Город Х (часть 2)

«Город Х»
( роман)

«Хрен редьки не слаще» (народное)

Роман в самостоятельных историях «Город Хренск и село Редькино». Где главные герои одних историй «перетекают», становятся персонажами второго плана, участниками массовки или упоминаются в неких других сюжетах… и наоборот.

ПЯТЬ КОМИЧЕСКИХ ИСТОРИЙ

МАРТ
ГОД ЖИЗНИ
НЕЗНАКОМЕЦ
СТАРШЕНЬКИЙ
МУЗЫ

МАРТ
Был март. Был вечер. В ста шагах от центральной библиотеки города Хренска, возле, с верхом наполненного, мусорного контейнера, заглотнув тухлый селедочный хвост, утробно горланил молодой, блохастый беспризорный кот. Это был его первый март. Он не знал, что с ним происходит. От избытка сил, соков, в нем бродивших, он уже сделал с десяток кругов вокруг бака, пугая маленькую, подслеповатую старушку, что рядом торговала семечками и орешками. Возле контейнера размашистой походкой «солдата революции», чуть сутулясь, прошла, точнее, пролетела девушка на тридцать четвертой весне. Назовем ее Милой. Она зашла в библиотеку. Минуту спустя туда же ввалился мужчина на тридцать втором году жизни. Он — невысок, на треть головы ниже нашей героини, мешковат, на большой круглой голове еще осталось немного огненно-рыжих волос. Пусть он будет Геной.

