает вести нехитрое хозяйство. На нем вся «черная» работа: огород копать, воду носить, дрова рубить… дом охранять.
Бывает, время от времени, ночами Петя-Пэт не дает спать старушке и ее соседям. Он становится на четвереньки и, тоскливо глядя в окно на уличный фонарь, заунывно воет.
Может, это плач по прежней человеческой жизни?

00 годы – адаптировано в 2013г

ГЛАЗА ГОЛУБЫЕ-ГОЛУБЫЕ…

Супруги Шиндяпкины жили вместе уже давно. Наверно, с полвека. Ему было чуть за семьдесят, ей – около семидесяти.
Он – маленький и тощий, со сморщенным, серым личиком, узкой спинкой – колёсиком; вечно курил «Беломор» и постоянно надсадно кашлял; более десяти лет назад мужичок отметил свой выход на пенсию и с тех пор уже никто из соседей и знакомых его не видел трезвым. Шиндяпкин всю жизнь проработал слесарем на хренском мыльном заводе.
Она – толстая, краснолицая и пучеглазая; сидела на всяческих диетах, но не худела; не пила и не курила, но голос, на удивление, был низким и хриплым, как у старого боцмана. Женщина тоже свою молодость и зрелость отдала мыльному производству. Трудилась на нём кладовщицей.
У Шиндяпкиных когда-то было два сына. Одного – совсем молоденького – зарезали в пьяной драке. Он тогда вернулся из армии и пустился в долгий загул. Второй сын закончил пищевой техникум. Работая мастером на местном спиртзаводе, постепенно спился и умер в сорок с небольшим лет от цирроза печени. Внуков Шиндяпкиным бог не дал.
Пожилые люди жили-то вместе, но уже лет двадцать, как были в разводе. И поэтому, каждый из них отдельно от другого питался, одевался, вёл своё хозяйство.
Почему развелись? Четверть века назад профсоюз трудового коллектива отправил слесаря Шиндяпкина в город Саки, чтоб участник заводской самодеятельности – бас-балалаечник и автор злободневных антиимпериалистических частушек – отдохнул, набрался сил, поправил здоровье в санатории на берегу Чёрного моря. Самодеятельный артист, в первый день отдыха, обгорев на южном солнце до тона знамени страны Советов и чуть ни утонув в море, ибо не умел плавать даже по-собачьи, последующие три недели
пил местное разливное вино, которое называл «компотом» и настойчиво волочился за роскошной голубоглазой блондой Луизой – мастером колбасного цеха крыжопольского мясокомбината…
Шиндяпкина узнала про Луизу и устроила мужу грандиозный скандал с отборной, ядрёной матерщиной, с битьём посуды и морды изменника.
После развода бывшие супруги долго не могли поделить трёхкомнатную квартиру. В итоге, одну из комнат продали старшему прапорщику полиции Михайло Мусорскому, а деньги поделили. Обычная квартира превратилась в коммунальную. Прапорщик стал сдавать свою комнату учащимся школы полиции.
Стариков Шиндяпкиных за глаза звали: «Дед Пихто» и «Бабка с пистолетом». Он на вопрос: « -Кто?», раньше всегда отвечал : « Дед Пихто!», потом стал говорить : «Я!». Она, со времён разлучницы Луизы, сидела на всяческих диетах, от чего у неё постоянно пучило живот. Старой и любимой шуткой у пожилой женщины была следующая шалость: направить на кого-нибудь «пистолет» (вытянутая рука с выпрямленным указательным пальцем и согнутыми остальными) и громко испортить воздух. После «выстрела» бабка, обычно, если находилась в настроении, ржала, словно сивый мерин; если же была не в духе, то злобно материлась, как пьяный базарный грузчик.

