СКАЗОЧНИК (цикл)

СКАЗКИ, РАССКАЗКИ, СКАЗУЛЬКИ
И ПРИТЧИ ДЛЯ СОВСЕМ БОЛЬШИХ
1. Рождённый ползать…
2. Любовь с весной здесь больше не живут…
3. .Галоша
4. .Снежная баба
5. Мудрый пень
6. О Красной Шапочке (по мотивам сказки Шарля Перро)
7. Ремень Иванович
8. Змей Горыныч
9. Жук
10. Камни и болото
11. Женщина
12. Книга
13. Жаба
14. Царевна-лягушка
15. Гитара
16. Дом
17. .Чёрная луна (сказка для готов)
18. Чок
19. Принц
20. Сила слова
21. Пурпурный нос
22. Споры
23. О грязном белье
24. Возмутительница спокойствия
25. Путник

РОЖДЁННЫЙ ПОЛЗАТЬ…

Золотисто-серебристому, розово-голубому гламуру…

Прошёл тёплый и обильный дождь.
На небольшом, загаженном всяческим хламом и мусором пустыре невзрачная серо-зелёная гусеница, сидя на травинке, уминала в три рта листья.
- Аппетитного прията! – сказал гусенице, проползающий рядом, длинный и толстый дождевой червяк.
- Какого ещё прията? – недовольно переспросила гусеница, - Ты, что-то, старый, заговариваешься.
- Ох-хо-хо! Да-да. Виноват. Всё перепутал. Надо говорить «приятного аппетита».
Над гусеницей и червяком пролетела большая яркая бабочка.
- Ва-а-ау! Какая гламурная! – восхитилась гусеница, - Обидно! Горько! Печально! Всякие туалетные зелёные мухи, что едят г…, летают. Комарьё парит. Мелочь пузатая – мошкара тоже, а я нет. Не летаю…
- Увы, рождённый ползать, плавать не может, - поддержал разговор старик червяк.
- Плавать?
- Виноват. Рождённый ползать, скакать не может.
- Ты всё, старый шнурок, напутал. Рождённый ползать, летать не может. Да, не может. А так хочется. Так хочется-хочется подняться до высокого и светлого!!!
- До нашего фонаря что ли? – уточнил червяк.
- Да, до фонаря! – прикрыв глазки и мечтательно улыбаясь, выдохнула гусеница.
* * * * *
Отцвело и отпело лето красное.
Пришла осень – пора серых дождей и золотых листьев.
Гусеница залезла в укромную щель, обмотала своё тельце шелками и погрузилась в долгий и глубокий сон. Сон длинною в позднюю осень с мокрым снегом, бедными на краски пейзажами; в долгую зиму с глубокими снегами и сердитыми морозами; в раннюю весну с непролазной грязью…
* * * * *
Ранним, розовым от зари и прохладным от тумана и росы, утром шелка одежд на спящей лопнули и на свет – выползла? Нет. О, чудо! Выпорхнул мотылёк. Да. Мотылёк! Но крылья его пока ещё были слабыми и неловкими, и он до позднего вечера просидел в укромном месте.
Когда начало смеркаться и зажёгся на пустыре фонарь, крылья у мотылька обрели силу и лёгкость. И он, как и десятки-сотни… других мотыльков, полетел на свет фонаря.
- Рождённый ползать, может летать! Ва-а-ау-у-у! К высокому, светлому и яркому! Ва-а-а-у-у-у! – кричал мотылёк. Он долетел до лампы фонаря, бестолково стукнулся об неё головкой, обжёгся и упал в траву. Сделал вторую попытку, третью…
Наконец наш герой – израненный, обожённый и обессиленный – угодил в паутину, что была растянута на фонаре…
Большой чёрный паук, доедая мотылька, философствовал: - Ему, глупому, были даны крылья. Были даны крылья, рождённому ползать. Он, нет, что бы стремиться к солнцу и звёздам, на худой конец, лететь к луне, понёсся, что есть дури на тусклый свет кривого, ржавого фонаря. А, впрочем, что с него возьмёшь? Спасибо дуракам. У меня сегодня был прекрасный ужин. Вкусный и сытный… И-ик! – паук, поковырявшись лапкой во рту, добавил, - Крылья-то были даны, а душа осталась приземлённой, «ползающей»…