— А-а, справочник по кактусоводству вы еще подержите у себя, — вычеркивая в карточке принесенные книги, басовито, с хрипотцой обратилась к Миле библиотекарь (допустим, Октябрина Сидоровна) — боевитая, молодящаяся бабулька с пышным бюстом в глубоко декольтированной голубой кофточке и розовом кудрявом парике.
— Да, если можно, — пролепетала-пропела девушка.
— Вы выращиваете кактусы? – сверкнув вставными челюстями под золото, проскрежетала Октябрина Сидоровна.
Почему маленькая, несвежая женщина, спросите вы, имеет голос мужика? Возможно потому, что её отец треть века ходил в море на рыболовецком траулере боцманом… Или потому, что Октябрина Сидоровна тихими, одинокими вечерами, накатив на роскошную грудь три-четыре рюмашки домашнего медового самогона собственного производства и закусив солёным арбузом, разваливается в кресле-качалке, укрывается пледом из натуральной верблюжьей шерсти и, попыхивая питерским «Беломором», глотает детективы, ужастики, фэнтези… всё то, где много-много крови… Или потому, что она, увы, аки Котовский, полностью лысая… Или от того, что всех особей мужского пола от восемнадцати до девяносто восьми лет считает «козлами»… Точно никто не знает. Даже сама Октябрина Сидоровна…
— Да, это мое хобби… Еще и фикусы.
— Фикусы? Что вам сегодня дать?
— Если можно, «Джейн Эйр».
— Можно, конечно, но вы эту книгу берете уже восьмой или девятый раз. Сейчас принесу… А-а, вам что, молодой человек? — поинтересовалась Октябрина Сидоровна, сначала услышав покашливание, а потом заметив переминающегося с ноги на ногу и мнущего в руках кепку Гену.
— Мне… кхе-кхе… Е-если мо-ожно, что ни-ибудь по-о а-астроло-о-гии-и… кхе-кхе, — заикаясь, с большим усилием выдал он.
— Хо-ро-шо! — библиотекарь, резво семеня короткими ножками — сея каблучный стук, скрылась в хранилище.
Глядя в Генину карточку, Октябрина Сидоровна со святой невинностью в очах поинтересовалась:
— Вы муж и жена?
Мила побледнела. Быстро сняв очки, стала их усердно протирать белоснежным платочком. Гена, набычившись, пошел пятнами. Прокашлявшись, задал встречный вопрос:
— С-с-с че-его вы-ы-ы взя-яли-и-и-и?
— Она Курочкина, а вы Петухов!!! — «выстрелила из гранатомета» библиотекарь.
Читательница — прыщавая, худосочная девица, рывшаяся рядом в книгах, на удивление громко и хрипло, с долей истерии заржала…
Мила, не расписавшись за книгу, выскочила из библиотеки. Гена побагровел. Хотел, было что-то сказать, но в последний момент передумал, махнул рукой и следом за Курочкиной вышел на улицу.
— Не-е обра-ащайте-е внима-ания! Пу-у-устяки! — сказал он Миле. — Вы-ы где жи-и-иве-ете?
— В микрорайоне Слухово-Гавкино, — успокоившись, ответила она.
— На-ам по пу-ути. По-огода-а хо-ороша-ая.
— Да, сегодня был такой чудесный солнечный день. До восьмого марта еще несколько дней, а уже подснежники продают...
— Про-ошлая зи-има была-а холодна-ая. А э-эта тепла-ая.
— Да. У нас батареи чуть теплые, а температура в квартире двадцать один градус. Когда солнечно на улице — на душе весна, а когда пасмурно — сердце инеем покрывается… - пропела Мила.
— О-о-о! Ка-а-ак вы кра-асиво го-говорите.
Мила от Гениных слов потупила глаза.
Они проходили возле мусорного бака… Молодой кот, наш старый знакомый, ухаживал за холеной, по всей видимости, домашней кошечкой. Он был неуклюж. Дама его сердца снисходительно, брезгливо принимала ласки. На краю бака сидел старый, толстомордый котяра с порванными ушами и равнодушно глядел на бренный мир единственным не моргающим бандитским оком.
Молодые люди увидели кошачью свадьбу и смутились. Мила — вымученно улыбнулась. У Гены — покраснели уши. Откашлявшись, он сказал:
— М-мне жа-а-аль бездо-о-омных жи-и-ивотных.
— Мне тоже, — поддержала она. — Многие берут животное домой. Ту же собаку или кошку… Когда они маленькие — это забава, игрушка, а вырастут — выгоняют на улицу.
— Д-да. А-а они ве-едь так привы-ыкают к ххозя-яну.
— Да. Они очень сильно переживают это. Я даже видела собаку со слезами на глазах… Она была породистая. Видно, потеряли. Глаза умные-умные. Могла бы говорить — адрес бы свой домашний сказала…
— Курить есть?! — окликнул Петухова малолетка, стоявший в обнимку с девчушкой на обочине. Гена остановился и достал сигареты. Паренек вразвалочку подошел.
— А две можно? Еще ей.