* * * * *

- Кто из вас Козлов, а кто Баранов? Как зовут? – в сотый раз, как-то, поинтересовался на тесной кухоньке Шиндяпкин у учащихся школы полиции.
- Боря Баранов!
- А, я – Коля Козлов!
- Из какой деревни?
- Из Фараоновки! – хором ответили парни.
- А, вы похожи друг на друга. Оба прыщавые и лопоухие. Вы, случаем, ни близнецы?
- Нет! – угрюмо ответил Боря.
- Похожи, черти. Могли бы быть оба или Козловыми или Барановыми.
- Дед, а ты чо в морфлоте служил? – поинтересовался Коля.
- С чего ты взял?
- В тельнике постоянно ходишь.
- А-а-а. Ты об этом. Тельняшку я стал носить не снимая…
- Видно, чо ты её давно не снимашь, - буркнул Баранов.
- Цыц! Тельник я стал носить после того, как посетил славный город Саки и увидел Чёрное море.
- А, Чёрное море чёрное?
- Нет, Козлов. Или ты Баранов? Я путаюсь. Вы похожи.
- Я Баранов.
- Так вот, Баранов, Чёрное море, - оно не чёрное, а голубое, как глаза моей любимой женщины Луизы… - старик прослезился, - Щас я приду, - он зашёл в свою комнату, выпил флакончик настойки боярышника, крякнул, махнул рукой, словно птица крылом и вернулся к молодым людям, - Так вот, рогатые…
- Дед, следи за базаром!
- Так вот. Лу-у-и-иза-а! Да-а-а! Вот женщина была… Анекдот хотите?
Парни, энергично поглощая из большой чугунной сковороды яичницу из десяти яиц с ломтями кровяной колбасы, вяло махнули маленькими бритыми головами. Они знали какой будет анекдот. Его Шиндяпкин рассказывает уже четверть века. Рассказывает всем, всегда и везде…
- Так вот, ёханый мамай, собрались три мужика. Выпили хорошо, закусили плотно и стали хвастаться своими женщинами. Мол у чьей самая большая ж-ж-ж. Один говорит: « У моей Ляли ж-ж-ж шире моих богатырских плеч!» « Это фигня! – усмехается второй, - Моя Муся в дом прямо войти не может. Только бочком - бочком…» «Ха-ха-ха! – рассмеялся третий, потом умолк и со светлой печалью в очах сказал, - А, у моей Луизы глаза голубые-голубые…» « А-а-а, причём тут глаза?» - возмутились двое его друзей. «…Глаза голубые-голубые! – мечтательно повторил третий и прослезился – А-а-а, всё остальное Ж-Ж-Ж!!!» - закончил он и выиграл пузырь компота.
- Какого компота?
- Вина!.. Так вот, рогатые…
- Дед, ты по легче на поворотах.
- Ладно, Козловы-Барановы. Так вот, у моей Луизы глаза были голубые-голубые, а всё остальное ж-ж-ж. Она, снежинка моя, до мясокомбината на кондитерской фабрике работала. Не женщина, а пирожное. Да, что там пирожное. Торт! Во-о! Точно! Женщина – торт! А, глаза… - бывший слесарь мыльного завода высморкался в замусоленную тряпицу и снова прослезился, - Секс-бомба, а не женщина! Вам, Козловым-Барановым, этого никогда не понять. Вам, прыщавые, лопоухие морды не дано этого понять…
- Слышь, дед, вали отсель! – зло рыкнул Козлов.
- Да, Пихто, звездуй! – добавил Баранов, - А, то пендюлей дадим!..
Тут, в кухню, раскачиваясь, вплыла Шиндяпкина, - Ша-а! Мальчики! – прошипела она и три раза «выстрелила» из своего «пистолета». В каждого из мужчин по разу.
Баранов, а может и Козлов (это не столь важно) метнулся к окну и открыл форточку на всю ивановскую. Не посмотрел, что на улице конец ноября.
- А, где контрольные в голову? – ехидно поинтересовался старик.
- Щас! – сказала бабка и сделала не три, а ещё шесть «выстрелов».
- Ну и вонь! – обречёно обронил Козлов, а может и Баранов, доедая кровяную колбасу, - Мы про вас, старые маразматики, всё Мусорскому доложим…

* * * * *

Прошло несколько дней. Дед Пихто получил пенсию и наклюкался до невменяемого состояния. Лёжа на диване, он пел свою любимую песню, точнее одну строку из неё, далее мычал в нос: -…Увезу тебя я в тундру… М-м-м… Увезу тебя я в тундру… М-м-м… Увезу тебя я в тундру… М-м-м…
Дверь комнаты неожиданно распахнулась. Перед Шиндяпкиным выросла его бывшая жена: - Олень, а почему ни в город Саки?
- Цыц, шельма толстозадая!
- Пы-ыр! Пы-ыр! Пы-ыр! – «выстрелила» она и загоготала.
- Получи, фашист, гранату! – истерично выкрикнул дед и, не поднимаясь с постели, метнул в бабку с «пистолетом» свой тапочек. Но, увы, промахнулся. Шиндяпкина, хлопнув дверью, исчезла.
- Ёханый мамай!.. – выругался старик и продолжил пение, -… Увезу тебя я в тундру… М-м-м… Увезу тебя я в тундру… М-м-м…
Этим же вечером, когда у Шиндяпкина начали слипаться глаза, ему привиделось следующее: тихо и легко открылась дверь его комнаты и на пороге возникла тощая, бледная задница с огромными яркосиними глазищами. Она нетвёрдо стояла на кривых, волосатых ножках и тонко хихикала.
- Цыц! – гаркнул дед и перекрестился. «Синеглазка» исчезла.
Прошла долгая минута. На «горизонте» появилась розовая задница с раскосыми зелёными очами.
- Цыц, нечистая сила! – Шиндяпкин метнул в «зелёноокую» второй тапочек и, на своё удивление, попал: шлёп!
Незваная гостья ойкнула и исчезла.
«Синеглазка» с «зелёноокой» стали время от времени появляться в жизни деда Пихто. Особенно в те дни, когда он выпивал пару лишних флаконов настойки боярышника и лежал неподвижно на диване. Так продолжалось до новогодней ночи…
Первого января, в пять часов утра перед красным, воспалённым взором деда Пихто возникла огромная мучнисто-белая Ж-Ж-Ж.
- Ни хрена себе подарочек! – робко прошептал Шиндяпкин.
Глаз у «подарочка» не было, даже маленьких. Может, они заплыли жиром? Может,их, вообще, никогда не было? Но зато из анального отверстия «гостьи» торчала дымящаяся «беломорина». Ж-Ж-Ж подозрительно молчала. Она не хихикала и не материлась в отличие от «синеглазки» и «зелёноокой». Была весьма серьёзной.
Прошла долгая минута, длинною в жизнь слесаря мыльного завода Шиндяпкина.
За эту минуту он вспомнил ВСЁ… Вспомнил даже то, чего никогда не было…
Она – суровая и молчаливая Ж-Ж-Ж с папиросиной – стала последней каплей для воспалённой алкоголем психики старика.
« В ней, наверно, живёт бурый медведь…» - подумал о незнакомке несчастный и заорал, словно дюжина мартовских котов. Мгновение спустя, Пихто в одних трусах сиганул в окно. Благо, что квартира находилась на втором этаже и зима выдалась снежной. Разбив стёкла и совершив короткий полёт, старик воткнулся головою в высокий сугроб…
Чуть погодя Шиндяпкина увезла скорая помощь. Врач, выслушав подробную историю про три ж-ж-ж, не задумываясь отправил бывшего самодеятельного артиста в психлечебницу.
Приблизительно через пол года Шиндяпкин скончался.

