Автор: Богдан_Н

Ещё мне наше село напоминает маленький рыболовецкий посёлок на берегу Охотского моря. Это было более четверти века назад. Успело вырасти целое поколение. Рухнула великая Красная империя. Я тогда был свеж, кудряв и строен. Сейчас – потаскан, лыс и толст. Да, многое изменилось, но я словно на машине времени вернулся в прошлое, вернулся на берег холодного, серого Охотского моря. В нашем селе грязно, мусорно, серо и тоскливо, как и в рыболовецком посёлке на краю земли. Здесь много спившихся опустившихся людей. Много синих от татуировок мужчин с тёмным уголовным прошлым. Много сблуднившихся, лишённых материнства женщин. Здесь дочь может убить отца, а сын изнасиловать мать. Здесь много гермафродитов: обабившихся мужиков и мужеподобных баб. Здесь мальчики рано начинают пить и курить, а девочки рано теряют невинность. Здесь большинство: дети, молодёжь, взрослые и старики, словно животные, справляют нужду там, где приспичит…
Кто после этого болен, а кто здоров? Я или эти нравственногорбатые (имею в виду обитателей далёкого рыболовецкого поселка и нашего села)? Все больны!

ЗАПИСЬ – 119 (ноябрь, 11г.)
Вчера днём, встретившись с Нелюдимой в общем дворе, мы коротко, но мило поворковали Поздним вечером позвонил ей по телефону и пригласил к себе в гости:
- Давай убьём вечер. Посидим. Выпьем. Послушаем музыку. «Наутилус Помпилиус»…
- Я только что из бани…
- Это же хорошо.
- Может, попозже?
- Давай в девять. Удобно?
- Давайте…
В начале десятого вечера она мне позвонила и спросила: - Будет мне удобно придти при вашей маме? - Мама будет сидеть в своей комнате. Она смотрит телевизор. Она тебя, (Нелюдимая), не увидит. Мы будем в моей комнате.
Отключил телефон и пошёл к входной двери. Распахнул её и стал ждать. Во дворе у Мясника горел большой, яркий фонарь и мой дворик был хорошо освящён – всё, как на ладони. Показалась Нелюдимая – маленькая и перепуганная. Я её окликнул. Мы около часа сидели в моей комнате и пили молдавский коньяк, потом домашнее вино из вишни, закусывая консервированными ананасами. Чуть захмелевшая Нелюдимая смотрела на меня, как голодная (в сексуальном плане) сорокалетняя женщина. Глядела не моргая, призывно. Глядела, аки сука, чем меня – старого пердуна ввела в замешательство, смутила, заставила отводить глаза. В конце посиделок я ей предложил: - (Нелюдимая), давай выпьем на брудершафт.
- Это как? Показал ей, как умел и добавил: - А после того, как выпьют, целуются…
- Нет! – отрезала она.
Ещё она у меня спросила, где я отмечаю Новый год.
- Дома. Это семейный праздник. Тем более моей маме под восемьдесят лет…
- А с друзьями?
- С ними отмечаем за неделю до праздника. Провожаем Старый год и встречаем Новый…
Может, мне так показалось, может, мне так хочется, мечтается, может, и в самом деле Нелюдимая хочет на Новый год совершить какую-нибудь милую глупость, типа дать мне разочек, другой.


ЗАПИСЬ – 120 (ноябрь, 11 г.)
Два дня назад совершил подвиг. Встал в 7.30 утра. Обычно, поднимаюсь с постели в полдень, то есть в часов двенадцать. Почему так рано поднялся? Женщина? Нет. Совершил визит к главе администрации нашего села насчёт моей книжки стихов. Уже несколько месяцев то чинуши райцентра, то чинарики села водят меня за нос. Наш глава, также как и «князёк» всего района, похож на хомячка. Тоже маленький, толстенький и важный, но помоложе и поприветливее. Увы, это временно. Он руководит несколько месяцев. Потом, станет постарше, посердитее и повороватее… Почему так не люблю чиновников? Потому что они – чинуши - чинарики – эти канцелярские крысы и мыши, имея дело с простыми, обычными людьми, ведут себя, как царьки, князьки, наполеончики…
Ментов тоже не люблю. Это особый тип людей. Но к стражам порядка отношусь с пониманием и сочувствием. Менты, в отличие от чинуш, увы, часто имеют дело с человеческими отбросами: убийцами, насильниками, извращенцами, ворами, проститутками… У ментов, думаю, с годами службы вырабатывается условный рефлекс на людей. Он таков: «Все люди – сволочи!!!». Но хрен длинный и толстый с чинариками и ментами…
Когда разговаривал с чинушой-хомячком, вошла обладательница больших, грустных, дымчатых глаз. Она – эта молодая женщина – работает в местном сельсовете. В это утро незнакомка выглядела на лет двадцать пять. Эти незабываемые глаза я увидел ещё весной (сейчас поздняя осень) и запомнил. С этой женщиной (может, это была другая представительница, не такого уж и слабого, прекрасного пола?) мы смотрели друг на друга несколько секунд. За это долгое и вязкое мгновение, понял звериным чутьём, почувствовал нутром, что это моя женщина, моя самка на девяносто девять процентов. Обладательницу дымчатых глаз видел также у здания сельсовета месяца полтора назад. Она тогда выглядела на тридцать пять – сорок лет. Может, это разные женщины? А я их принимаю за одну и ту же. С другой стороны, может ли человек, в зависимости от настроения, состояния здоровья и прочих факторов, выглядеть то на двадцать пять, то на сорок лет?
Для себя ещё понял (к пятидесяти годам), что мне нравятся женщины со светлыми глазами: голубыми, серыми, зелёными. Особенно с серыми. Понял, что меня не особенно тянет к кареглазым, пусть даже они смазливы и свежи. Может, потому, что сам темноглазый и мне интересны непохожие, отличные от меня?