— Мо-ожно.
— А спички?
— Н-на.
Подростки закурили.
— Еще совсем дети, а уже курят, — с сожалением сказала Курочкина, когда юная парочка скрылась в темноте.
— Я-я не-е люблю, ко-огда де-евушки-и ку-ку-курят.
— Я тоже. И юноши тоже. Зачем вы курите? Это же так вредно!
— При-привычка.
— Курение — это бытовая наркомания! Бросайте. И чем быстрее, тем лучше!
— Я-я по-по-постараюсь.
- Ну, вот я и дома, — они остановились у подъезда девятиэтажки.
Темень. Невдалеке тускло подмигивал ржавый фонарь на кривом столбе.
— Сэ-э-э, купите даме цветок любви и нежности! — из мрака вынырнул пьяненький неряшливый мужичок с реденькой трёхцветной (чёрно-рыже-седой) козлиной бородкой и длинным желтым женским шарфом на тощей, кадычной шейке. Его покарябанная физиономия была важной и торжественной. Чахленький тюльпанчик-заморыш в дрожащей руке мужичка имел вид вопросительного знака. Петухов выпятил вперед грудь, нахмурил густые брови. Мила стала усердно протирать платочком очки…
— Сэ-э-э, купите пекасной даме эту едкую дивную озу… На носу, сэ-э-э, восьмое мата. Сделайте коолевский подаок, сэ-э-э… Не жлобьтесь, — картаво канючил неизвестный в женском шарфе с кисточками и бомбончиками, — или дайте свободному художнику, уководителю наодного теата «Вдохновение» Степану Соломонскому двадцать семь ублей на фанфуик настойки бояышника...
Гена достал из кармана горсть мелочи и протянул попрошайке. Тот двинулся к фонарю считать деньги. Мгновение спустя вернулся.
— Здесь, сэ-э-э, только шестьдесят восемь ублей. Дайте еще тинадцать. Будет на ти фанфуика…
— На-на-наглеешь, дядя, — Гена выгреб остатки.
— Благодаю, благоодный человек. Вы так добы и щеды, а дама вашего седца так пекасна и гациозна. Чисто Венеа Боттичелли…- неизвестный с цветком раскланялся. Подумав, добавил: — Поцелуйтесь, пожалуйста… Доставьте свободному художнику удовольствие…
Петухов с Курочкиной потеряли дар речи.
- Я Степан Соломонский, главный ежиссё наодного теата «Вдохновение» при клубе макаонной фабики номе два имени Емельяна Пугачёва. Давайте сыгаем мизансцену. Вы, молодой человек, Омео, а вы, баышня, Джульетта… Итак покажите мне стастный поцелуй огнедышащей любви…
— Иди спать! — не заикаясь, рыкнул Гена.
— Падон-падон! Я все понял. Удаляюсь… А, да, забыл, — он протянул Миле цветок, при этом успел чмокнуть ей ручку.
— Во-о-он!!! — медведем зарычал молодой человек.
Проползла улиткой долгая минута. Они молчали.
— Мне пора… Как вас зовут?
— Ге-геннадий Ми-михайлович.
— Людмила Сергеевна, — они крепко пожали друг другу руки, — Спасибо за цветок. — Она порывисто поцеловала его в щёку, чуть не уронив очки. Уже собралась бежать, но Петухов схватил ее за локоть и крепко, по-мужски прижал к себе. Стал неумело целовать… Она обмякла. Тихо ахая и томно вздыхая, шептала:
— Я, я никогда не целовалась с мужчиной… Пустите меня, Геннадий Михайлович! Пустите. Мне в восемь надо быть дома… Гена!!! Я всегда в восемь дома. Пусти. Мама с бабушкой будут волноваться, а у прабабушки еще криз случится… Геночка…
— Вею! Вею! – кто-то рядом картаво выкрикнул, послышались нестройные аплодисменты, - Баво! Баво, дузья!
Молодые люди увидели под фонарём Степана Соломоновича и ещё двух странно и нелепо одетых, словно из параллельного мира, существ.
- Да вы, молодой человек, не Омео… Вы, стопудово, Отелло…
- Во-о-он!!! – диким слоном затрубил Гена.
- Вею-вею! Баво!
- Пошли Штакан, а то Отелло нам дыни наколбашит, - прошепелявило одно из странных существ, одетое в черно-белые клетчатые штаны с мотнёй до колен, и потянуло Соломонского из-под фонаря в густую темень…
- Пока, шалуны! – прогундосило третье бесполое и безвозрастное существо и на прощанье махнуло, почему-то, маленьким японским флагом.
- Я-я-я-я-япона мать!!! – Петухов дёрнулся в сторону странной троицы, но Курочкина его удержала…
* * *
На восьмое марта Гена подарил Миле редкий кактус с длинными-предлинными колючками. Он вот-вот должен был дать редкий цвет. Будучи астрологом-любителем, Петухов вычислил по звездам, что они с Курочкиной идеально созданы друг для друга.
Через месяц пчелиным роем гудела свадьба. Тамадой на ней была заводная, шебутная библиотекарь Октябрина Сидоровна.
…Через год у молодых родился мальчик крепыш. Они - мама и папа, ласково его зовут Цыпленочком…