ЛЮБОВЬ С ВЕСНОЙ ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ ЖИВУТ…
По зеленеющим, набирающим цвет полям и лугам шли две сестры. Старшую звали Весной. Она была в легком и длинном зеленом платье, усеянном цветами, травами и бабочками. Аккуратную ее головку с распущенными светлыми волосами украшал венок из живых цветов, собранных в полях. Младшую сестренку звали Любовью. Она была совсем еще ребенком. В розовом платьице, хрупкая, большеглазая, но почти совсем слепая.
– Жаль что ты, Любовь, не видишь окружающей нас красоты. Все зелено, все в цвету, все поет и любит… – с сожалением обронила Весна. – А когда стемнеет, царица Ночь загадочно улыбается серпиком месяца и глядит на Землю тысячами глаз-звезд. Звездноглазая царица Ночь…
Показалась окраина большого чугунного города. В крайнем покосившемся домике сидел у окна взъерошенный молодой человек с красным носом. В одной руке он держал гусиное перо, в другой огрызок яблока. С тоскою глядя на огрызок, он тяжело вздыхал и словно молитву или заклинание твердил одну и ту же фразу: «Любовь с Весной здесь больше не живут…».
Открылась со скрипом дверца домика. Вышла бледная, худенькая девушка с мешком пустых бутылок из-под вина.
– Это поэт со своей музой, – объяснила младшей сестре Весна. – Плохо им видно здесь живется?!
Сестры кое-как дошли до центра чугунного города с ртутными реками, свинцовыми набережными, медными мостовыми. Все живое, вся земля были в глухом металлическом панцире. Ни травинки, ни цветка, ни деревца, ни жучка, ни птицы. Жители города похожи друг на друга. Все они в одинаковых золотисто-серебристых одеждах. Одни из них передвигаются на стальных машинах. Другие – важно шествуют по улицам сплошным потоком. Глаза у них – холодные, неживые.
На одном из больших перекрестков случилась «пробка». Между медными плитами пробился к свету хилый росток травы. Один из жителей чугунного города стал его зло топтать. Другие жители одобрительно рыкали.
Собралась большая золотисто-серебристая толпа зевак.
Сестер Любовь и Весну оттолкнули к нескончаемому потоку стальных машин. И одна из машин сбила Любовь. Девочке покалечило ногу. Она была бледной, учащенно дышала, но терпела, до крови кусая посиневшие губки. Ни звука, ни жалобы.
После трехдневных скитаний по городу в поиске помощи для младшей сестры Весна потеряла всякую надежду. Держа девочку на руках, старшая решила покинуть чугунный город с ртутными реками. Одежда Весны поистрепалась, цветы в венке увяли. Она стала бледной и слабой, как тот росток, что затоптали на перекрестке.
– Чугунный город – мертвый город. Здесь днем не видно солнца и облаков, птиц. Ночью – звезд и луны. Небоскребы и дымящие трубы убили небо. Мертвый город! Пойдем, сестренка Любовь, туда, откуда пришли. В поля, на волю!
Выходя из чугунного города, сестры увидели покосившийся домик. Рядом поэт поливал давно засохший куст розы.
– Вы кто? Вы не похожи на обитателей чугунного города!
– Мы сестры, – с трудом ответила уставшая старшая сестра. – Я Весна, а она – Любовь.
– Любовь с Весной здесь больше не живут, – продекламировал поэт.
– Да. Больше не живут. Мы здесь никому не нужны…
– Мы с Музой здесь тоже никому не нужны. Сбежим, наверно, из чугунного города с ртутными реками. Сбежим в поля, луга, на волю! А-а-а, можно с вами?
– Собирайтесь!
Вечерело. По узкой тропинке, в поля, удалялись от мегаполиса три фигурки: Весна, Поэт и Муза. Поэт с нежностью, бережно нес на руках спящую Любовь – почти слепую, покалеченную девочку.