ЗАПИСЬ – 121 (ноябрь, 11 г.)
Если быть точным, шесть дней назад в обеденное время мне позвонили. Я очумело, перепугано вскочил с постели, судорожно схватил телефон и сонным, вялым голосом спросил: - Да-а! Алё-ё!
- Это Юрий?
- Нет. Вы ошиблись номером… - ответил и лёг досыпать.
Через несколько минут снова раздался звонок.
- Да-а! Алё-ё!
- Это Юрий?
- Нет.
- Извините…
Спать перехотелось. Встал, натянул на себя короткие и широкие, пузырящиеся на коленях дешёвые китайские штаны с тремя полосками по бокам (типа «Адидас») и чёрный, тоже дешёвый, в катышах свитер. Заварил себе чашку растворимого кофе и тут раздался третий телефонный звонок.
- Да!
- Это Сева?
- Да!
- Мне ваш телефон дал Казимир. (Казимир – представитель творческой элиты города. Не последний человек в городском драмтеатре. Казимиру лет сорок пять, но он одевается, как представитель гламурной молодёжи нетрадиционной сексуальной ориентации) Я пародист, как Маврикий... Вы могли бы мне написать тексты для пародий на (Ёлкина, Горбатого)?
- Для этого надо хорошо знать человека. У меня есть просто юмористические стихи… - ответил ему.
- Я в воскресенье свободен. Встретимся?
- Можно. Тогда, в субботу созвонимся и уточним время…
Мне не понравилось, что пародист вспомнил представителя золотисто-серебристого, розово-голубого шоу-бизнеса Маврикия. На мой субъективный взгляд, он – выскочка и приспособленец. Маврикий – любимая девушка Акулины Бояновны.
Уже три недели в конце каждого дня в маленьком ежедневнике ставлю один из трёх значков: первый – кружок с плюсом – удачный день, второй – кружок с минусом – плохой, третий – кружок с точкой – обычный день. В день трёх телефонных звонков незнакомца поставил в ежедневнике кружок с плюсом. Хоть кто-то мне позвонил, хоть кому-то нужен…
В субботу вечером набрал номер пародиста.
- Здравствуйте. Я знакомый Казимира, который дал вам мой телефон.
- Я понял.
- Как вас зовут?
- Алексей. Можно Лёша.
- Лёша, вам будет удобно в воскресенье, в часа два у драмтеатра?
- Да. Я могу куда надо, туда и подойти.
- Я еду из села. Мне удобно в центре города.
- Хорошо. Большое спасибо вам.
- Вам большое спасибо, - обменялись мы приторными, холуйскими, лжеинтеллигентскими любезностями.


В одном из телефонных разговоров с пародистом Лёшей, поинтересовался о его возрасте. Он ответил, что ему сорок. Я ещё тогда подумал, что, возможно, у меня появится, пусть не друг, но хотя бы, хороший приятель. Так же, как потом выяснилось, подумала и моя мама. Но, увы, этого не произошло. В назначенный час мы с Лёшей встретились на маленькой площади у городского драмтеатра.
Пародист оказался низеньким крепышом с большой головой. Я его значительно выше. Мы, должно быть, вместе с ним смешно смотрелись со стороны. Был воскресный день. Кафе, бары… в центре города были наполнены праздными людьми. Наконец, мы зашли в один из баров под вычурным названием «Мадрид». В нём посетители стояли в очереди с подносами, словно в советской заводской столовой. Мы взяли по чашке чая. В советской столовой стакан чая стоил две копейки – два кусочка хлеба. В «Мадриде» чашка душистого и бодрящего напитка была равна по цене буханке дорогого хлеба, то есть в десять раз дороже, чем во времена моей молодости.