ГОД ЖИЗНИ

ЯНВАРЬ... Классно встретили Новый год. Давно так не гудели. Жена наготовила большую кучу блюд. Выпивки-море! Отмечали в семейном кругу. Ели-пили-спали-ели-пили-спали-сра... Я - Лёня Лопушков – сверхгенеальный мыслитель всея вселенной начал встречать Новый год с Камчатки и далее по всем часовым поясам. Закончил Калининградом... Жена Клава, взвесившись, расстроилась. Она за праздники поправилась на пять килограммов. Говорят, что вёл я себя интеллигентно. Мелочь - подмигивал, лез обниматься к пропробабушке жены. Два соседа (по очереди ) набили мне морду. Двухлетний племянник начал говорить слово "Щука". Букву "С" он пока не выговаривает...

ФЕВРАЛЬ 23... Купил бутылку водки. В подъезде - мрак. Оступился и разбил ценный сосуд. Всю ночь не спал, много курил, сердце разрывалось. 24 вышел покурить на лестничную площадку. Решил поздравить соседа-музыканта с мужским праздником. Он пригласил к себе. Пили домашнее вино из апельсинов и слушали какогото Баха. Спорили о том - есть ли жизнь на солнце. Бах знатно играет на губной гармошке. Он не хуже дуэта "Руки вверх". Хороший человек сосед - музыкант. Скорее бы весна!