* * * * *
Заглянем в будущее.
Комнатой деда Пихто завладеет бабка с «пистолетом». Она её – комнату – долгое время будет сдавать двум работницам кондитерской фабрики: Даше Шоколадкиной и Маше Мармеладкиной из села Зефирово. Одна из девиц, а, может быть, и обе залетят от Козлова, а, может быть, и от Баранова. Но это уже не столь важно. Это другая история и её расскажет кто-нибудь другой. Допустим, писательница Зизи Пупурис.
Пройдёт ещё несколько лет и Шиндяпкина на смертном одре, исповедуясь попу, признается, что всю жизнь мечтала о рослом и плечистом майоре ВДВ в небесном берете, тельняшке, с пронзительным стальным взглядом. Но, увы, вышла замуж за малахольного Шиндяпкина и родила от него двух непутёвых сыновей. Ещё пожилая женщина покается в том, что бесстыжей выходкой довела своего бывшего мужа до психбольницы. Мол, будущие полицейские - Боря Баранов с Колей Козловым некоторое время зло разыгрывали старика. А на Новый год и она, зная о проделках парней, тоже подшутила над несчастным, от чего Пихто окончательно сорвался с катушек…
Шиндяпкина много ещё чего интересного и забавного расскажет попу, но эти истории, увы, не имеют никакого отношения к «голубым-голубым глазам…»

Май, 2011г.

РАФАЭЛЬ

«…Мясники слопали горы сала.
Мясники трахнули целый город.
Им этого мало, им этого мало…».
(Рок-группа «Наутилус Помпилиус», песня «Стриптиз».)

1
По заплывшему жиром, короткому телу Рафаэля пробежала волною судорога, волосы на спине от боли и страха встали дыбом. Он дико заверещал. Вместе с ним заорала и Роза, что спала рядом. Ей не было больно и страшно, Она просто как хорошая, преданная жена поддержала мужа. От воплей стариков проснулось дитя соседей, с которыми горцы делили дом, и заплакало.
— Что, Рафаэл, дорогаа? Что? — над пожилым мужчиной склонилась супруга. Он увидел над собою белое, словно выпачканное в муке, широкое лицо, по-жабьи выпученные глаза, темную полоску сросшихся бровей и более редкую, светлую нитку усиков.
— Что-что?! Э-э-э! Опат, Роза, свыны прыснылыс.
— Ох-ох-ох! Опат свыны. Надо тэбэ с Эгорой поговорыт. Она всэх лэчыт, — тонким, сладким голоском пропела пожилая женщина.
— Надо. Э-э-э. Надо. Вот свынэй прыдот лэчыт, э-э-э, ы я с ным поговору. Эгор ы мэна посмотрыт…
Рафаэлю несколько последних лет снится один и тот же сон, точнее, кошмар. Будто его, полностью голого, волокут за ноги по снегу два здоровенных розовых борова. Вешают на большой острый крюк и, сыто похрюкивая, опаливают паяльной лампой, потом потрошат огромными ножами. Во сне старику не больно, а щекотно. Снег окрашивается и тает от теплой крови, стекающей из его тела. Жутко становится, когда один из кабанчиков, радостно взвизгнув, ловким движением ножа отсекает гордость Рафаэля — его женилку. В это мгновение старика пронизывает невыносимая боль, охватывает какой-то первобытный животный ужас (как говорит горец: «Сэрдцэ потээт!»), и он начинает истошно орать…
Рафаэль всю жизнь, сколько себя помнит, сапожничает и держит свиней. Также он скупает поросят в дальних деревнях. Дома их режет и разделывает, жена же Роза мясо успешно продает на местном редькинском базарке. Правда, сейчас по области мотается уже не старик на ветхом «Жигуленке», а его сын Леонардо и внук Сальвадор на новых «Нивах».
— Ывашка-дурашка краска прыносыла. Я эму, дорогаа, за нэе тарэлку вчэрашнэго супа налыла…
— Ывашка?
— Да. Дурашка!
— Молодэц. Роза. Краска. Э-э-э. Цвэт какой?
— Красная.
— Красная — красывый цвэт. Хорошо. Надо будэт туалэт, Роза, покрасыт. Чэрэз нэдэла госты прыэдут…
— Хорошо, дорогаа…

