Самоубийство

Алексей чувствовал себя очень плохо. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь пришел и успокоил его мятущуюся душу. Он лежал на диване, неподвижно, свернувшись, и мучился от тоски. Если бы кто-нибудь находился рядом с ним, то вряд ли заметил бы странное в его взгляде и в выражении его лица. Глядя на стянутое в тупую, безжизненную маску лицо нашего героя, наблюдатель сказал бы: всё выдумки! Нет ничего дурного, только блажь, детская игра в больного. Но Алексей давно болел психически, пусть и сам себе отказывался в этом признаться. И никто ничего ему не сказал бы, ни плохого, ни хорошего – несчастного больного все бросили.

Ужасное чувство давило на грудь, раскалывало голову, сводило тело в позу эмбриона. Только это было не рождение, а смерть – медленное, мучительное умирание. А что будет после настоящей смерти? – думал Алексей. Наступит рай, блаженство, счастье, избавление от тяжести земного существования, столь мучительного и невыносимого. Там должно быть лучше.

И всё же Алексей еще был здесь. Он повернулся на другой бок, и тело свернулось в привычную позу, пытаясь защитить хозяина от давления окружающего мира. Бедняга давил в себе эмоции, они же тщетно рвались наружу и, не найдя выхода, разрывали душу на части. Нужно было избавиться от душевной боли, сделать это любым доступным способом.

Он пересилил себя и встал. Медленно, кряхтя, как старик, мучающийся пошёл в другую комнату, руками опираясь о стены коридора. Там, куда он шёл, давно никто не жил: мама умерла, друзья отвернулись, девушки никогда не было, квартирантов пускать было страшно. Хозяин двухкомнатного жилища знал, зачем идёт – всё это происходило не раз и не два. Казалось, прошла вечность, прежде чем страдающий оказался у письменного стола и выдвинул ящик. В глаза бросилась коробочка с канцелярскими лезвиями. Алексей взял её и долго, стоя недвижимо, вглядывался в нее. Открыл и достал режущую пластинку, металл блеснул в глаза. Несчастный положил лезвие на стол и закатал рукава. Можно приступать.

Лезвие коснулось кожи и проникло вглубь, медленно прорезая себе путь в замершей плоти. За остриём показалась кровь, она медленно текла по руке. О, эта пьянящая, сладкая, нежная боль! О, эта радующая душу, утихомиривающая страдания боль! Ему это было приятней, чем все человеческие ощущения! Приятное чувство взрывало нервные клетки экстазом, порезы делали душевные муки тише. Было блаженно, и Алексей понял, что это ощущение настоящей жизни.

А потом неожиданно снова пришла тоска. Сладость боли пропала, руки были изрезаны до чрезвычайности, и всё ещё кровоточащие раны, следы прошедшей радости, соседствовали с розово-белёсыми полосами шрамов от заживших . Тоска поглотила несчастного, он сел на пол, опёрся спиной о кровать, и его руки обхватили голову, а некогда приятная глазу вишнёвая жидкость потекла к локтям. Слёз не было, плакать он давно разучился. Мысль о ранах теперь вызывала отвращение, душевные страдания вернулись, они снова охватили его.

Алексей и сейчас знал, что надо делать, но внутренне противился страшной мысли. Он не хотел глотать много таблеток, и у него было масса доводов против этого. Но идея зрела в мозгу и развивалась, и Алексей медленно пошёл к себе в комнату, оставляя за собой на полу капли крови. Острое желание заставило его достать аптечку из шкафчика, открыло коробку с лекарствами, и толкнуло проглотить первую таблетку. А затем вторую и третью, и ещё, и ещё. Новые белые и жёлтые круги выбирались из заточения в пластике и фольге, и он глотал их целиком.

И так делал он, пока пустая пластинка не выпала из рук в кучу уже опустошённых. Стало дурно. Алексей упал на пол, в нем было сильное ожидание смерти, точно опаздывающего гостя. Забытьё накатывало на самоубийцу, приходило беспамятство, он умирал. Вскоре наступило полное успокоение и смерть. Этот гость никогда не опаздывает.
А больше никто так и не пришёл.