МАРТ 8... Клава дала деньги на цветы. Купил любимой тюльпанчик с пальчик. На оставшиеся деньги выпил восемь кружек пива. От пива я добрый. Помыл и натер гуталином жене и теще сапоги.

АПРЕЛЬ... После длительного пребывания у родителей в Редькино нащупал на голове две маленькие шишечки. Очень чешутся.

МАЙ... Сегодня наблюдал свою намечающуюся плешь при помощи двух зеркал. Вот если бы можно было пересадить волосы "оттуда" на голову. Перед сном заставляю жену массажировать плешь моей головы. Хрюкаю от удовольствия.

ИЮНЬ... В ванной уже валяется более десяти пар моих грязных носков. Зелёных в красную крапинку. Духман! Нет слов. Каждое утро, когда чищу зубы, опрыскиваю их жениной французской туалетной водой. Клава не подает вида. Когда кончится вся парфюмерия в доме, психану и постираю сам. Пусть жене будет стыдно. Да, и без духов останется. Сама ВИНОВАТАЯ!

ИЮЛЬ... Жара жуть - мозги плавятся. Пью квас вёдрами. Забился мусоропровод. Все соседи ссыпают мусор под люками. Вонища, черви, зелёные мухи, грызуны... Фу-у-у-у! Уборщица, странная женщина, подняла крик, всем звонит, пинает ногами двери, вместо "здрасти" - "пошли вы все на..." Заставляет убрать. Но у нас в подъезде живут чисто интеллигентные люди: врачи, банкир, музыкант, полицейские, фарцовщики, дядя Тимофей с мясокомбината, ну и я само собой. Все наотрез отказываются убирать. Считают это ниже своего достоинства... Скорее бы зима. Мусор бы замерз - ни запаха, ни живности не было бы.

АВГУСТ... Был у меня вчера в гостях друг детства Толян Тройкин. Он классный водило, таксист. Квасили. Выпили две бутылки водки под пиво и сырок "Дружба". Я Толяну сказал: - Мой дом - твой дом, моя бутылка - твоя бутылка, моя жена - твоя жена. Клава загадочно улыбнулась. Мент Мусорский с третьего этажа не прав!

Видел свое прежнее увлечение. Я был в солнцезащитных очках - не узнала. Она торгует воблой и семечками возле пивбара. Стих в прозе, посвященный ЕЙ: « Скоро осень. Падают листья с дерев. Падает волос с моей головы. И, быть может, на прощанье моя зеркальная плешь пошлёт солнечный зайчик в твои осенние очи и они вспыхнут на мгновенье далёкой, забытой, чокнутой на всю башку, весной.»
Скорей бы осень. Жара достала.

СЕНТЯБРЬ... Завтра именины у Клавы. Три дня хлопочет на кухне - готовит. Я ей помогал: сменил в туалете перегоревшую лампочку и вынес мусор. Лежал на диване, пил пиво и глядел всё подряд по телику. Вечером, перед сном, рассказывал ей, как живут и размножаются китайцы. Она не дослушала. Захрапела. Как я устал!

ОКТЯБРЬ... Стоя в длинной очереди за живыми карасями из Редькино, занимался воспитанием мальчишки, надувавшиму розовые пузыри из жевательной резинки. Он влез без очереди. Из него может получиться большой человек, большой начальник. Жуть, какой упрямый и шустрый, хоть и туповатый. Замучил насморк.

НОЯБРЬ... Жена оставила мне тесто. Попросила испечь пирожки с картошкой. Я - оригинал! Испёк с хлебом. Клава как-то странно на меня посмотрела. Странная женщина моя жена. У тёщи на балконе плохо несутся куры.

ДЕКАБРЬ... У меня, любименького, был день рождения. Клава мне строила глазки, шептала на ухо ласковые слова, целовала в засос мою намечающуюся плешь. Танцуя, прижималась всем телом. Когда все гости, наконец-то, ушли, она села ко мне на колени и, применяя физическую силу, положила мою руку на свою подушкоподобную грудь... "Так она может вести себя с любым другим мужчиной"... - с тоской подумал я и устроил ей "варфаламеевскую ночь" с битьем посуды... Соленые огурцы закончились. С ними и живительный рассол. А на синем носу уже красноносый Новый год Да-а-у-у-ж-ж...