2
Во дворе под брезентовым навесом собрались близкие и дальние родственники Рафаэля. Было пестро и шумно, как на восточном базаре. Сегодня старику исполнилось семьдесят лет. Старший сын именинника Леонардо — как и отец: маленький, толстенький, только на четверть века посвежее — готовил на мангале шашлык из свинины. Ему помогал младший брат Карлен, что приехал из Хренска. Приглашенные, ожидая жареное на огне мясо, пребывали в радостном возбуждении. И тут к дому подъехал черный, размером с танк джип Карапета – владельца хренского ресторана «Голливуд» — самого дорого и уважаемого в Рафаэлевой родне гостя. Все повскакивали со своих мест, засуетились.
Из огромной мощной машины с тонированными стеклами вылез низенький, но важный мужчина с тонкими ножками и скуластой квадратной головой.
— Здравствуй, дада Рафаэл-джан!
— Здравствуй, дорогой Карапэт-джан!
Вслед за племянником именинника из внедорожника медленно «вытекла» гибкая, изящная женщина в черном платье а-ля Коко Шанель. Откинув с зеленых глаз синюю челку, она закурила. С кошачьим прищуром оглядев компанию, по-змеиному прошипела:
— Картина С-с-саврас-с-сова «Грачи прилетели»!!!
— Э-э-э! Кто это? — поинтересовался дядя у племянника.
— Васылыса.
— Что она, Карапэт-джан, сказала?
— Да так, Рафаэл-джан, умнычаэт.
— А гдэ, э-э-э, красавыца Бэлоснэжка?
— Бэлоснэжка мэнэ, дада, огорчыла. Она — жывотноэ, наградыла мэнэ насэкомымы.
— Э-э-э. Жал. Болшаа, бэлаа Бэлоснэжка! Красавыца!
— Бэлоснэжек много, дада-джан, а Карапэт одын…
Гулянье было в самом разгаре, когда к Рафаэлю, чуть пошатываясь, приблизилась Василиса.
— Дед, где у тебя тут параша?
— Какой, э-э-э, параша?
— Сортир! Туалет!..
— Э-э-э! Туалэт! Щас! — именинник, не торопясь, вразвалочку пошел впереди, следом за ним поплыла пассия Карапета. Они завернули за свинарник размером с крупный дом.
— Вот, Васа! — старик показал на недавно покрашенную туалетную будку.
— Ва-а-у-у! Параша из красного дерева!
— Э-э-э! Красывый! Красный!
— Не-е-а! Не красный, а прекрасный, — Василиса ловко задрала платье и тут же, рядом с туалетом сходила по маленькой нужде. Нижнего белья на ней не было. Поднявшись, с брезгливым выражением на смазливой мордашке, зло бросила хозяину:
— Всю жизнь ты, старый пень, по уши в дерьме. Руки по локоть в крови. Вон, — дамочка презрительно-небрежным движением ручки указала на кучу свиных фекалий, — гора Арарат в миниатюре. Вонь невыносимая. Рядом летают стаи зеленых мух. Крупные и агрессивные, словно орлы. Ради чего все мучения и лишения, если в итоге удобства на улице? Красная параша? Ты, дед, случаем не тайный сталинист?.. А-а-а может, ты просто хочешь сисястую дебелую блонду? А-а-а? Этакую Желку в розовом? Ха-ха-ха!.. — с нотками истерии засмеялась пьяная девица.
— Э-э-э! — не нашелся, что ответить, Раф.
— Молчишь? Торчишь? Я видела твою бабку. Чисто каракатица! Понимаю и сочувствую. Да-а-а! Она не похожа на Желку в розовом…
— Э-э-э! Зачэм, жэнщына, плохо говорыш? Я простой сапожнык. Жэна сыдыт дома. Свынэй кормыт. Я ых рэжу. Она ых продаот. Э-э-э! Зачэм злой такой?..

3
Рафаэль степенно, не торопясь, ужинал, а Роза ему молча прислуживала. Насытившись, мужчина вытер пухлые губы и маленькие руки белым вафельным полотенцем, откинулся на спинку стула и издал звук одобрения:
— Э-э-э! — пристально посмотрел на жену и добавил: — Почэму ты нэ Жэлка в розовом?..
Роза, одеревенев, выпучила более обычного глаза и виновато захлопала ресницами. Несколько лет назад племянник Карапет приехал к дяде с юной пышнотелой блондинкой Анжелой. Девица была облачена в коктейльное розовое платье, усыпанное большими стразами. Раф, глядя на ее прелести, потерял дар речи. Он издавал только один звук: «Э-э-э!». Сильно напившись, что для него не свойственно, сапожник и мясник предлагал волоокой прелестнице за благосклонность… тушу борова и зеленые зимние сапоги жены Розы… Об этом происшествии знают все родственники и знакомые Рафаэля и, бывает, подшучивают над стариком.
— Э-э-э, Роза! Скоро конэц мэсаца. Ты много спырта продала?
— Да-а, дорогая!
— Я тогда позвону внуку Салводору, чтоб прывез еще. Ты толко много дыхлофоса нэ добавлай, а то на прошлой нэдэлэ сдох алкаш Мышка. Говорат, что он брал у нас спырт и у цыгана Будулаа. Буд осторожнэй, э-э-э, Роза. Поболшэ воды…
— Хорошо, дорогаа! Хорошо!..

4
Закончилось короткое, но жаркое лето. Мелькнула желтым крылом щедрая на дожди, туманы и грязь осень. На улице села Редкино стояло хмурое декабрьское утро.
Рафаэль, лузгая семечки, не торопясь, шел в магазин за хлебом, когда на узкой тропе средь высоких сугробов встретился с цыганом Будулаем. Два старика с полминуты, посапывая, молчали. Потом Рафаэль, топнув ногою, крикнул:
— Э-э-эй!
— Чо «эй»? — переспросил Будулай.
Старики разойтись не могли. Оба толстенькие и пузатенькие. Или кому-то из них, уступая дорогу, надо возвращаться назад, или заходить в сугроб.
— Э-э-эй! — снова крикнул сапожник и мясник.
— Чо «эйкаешь»?
— Ыды!
— Сам «ыды». Ты горный орел или баобаб?
— Э-э-э! Ты, Будулай, ылы… — что «ылы» Рафаэль так и не уточнил, потому что не придумал, не успел, хотя времени было достаточно. Цыган ловко толкнул горца пузом, словно всю жизнь этим занимался. Рафаэль, заваливаясь в сугроб, потянул за собою Будулая. Упавшие стали жестоко ругать друг друга на своих родных языках, само собою разбавляя речь русским матом. От злости и ярости, их охватившей, они забыли русский…

5
Старик, уминая горячие пирожки с куриным ливером, сидел на большом дубовом чурбане возле красного туалета и мечтательно глядел на высокую кучу свиного дерьма, припорошенную снегом, когда приехал его племянник Карапет. Гость, как всегда, важно, не торопясь, вылез из джипа и поприветствовал дядю:
— Здравствуй, Рафаэл-джан!
— Здравствуй, Карапэт-джан!
— Дада, тота Роза всо прыготовыла?
— Да-а, Карапэт-джан! И холодна, и горачаа эда. Твоы друза, как всэгда, будут доволны.
— Добро, Рафаэл-джан. Сэгодна будэт большаа ыгра. Будут участвоват болшыэ дэнгы…
Несколько минут спустя из внедорожника выпорхнула рослая девица в белой шубке и фиолетовом парике. Она, как и все многочисленные подружки Карапета, была значительно выше его ростом. Увидев красный туалет, она воскликнула:
— Гламур-у-урно! Гламур-у-урно!..
— Э-э-э? — спросил дядя у племянника, обратив взгляд на девицу.
— Это Малвына.
— Э-э-э? Васа? — выдавил из себя старик.
— Васылыса, как говорыл мой отэц Гамлэт, харкала в харчо…
— Э-э-э, — понимающе помахал головою Раф.
— Голу-у-убчик, гора г-г-г! — пропела Мальвина, указывая ручкой в шелковой розовой перчатке на свиные фекалии.
И тут неожиданно рядом с двумя маленькими горцами вырос верзила Иван в детской красной шапочке с Микки Маусом.
— Э-э-э! Что тэбэ, Ывашка?
— Де-е-ед, ку-упи! — деревенский дурачок протянул Рафаэлю огромный ржавый лом.
— Э-э-э, Роза!
— Да-а, дорога? — из дверей свинарника высунулась пожилая женщина.
— Дай Ывашке пырожок! Э-э-э, возмы лом!
— Хорошо, дорога!
— Рафаэл-джан, зачэм тэбэ лом?
— Прыгодытса, э-э-э. У мэна ых ужэ восэм штук. Это будэт дэватый…
Мальвина, коснувшись пальчиком плеча Ивана, сладко выдохнула:
— Гу-у-улливе-е-ер!
— Э-э-э? — спросил дядя у племянника.
— Она сэгодна вэс дэн говорыт слова толко на буква «га». Вчэра говорыла на «во», а завтра будэт на «да». И так далээ. Малвына так cэбэ развлэкаэт…