90-е годы – 2013г. адаптировано.

НЕЗНАКОМЕЦ

В микрорайоне Слухово-Гавкино города Хренска три года назад был сдан двенадцатиэтажный дом о шести подъездах. Бабушки-пенсионерки первого подъезда к сегодняшнему дню знали практически всё о каждом жильце своего подъезда: место работы, доходы, любовные и дружеские связи, генеалогическое древо, пикантные мелочи...
Как-то вдова старшего прапорщика Клавдия Ивановна и её подружки, в ожидании тристодевяностоседьмой серии очередного бразильского сериала «Хуан и Хуанита», сидели на лавочке и лузгали семечки. И тут (это было в пятницу, тринадцатого числа, в полнолуние) в их подъезд вошёл импозантный мужчина с лысой головой и пышными рыжими усами в длинном, до пят чёрном кожаном пальто.
- ХТОСЬ ЭНТО? - поинтересовалась восьмидесятидевятилетняя Аврора Дормидонтовна.
- Да, кто это? Никогда раньше не видела, - отозвалась Клавдия Ивановна и расстегнула змейку на красной спортивной куртке.
Никто из девяти бабулек не мог ничего сказать.
На протяжении двух недель «кудрявый» в определенное время заходил в их подъезд. Когда он выходил никто не видел. Это стало интриговать пенсионерок больше, чем их любимые сериалы. Они только о незнакомце и судачили. Потеряли сон и аппетит.
- Он, наверно, ходит к Любке из двадцать пятой квартиры.
-Кто?
- Кто-кто?! Кобзон в кожаном пальто!
- Нет. У Любки Балаболкиной чернявый Карлен. Мясник.
- А, может он снимает здесь квартиру?
- Навряд ли. Скорее всего он ходит к своему незаконнорожденному сыну. Васька из двадцать девятой на него похож.
- А МОЖЕТЬ ВИН ШИПИОН? - подала голос Аврора Дормидонтовна.- ИЛИ МАНЯК? НАХЛАКАБЛУЧИВАТЕЛЬ! А-АС?
- Всё может быть. Давойте-ка я позвоню Вере. Она живёт на десятом этаже. Она должна знать...
После сериала Клавдия Ивановна позвонила Вере. Но подружка, знающая всё и вся о жильцах четырёх верхних этажей, не нашлась, что и ответить.
Не выдержали бабульки и остановили таинственного незнакомца.
- Вы, что? Где? Когда? - спросила самая бойкая, шустрая и нахрапистая Клавдия Ивановна.
-А, чо? - улыбнулся в усы мужчина в кожаном пальто.
- Да, так как-то, не по-соседски, - ответила Клавдия Ивановна.
-Через магазин!
- Чо-чо-чо?
- Бутылка коньяка с закусью и получите секретную информацию.
- А-а, так, как-то так, нельзя?
- НИЗЯ! - подмигнул рыжеусый.
С апрельской пенсии бабушки сбросились по тридцать рублей и купили бутылку коньяка, баночку шпрот и "рогалик".
Тринадцатого апреля девять бабулек и импозантный незнакомец сидели в зале квартиры Клавдии Ивановны. Женщины баловались чайком, а «мистер Х» допивал коньяк и доедал рыбку.
- Вы, что? Где? Когда? - нарушила тишину хозяйка квартиры. Мужчина выпил последнюю рюмку, занюхал кусочком булочки, вытер платочком рот, руки и сказал:
- Я Михайло Мусорский. Старший прапорщик полиции.
- Вау-у! – воскликнула Клавдия Ивановна, - У меня муж тоже был старшим прапорщиком. Умер. Подавился тушёнкой. Я теперь вдова, - тучная женщина в красном спортивном костюме всхлипнула и пустила слезу.
- Сочувствую. Так вот, живу я, бабочки, в последнем, то бишь в шестом подъезде, а лифт у нас не работает. Вот и поднимаюсь на вашем. Далее иду по крыше к себе на двенадцатый этаж, домой...
Одни бабульки покраснели, другие побледнели, Клавдия Ивановна пошла пятнами, а у Авроры Дормидонтовны выпала вставная челюсть.