6
Карточная игра закончилась под утро. Всю ночь Рафаэль и Роза прислуживали Карапету и его друзьям. В шестом часу утра старик распахнул высокие глухие ворота и несколько дорогих машин покинули его двор.
«…Один боров крепко держал Рафа, а другой, весело похрюкивая, оттягивал старику, словно резинку, крайнюю плоть женилки…». Мяснику стало невыносимо щекотно, и он во сне засмеялся:— Хэ-хэ-хэ!
Роза, чтоб угодить мужу, тоже стала гоготать. Старик вздрогнул и открыл глаза. За стеною заплакала соседская девочка. Включив бра, Рафаэль увидел свою жену в белом кудрявом парике и розовых ажурных трусах. Меж вислых, вымяподобных грудей серебрился пучок вьющихся волос.
— Э-э-э? — спросил муж.
— Я Жэлка в розовом! — ответила тонким сладким голоском жена и томно вздохнула.
— Э-э-эх!.. — воскликнул старик и засунул голову под подушку…

Апрель, 2011г.

ФАНТАЗИИ СИСИ
1

- Ко-огда-ато бы-ыли насто-оя-щие м-м-м… - заикаясь, тараторила блондинка в розовом Любочка Балаболкина.
- Мачо!? – подсказала Сильва Сидорова, тощая, сутулая, похожая на вяленую чехонь, сорокалетняя женщина в очках с толстыми линзами.
- Не-е-ет! Ко-огда-ато бы-ыли на-стоящие м-м-м…
- Мужчины!?
- Не-е-ет! Ко-огда-ато бы-ыли на-стоящие м-м-м…
- Менты!?
- Не-е-ет! Ко-огда-ато бы-ыли на-стоящие м-м-м…
- Мудрецы!?
- Мо-о-олчи! М-м-м… - Любочка Балаболкина психанула и ударила маленьким белым пухленьким кулачком по журнальному столику. Чайные чашки подпрыгнули в блюдцах, - - М-м-м! М-м-м!
Сильва Сидоровна молчала какое-то время, как рыба.
-М-м-м!М-м-м! – продлжала мычать блондинка.
- Марсиане!? – выстрелила Сильва.
- М-м-маньяки! Да-а! На-стоящие м-маньяки! О-они из-за же-енщины совершали подвиги!..
- Это храбрые рыцари совершали подвиги для прекрасных дам. Для дам своих сердец, - уточнила Сильва. Она в своё время закончила исторический факультет университета города Хренска. Ещё она училась на ботаническом и географическом факультетах. У Сидоровой было три высших образования – три красных диплома. В университете, с чьей-то лёгкой подачи Сильву Сидоровну стали звать СиСи (по первым слогам её имени и фамилии).
- Всё ра-авно пере-еве-елись на-астоящие м-м-маньяки!..
- Мне моя бабушка когда-то давно рассказывала, -тихо, шёпотом повела речь СиСи, - Царствие ей небесное! – перекрестилась обладательница трех красных дипломов, слеповато гладя на плакат с изображение полуобнажённого Шварцнегера, - Так вот бабушка Клава мне рассказывала, что в нашем городском парке когда-то, возможно еще при царе лютовал сексуальный маньяк по кличке Нахлобучиватель… Он никого не пропускал, ни кем не брезговал… И девиц невинных портил, и женщин замужних окучивал, и старушками древними не брезговал. Те, кого он, извиняюсь, нахлобучил, иначе говоря, взял, описывали его внешность по-разному. Одни говорили что он картавый карлик с большим и красным, как его, носом. Другие уверяли, что он рыжий лохматый крепыш, с солидным пузцом. Третьи клялись, что он ни то леший, ни то снежный человек, который случайно забрел в городской парк… А, одна столетняя лысая старушка с бородой и усами всех горячо убеждала в том, что он – Нахлобучиватель, ни то с Луны, ни то с Венеры во времена русско-японской войны свалился , то есть он – гуманоид… Но большинство его описывало так: Здоровяк, метра два; борода лопатой; волосатый, даже на спине шерсть; огромные ручищи-грабли; из одежды на нём били только жёлтый колпак с красными бумбончиками и хрустальными колокольчиками… А, да, ещё белые мягкие тапочки сорок последнего размера…
- А-а-а, ка-акой у него был этот са-амый?
- Говорят до колен!
- Ва-а-ау! – глаза у Любочки от приятного удивления стали размером с пинг-понговые шарики, - Я бы всё отдала за минуту в его ласковых руках, - Не заикаясь, пропела Любочка Балаболкина, взгляд её затуманился, увлажнился…

2
Старую деву СиСи последние несколько лет сладко, до изнеможения мучили буйные эротические фантазии. Что было их причиной? Приближающийся климакс? Никудышная экология? Изменяющийся климат? Компьютеризация? Танковая часть, находящаяся рядом с домом девы? Магнитные бури? Новое особое расположение звезд. Приближающийся конец света (по календарю майя)? Отсутствие мужчины? Ни кто толком не знал. Ни сама СиСи, ни её врач гинеколог-сексопатолог Феликс Эдмундович Пшездомский, ни спивающийся сосед-прапорщик в отставке – Миша Шишкин, ни кастрированный кот СиСи – Голубчик… Я, как автор сего опуса, предполагаю, что причиной эротических фантазий Сидоровой были все перечисленные факторы вместе взятые, то есть в букете…..
А, началось всё с Нового года, точнее спустя две недели после него. СиСи выносила из дома отслужившую ёлку. Возле мусорных баков она замешкалась, и её взор упал на огромный, дырявый, лоснящийся от грязи и пота, зелёный в красную крапинку мужской носок. Женщина его, не раздумывая, подобрала и, скомкав нервной, дрожащей рукой, запихнула в карман своего нового недешевого пальто…

3
СиСи получила три высших образования, но ни по одному из трёх красных дипломов не работала. Когда-то в детстве она ходила в художественную школу при доме пионеров. Там Сильва научилась рисовать, точнее, писать милых кошечек и собачек, золотые березовые рощи и влюбленные пары белых лебедей на маленьких синих прудах…
Сидорова уже … дцать лет бойко писала картины и успешно их продавала на центральной улице города Хренска. Имея кое-какой вкус и кое-каких творческие навыки женщина без особого труда смастерила из найденного носка куклу-царевича Квака ( имя кукле Сильва придумала сама). Носок она сознательно не стирала, только заштопала, так как самым главным, важным, ценным в царевиче Кваке был, мягко говоря, запах. Запах, точнее, дух - звериный, первобытный, дурманище крепкий и терпкий… Такой, наверно, культурно выражаясь, «аромат» был у охотника на мамонтов и саблезубых тигров. Смрадный дух, давно немытого, большого и сильного самца… « Запах» царевича Квака затмил, накрыл медным тазом весь немаленький набор парфюмов женщины. Даже классический и аристократический аромат «Шанель №5» отдыхал, отошел на второй план. Царевич Квак – зеленый в красную крапинку носок, набитый ватой, с двумя глазками – красными перламутровыми пуговицами и кроличьим хвостом на маковке мог быть, допустим, гуманоидом иль большим бананом, бумерангом иль змеем искусителем, на худой конец, кривым этим самым… Всё зависит от фантазии, угла зрения, предрасположенностей смотрящего на Квака. Рукотворная игрушка стала пастельным другом Сильвы. Одинокая женщина, обычно, перед сном, взяв царевича Квака в руки, шепталась с ним о сокровенном. Прижимала к маленькой, впалой груди, нежно целовала и, конечно, нюхала-нюхала. Потом, с улыбкой счастливой и удовлетворённой женщины, укладывала Квака рядом с собою на подушку и погружалась, словно в тёплое ласковое, южное море, в сладкий, как правило, эротический сон…

4.

«… Сидорова карабкалась по высокой и толстой берёзе за бананами. Карабкалась час, другой… Ствол приятно тёр пах женщины. Наконец она добралась до заветных плодов. Сорвала все до единого и стала спускаться в низ. Когда её ноги коснулись земли, все бананы превратились в эти самые… Сильву окружила толпа возбужденных женщин. Они выхватывали эти самые… и сыпали в карманы зимней шубы СиСи монеты. Не прошло и минуты, как охотницы за этими самыми… разбежались в разные стороны, а Сидорова осталась одна без единого банана-оборотня, даже маленького, занюханного не осталось, с полными карманами мелочи…» - СиСи проснулась с красными, влажными глазами. Вся подушка и царевич Квак были мокрыми от слёз.

5
-Ме-е-елочь снится к сле-езам. Да, СиСи, к сле-езам. Может те-ебе вместо Ква-квака, завести се-е-ебе м-м-м…
- Маньяка?!
- Не-еа. М-м-м, М-м-м, М-м-м…
СиСи долго, флегматично молчала, пока Любочка Бабаболкина ни родила слово: Мужчину».
- Я искала! – с потухшим взором, обречёно обронила СиСи – В цирке!
- В ци-ци-цирке?
- Да! И в кинотеатре, и в драматическом, и в филармонии, и в картинной галерее, и в музеях всяческих, и в кафе, и в барах, и в рабочих столовых…
- В ра-ра-рабочих сто-о-ловых?
- Да! И на хоккейных, и на футбольных матчах… Да же, на автобусных остановках…
- О-о-остановках?
- Да! И в мужском монастыре!
- В мо-мо-монастыре?
- Да!
- А в би-би-библиотеке или ба-ба-басейне пробовала? – поинтересовалась подруга.
- И в библиотеке была! – Сидорова махнула рукой, - И в бассейне была. Там одни пенсионеры. Даже старики на меня внимания не обращают…
- И-и-им уже э-э-этого не надо.
- Чего не надо?
- Се-е-екса!
- Им не надо! А мне очень-очень надо! – истерично выкрикнула СиСи и зарыдала.
- По-по- подожди, по-по-подруга. Не всё по-по-потеряно. Мо-о-ожно вызвать призрак На-на-нахлобу-у-учивателя…
- Это как? – перестала лить слёзы, встрепенулась Сидорова.
И Любочка Балаболкина поведала старое городское предание, точнее обряд для одиноких, невостребованных женщин. Его - обряд Любочка нашла в записной книжке своей тётушки Людмилы Ивановны Балаболкиной из села Редькино.
Он таков: В полночь полнолуния, в главном городском парке Хренска у памятника - бойцу невидимого фронта - разведчику (имя разведчика в целях конспирации на памятнике не было указано) залпом выпить стакан водки настоянной на яичках чёрного мартовского кота (надо настаивать водку шесть недель) и закусить выпитое живой белой беременной мышью. Потом, не моргая, глядя в глаза бронзовому бойцу невидимого фронта, громко и, желательно, эротично три раза прокричать: « О-о-о! Великий Нахлобучиватель, возьми меня! Возьми меня всю без остатка!..» Через шесть минут и шесть секунд должен появиться призрак настоящего сексуального маньяка и взять просительницу, как женщину…