90-е годы – 2013г. адоптировано

СТАРШЕНЬКИЙ

Лёня Лопушков – мужчина средних лет с благородной сединой в косичке, бородке клинышком и намечающейся плешью - мыча трехаккордовый мотив, сидел у большого зеркала и выдергивал пинцетом волосинки, высовывающиеся из ноздрей.
- Оё-ёй! – время от времени капризно вскрикивал он.
Закончив процедуру с носом, он в удовольствие выпил рюмочку домашнего самогона, закусил румяным пончиком с яблочным повидлом и принялся приводить в порядок ногти набором пилочек, щипчиков. Когда Лёня обрабатывал ноготь мизинца левой руки, в дверь позвонили. Поправив цепочку с кулоном на груди и коснувшись массивной золотой серьги в ухе, он не торопясь отправился открывать дверь.
- У-у-ух! – в коридор, вместе с осенней сыростью и терпким запахом палого листа, ввалилась Жена Лопушкова – Клавдия – низенькая и толстенькая, без намека на талию, как пасхальный кулич, женщина. В обеих руках у ее были огромные, раздутые авоськи.
- Как ты тут Ленчик? Кушал чо-то?
- Не-а-а!
- А-а, чо так, котик? Полный холодильник всего, только разогреть надо было…
- Разогревать? Еще чего!
- Ну, я щас, зайчик. Потерпи.
- Ладно, уж, потерплю…
Накормив и напоив мужа, Клавдия усадила его к себе на колени и, целуя в маковку, стала расспрашивать: - Как ты тут, мой старшенький? Не скучал? Чем занимался, мой золотой?
- Да так. Мыслил, как всегда. Когда утром сидел в туалете, меня посетила гениальная мысль!
- Какая же, мой бриллиантовый?
- Э-э, в отличие от мужчин среди женщин импотенты не встречаются…ВО!
- Ты у меня такой умненький-умненький, прям как Боренька Бурда. Чем еще занимался, моя радость?
- Писал труд всей своей жизни «Жизнь жить – не леденец сосать!» Сейчас заканчиваю девяносто восьмую общую тетрадь, Заметь, бумагу экономлю – пишу мелким почерком.
- Вот закончишь, мой свет, и шнобельскую премьеру отхватишь!!!
- Нобеля. Да, уж. Мой труд покрепче «Капитала» Маркса будет…
- Я, моя душа, сынков наших: Казимира, Дормидонта и Африкана отправила к бабушке в Редькино, чтоб тебе творить не мешали.
- Это мудро, женщина.
Даже самые надежные и отлаженные механизмы и машины дают неожиданный для механика сбой. Такой же сбой случился с Клавдией Лопушковой – большой труженицей, занятой на дюжине работ: шитье, вязанье, вышивание «крестиком», жарка и продажа пончиков с повидлом, гадание по руке, приготовление и оптовый сбыт самогона, охрана детсада «Петушок», подработка грузчиком на хренском мельзаводе… Она уже давно содержала мужа и троих сыновей балбесов. Так вот, может быть соседка что-то ляпнула, может, лучшая подруга позавидовала безбрежному счастью Клавдии и оговорила ее мужа, очернила голуба белокрылого, но наша труженица – надо сказать, болезненно ревнивая – одним поздним, хмурым вечером пришла домой вдрызг пьяной и, ругаясь, как последняя шалава с последней помойки, жестоко избила нашего мыслителя и выбросила его в ближайший мусорный контейнер.
* * *
Но мир не без добрых людей. Леонида подобрала служанка одной богатой, молодящейся старухи.
- Ты кто будешь? – спросила «находку» бабулька, кокетливо поправив на лысой голове пышный зелёный парик.
- Я мыслитель! – гордо ответил Лопушков.
- Диоген жил в бочке, а ты в мусорном баке?!
- Это недоразумение!
- Угодишь мне голубчик, как мужчина – будешь сыт и пьян, - плотоядно оскалилась двумя рядами золотых фиксов хозяйка. – Не угодишь – вернешься туда, откуда тебя вытащили, - хищно блеснула хрычовка вставным стеклянным оком.
Но на новом месте Леня не задержался. Хозяйка застала нашего героя за изучением географии тела молоденькой служанки. Два меднолобых молодца на советь отколбасили Лопушкова, засунули в мешок и отвезли на городскую свалку.
* * *
По огромному вещевому рынку Хренска шли двое бомжей: впереди мужчина с трехцветной клокастой бородой и песьими глазами, сзади – маленькая, сутулая женщина с лиловым отечным лицом.
- Хапай тару, Итнимгент, клятый, - хрипло рыкала она на напарника и вяло пинала его острой коленкой под зад.
* * *
Прошло три года, три месяца и три дня. Как-то нежным майским вечером Клавдия Лопушкова, допивая седьмую чашку чая, грустила у окна. И тут к стайке машин, понуро стоящих во дворе многоэтажки, подкатил белый шестисотый «Мерседес». Из него вышел, подобно заморскому принцу, седовласый мужчина в белой тройке с огромным, на килограммов пять-шесть, букетом белых роз. Он, явно нервничая, пробежался глазами по окнам дома и ошалело уставился на Клавдию.
- Кла-а-а-ва-а! – заревел белым медведем он.
Стол ломился от закусок и напитков. За ним сидели мужчина, женщина и трое их сыновей.
-…Я собирал на рынке бутылки. Потом торговал гигиеническими прокладками. Потом нижним бельем. Потом постельным. А теперь! А теперь у меня предприятие по производству мягкой мебели… делаю вместе с итальянцами… Вот так! Я теперь не Леня Лопушков. У меня паспорт на имя Карло Кактусо…
- В народе говорят, Леня…
- Карло! – поправил он жену Клавдию.
- Так вот Карло, в туалет захочешь - штаны снимешь…