6

Сидорова, готовясь к встрече с Нахлабучивателем, целый день провела в самом дорогом салоне красоты Хренска, что базировался при закрытом элитарном клубе «Голубая луна в розовый горошек». В салоне, начиная от банального маникюра и заканчивая навороченным, эксклюзивным ПЕЗДИКЮРОМ, Сильва прошла все процедуры по наведению гламура. Стоило ей это удовольствие трёх месячных заработков.

7
СиСи проделала обряд, предложенный Любочкой, но, ни кто её через шесть минут и шесть секунд не взял, не нахлобучил. Бедная женщина прождала долгих шесть часов в ночном, зимнем парке, но, увы, маньяк не появился.
Но зато, после этого странного ритуала, Сильве многие, самые немыслимые предметы стали казаться, видится ЭТИМИ САМЫМИ. Да-да! Этими самыми. И огурцы…, и баллончики дезодорантов…, и трубы…, и водонапорные башни…, и шланги разных мастей, калибров…, и стволы пушек, танков. Даже самое высокое здание города Хренска Сидоровой напоминало гигантский хрен…

8
Стояла бархатная осень. СиСи гуляла по пустынному, малолюдному городскому парку. Подбирала с мягкого, пестрого «ковра» листья ярких расцветок и редких очертаний. Грустила…
«…Сегодня ровно тринадцать лет, как у меня не было мужчины… Да-да! – с сучьей тоской подумала Сидорова, - Стройные белые берёзки сбросили свои золотые платья. Ждут дубов-маньяков. А, кругом - пни, пни, пни… Да, уж!»
Сильва не заметила, как приблизилась к памятнику бойцу невидимого фронта, и тут её приспичило по малой нужде. Никого рядом не было и она смело шагнула за вечнозеленые елки, что росли у памятника.
Спустив трусики и задрав пальто, женщина присела.
- Дзинь-дзинь-дзинь! – услышала СиСи тихий, тонкий, еле-еле уловимый хрустальный звон. Неожиданно огромные волосатые руки крепко и властно обхватили её талию. Приподняли. Нагнули… В вялую, хилую и бледную плоть старой девы вошло нечто толстое и длинное, тёплое и скользкое…
- Ва-ау-у! – только и успела выкрикнуть Сидорова и до крови прикусила себе язык. Далее ей стало не хватать воздуха, словно то, что в неё вошло- стало комом в горле. Сердечко женщины затрепетало, забилось пойманной зелёной мухой в горячей и сильной руке. Кулак сжался до хруста в пальцах и муха умолкла… Перед влажным, затуманенным взором СиСи поплыли зеленые ёлки, жёлтые и красные листья, голубое небо, белые облака, бронзовый боец невидимого фронта…

Когда Сильва пришла в себя, уже смеркалось. Она была одна. Рядом ни души. Только огромный белый тапочек покоился возле полуобнаженной женщины, распластанной на земле.
- Чудо! Чудо свершилось! Ва-ау-у! – шептала посиневшими от холода губами, дрожала всем своим существом Сильва Сидорова, - Слава, Великому Нахлобучивателю!..

9
Пройдёт полвека, точнее сорок девять лет и девять месяцев, и старушка Сильва Васильевна Сидорова, умирая в доме престарелых, будет долго бредить. Но это будет лёгкий и приятный бред: в нём золото осени и хрустальный звон, сильные мужские руки и ком в горле от сладострастия, памятник бойцу невидимого фронта и белый тапочек…
… Последняя слеза скатится по щеке старушки, последний вздох и уже спускают маленький, узкий гробик в яму…
… Соседка Сильвы Васильевны по комнате в доме престарелых коснётся губами лобика умершей и положит в домовину большой белый тапочек, из которого будет выглядывать, как бутылка из кармана, зелёный в красную крапинку носок с красными пуговицами и кроличьим хвостом…
- Не могу я на эти штарушичьи моражмы шпокойно шмотреть. – прошепелявит беззубый могильщик, затянется папиросиной, сплюнут табачину, - Я офигиваю от них. Шегодня точно напьюшь…
Декабрь, 2011г