90-е годы –2013г. адаптировано.

.

МУЗЫ

Может, Гриша, а может и Федя. Фиг с ним. Пусть будет Семен. Ни то Козлов, ни то Баранов… Пусть будет Сохатов. Итак, сторож Семен Сохатов — довольно-таки зрелый мужчина — решил написать стих.
Его коллега по работе - Вася Остограммелов, надо заметить, тоже, как и Семен, пенсионер, в вечернее время в сторожке обычно разгадывает кроссворды и клеит из спичек дворцы . Вторая сменщица Сохатова — Людочка Балаболкина жадно глотает женские романы из серии «Сопли и слезы» и вышивает крестиком.
— Я буду поэтом! Спички и нитки — это как-то несерьезно, — сидя в сторожке, разговаривал сам с собою Семен. — Да! Поэтом! И затрат практически никаких. Бумага и карандаш… Итак, ни создать ли мне, сукиному сыну, литературный, точнее, поэтический шедевр? Сейчас вечер. До утра времени много. Поставлю-ка я чайку…
Семен к полуночи выпил девять пол-литровых кружек чая. Он пучил глаза; приседал; показывал дулю луне; подгавкивал окрестным собакам и псу Мухтару (кавказская овчарка), что помогал Сохатову охранять объект; тер лысину мочалкой до красноты, портил воздух, но стих почему-то не писался, не рифмовался…
Мужичок допивал десятую кружку чая, когда кто-то тихо постучался в дверь.
— Кто там? — с долей испуга спросил он.
— Твоя мужа! — прошепелявили.
— Кто-кто?
— Мужа!
— Какая еще «мужа»? Мне мужа не нужна. У меня жена законная есть. Зоя.
— Вдохновение надо? НужнО?
— Очень нужнО! Хочу, желаю вот стих написать.
— Открывай. Я помогу тебе штих напишать.
Семен приоткрыл дверь. Свет из сторожки упал на горбатую старуху с деревянной ногой. На впалой груди горбуньи висел значок «Ударник коммунистического труда». В руках она держала ведерный самовар.
— Вы-ы мо-оя му-му-уза? — в первый раз за шестьдесят три года начал заикаться Сохатов.
— Да, штаричок! Мы шожданы друг для друга. До утра времени много. Будем шочинять штих, — со словами: «Жа жнакомство» муза налила в кружку Семена темную мутную жидкость.
— Что это?
— Нектар!
— Не понял?
— Нектар вдохновения! Напиток богов!
Семен пригубил «нектар», заметил:
— Похож на бормотуху, на «Три топора», на «Портвейн 777».
Когда они опустошили самовар с вдохновляющей жидкостью, муза сказала:
— Бери, Шёма, бумагу и карандаш. Пиши: «Мушинка, женшинка, диван…».
…И тут кто-то забарабанил в дверь.
— Тьфу! — сплюнул Сохатов. — Кого черти несут в два часа ночи? Кто там?
— Твоя муза! — послышался с улицы хриплый грубый голос, непохожий на женский, тем более музовский.
— Не открывай! — ревниво заверещала горбунья. — Я твоя мужа, а она шаможванка!
— Нет! Я настоящая муза! — послышалось за дверью. — Открывай, хрен херсонский, а то сторожку снесу!
— Щас-щас! Минуточку! — засуетился Семен. Он сбросил засов и распахнул дверь.
— Держи! — мужеподобная усатая баба с беломориной во рту протянула сторожу тяжелую авоську защитного окраса.
— Что это?
— Закусь! А вот пойло! — ночная гостья поднесла к носу Семена чайник. — А это шо за мумия? — указав пятерней-лопатой на первую музу, спросила вторая.
— Как вам сказать… — запнулся мужичок.
— Ты кто?
— Я мужа, а ты? — заистерила старуха.
— Ша-а, мумия! Закрой свой куриный зад!..
Началась женская, точнее, музовская драка. В итоге был сломан стол. Горбунья расцарапала физиономию музе-гермафродиту, а ОНО в ответ оторвало старухе деревянную ногу…
Семен Сохатов починил, как умел, стол и разложил на нем закуску, поставил чайник со стаканами, принесенными второй музой. Они втроем выпили трехлитровый чайник самопляса (самогона) и съели почти все сало и соленые огурцы, после чего гермафродит рыкнул:
— Сема, бери карандаш и бумагу! Будем творить! — баба с беломориной встала за спиной поэта, положив на его слабые плечи тяжёлые арбузные груди. Сохатов послюнявил карандаш, разгладил мятый лист бумаги и сделал, как ему казалось, вдохновенное лицо, и тут послышался храп. Горбунья, держа в руках свою деревянную ногу, словно младенца, уснула. Красная косынка с нее спала, обнажив лысый блестящий череп.
— Мумия выпала в осадок, — заметила вторая муза.
— Я думаю, выпадет, — поддакнул Семен. — Выпила полсамовара бормотухи и еще сверху четыре гранчака самопляса…
— Не отвлекайся, Сема. Пиши: «Поэма о раках».
— О ком?
— О раках. Лучшая закусь к пиву.
— Это правда.
— Написал «Поэма о раках»?
— Да.
— Пиши дальше: «Да, были раки в наше время, Не то, что нынешнее племя…».
И тут распахнулась дверь. На пороге стояла смазливая девушка: губастенькая и глазастенькая.
— Вы кто? — приятно удивился Сохатов. — Случаем, не моя муза?
— Нет. Я Тая.
— Кто-кто?
— Тая Тараторкина. Я дочь Людмилы Ивановны Балаболкиной.
— А-а, Людочки. А почему вы Тараторкина, а она — Балаболкина?
— Это я по соседу. Он — Тараторкин.
— Ясненько. Что вы хотели?
— Мама полезла на березу. Хотела наломать веток для банных веников. Упала и сломала копчик. Я буду дежурить за нее…
Пока Семен разговаривал с Таей, вторая муза, как и первая, уснула. Обе храпели. Горбунья тонко присвистывала, гермафродит — рокотал словно трактор.
— Кто это? — спросила девушка, указав взглядом на муз.
— Как вам сказать… — растерялся Сохатов.
— Странно. У бабушки синий нос, а у мужчины — ярко-красный. Отчего это?
— Как вам сказать… — снова не нашелся, что ответить, сторож.
За маленьким окошком стало светать, когда в сторожку ворвалась жена Семена Зоя. Она была в два раза толще мужа и выше его на полголовы.
— Я ведёрную кастрюлю щей сварила, мешок пельменей налепила. Жду его. А он, рожа отмороженная, здесь с тремя бабами блудит и пьянствует!.. Я как чувствовала, как чувствовала. Поэтому и прибежала. Кто они?..
— Как тебе сказать… — мужчина недоговорил.
Зоя выхватила из рук спящей горбуньи деревянный протез и что есть дури дерябнула им мужа по башке…

Пришел в себя Семен Сохатов в редькинской травматологии. У него было сотрясение мозга. Когда он лежал в больнице, жена, видимо, чувствуя свою вину, баловала его разными вкусностями. Треская женины пирожки с ливером, капустой и горохом, всяческие навороченные салаты, вроде селедка под «шубой», холодцы и прочее, сторож, имея много свободного времени, стал сочинять скабрезные частушки. Семен для себя решил: главная муза для поэта — это его жена. Тем более если она хорошо, вкусно готовит и сильнее его физически и морально…

Октябрь, 2010г