ГАЛОША
Жила-была молоденькая, самодовольная, черная-пречерная и блестящая, как цилиндр франта девятнадцатого века, галоша. Имела она сестренку – левую галошу, но, впрочем, речь о правой. С момента своего появления на свет наша героиня прониклась к себе беспредельным уважением и любовью. И видать, было за что. Посудите сами, как уже говорилось, галоша была черной, а это, как известно, цвет официальный, строгий, цвет, внушающий уважение. Не то, что там какой-нибудь сиреневый или вишневый... К тому же галоша – вещь незаменимая в распутицу.
– Я важнее и нужнее, чем всякие там ботинки и неженки модельные туфли, – подводила итог своим думам она, погружаясь в мутную, холодную воду луж, жирную грязь, когда ее хозяйка, маленькая, кривая на одно око старушка семенила за покупками. Коллега – сибирский валенок – напрашивался ей в спутники жизни, но она раз и навсегда категорично ему отказала: «Не якшалась я еще с потасканным, чиненным-перечиненным, тупым валенком».
Прошло немного времени после отказа валенку, и в доме хозяйки (вернулся с воинской службы внук) появились военные сапоги. Да-да! Военные! Это были настоящие кирзовые сапоги. От них так дурманяще и призывно пахло гуталином, оба высокие и блестящие. Одним словом – военные. И левый, и правый сапог стали наперебой ухаживать за нашей героиней. Как всякие истинно влюбленные, они посвящали ей стихи: «Прекрасную галошу носят в порошу» или «Вы моя галоша, вы моя хороша». Нашей даме нравился за внешность больше правый кавалер, а за внутренние качества – левый. Она все никак не могла сделать выбор и пока раздумывала, сапоги исчезли в неизвестном направлении (хозяйкин внук уехал).
Минуло несколько весен, и левая галоша – родная сестра героини – прохудилась, и ее за ненадобностью выбросили. Правую же засунули в огромный клетчатый чемодан без ручки, который положили на верхнюю полку темного чулана с зелеными от плесени стенами. «Я, видно, предназначена для чего-то очень важного в этой жизни, раз меня берегут, не в пример сестре. Ради этого важного можно пожертвовать всем: личной жизнью, семьей», – рассуждала она, сидя во мраке.
Шло время. К хозяйке приехал пятилетний правнук. Был март, таял снег. А мальчики весной, как всем известно, любят пускать кораблики, не говоря уже о консервных банках, спичечных коробках, просто деревяшках. Когда малыш залез в чулан и открыл чемодан без ручки, то просто обалдел при виде галоши. Ведь лучше корабля и не придумаешь. Галоша, важничая, не торопясь, плыла по широкому, полноводному ручью, разгоняя хрупкие, прозрачные пластинки льдинок. Внутри ее – крышечки от пивных бутылок, поблескивающие фальшивым золотом в ласковых лучах весеннего солнца. «Я ледокол! – решила она. – Случилось то, чего я ждала всю жизнь. Я везу ценный груз нуждающимся». Галоша и не заметила, как выплыла в бескрайнюю «вековечную» лужу на окраине города. «Итак, я в океане, бушующем Ледовитом океане. Путь мой долог, но цель ясна».
Когда героиня была на середине «океана», по его краю пронесся грузовик – пошла грязная волна, которая и накрыла «ледокол». Галоша и по сей день, наполовину погруженная в мягкий, вязкий ил, находится на дне лужи. Старушка взахлеб рассказывает головастикам и молодым лягушкам свою историю. Историю затонувшей испанской каравеллы, трюмы которой полны золота. Обитатели лужи ей слепо верят. Каравеллины россказни подвергает сомнению лишь одна старая-престарая, по всеобщему мнению, выжившая из ума лягушка, которая повторяет всегда одно и то же: – Какая еще каравелла? Какое еще золото? Галоша галошей…

СНЕЖНАЯ БАБА
Выпал первый обильный снег. Маленькие Саша и Маша вылепили большую снежную бабу в старом фруктовом саду. Морковь – для носа, два крошечных уголька – для глаз, старое ржавое ведро с дырами и облезлую метлу дала бабушка Клава. Снежная баба была величественна (благодаря формам) рядом со старым пугалом: две полугнилые палки накрест, старый чугунок вместо головы и ветхий, латаный-перелатанный вельветовый пиджак покроя сорокалетней давности и неопределенного цвета.
Когда дети ушли домой, старое пугало не замедлило сделать комплимент своей новой соседке:
– Вы прекрасны! Такой белой кожи, таких форм тела, таких красивых жгуче-черных очей я не видел, сколько себя помню.
Хоть пугало и гундосило и был ветерок, снежная баба услышала сказанное. Ее полные щечки покрылись румянцем, как у маленькой Маши на морозе. А впрочем, порозоветь они могли и от прощальных лучей солнца – был закат.
Не проходило и дня, чтобы старое пугало не сказало бы какой-нибудь любезности снежной бабе. Как-то тихим вечером пугало даже пело собственные романсы: «Душка, снежная баба, ты вкусна, как плод баобаба».
А с недавнего времени стало величать снежную бабу снежной королевой. Что очень, даже очень льстило бабе, которая втайне уже начала в это верить.
Как-то в разгар зимы возле наших героев на дерево село несколько ворон. Они так раскаркались (три подрались), что снежная баба спросила у старого пугала, о чем они галдят:
– О-о-о! Несравненная снежная королева! Они в восторге от вашей неземной красоты и изящества. Их вожак – старый ворон – говорит, что он ничего подобного не видел за всю свою долгую вековую жизнь. Пугало что-то спросило у вожака по-вороньи, тот ответил.
– Он говорит, снежная королева, что слава о ваших прелестях разнеслась на всю округу и даже за пределы ее и они прилетели вами полюбоваться. Ворон говорит, что к концу зимы за вами приедет свита с дальнего севера, заберет с собой и сделает вас, душечка, своей королевой. Там всегда холодно, там вам будет очень хорошо...
Баба не удивилась сказанному. Она уже давно поверила в свою исключительность. Так что перестала смущаться и краснеть от комплиментов – пугало приучило.
– Там вы будете, королева, есть чудесное фруктовое мороженое...
– Ты его ело, пугало?
– Нет! Но я слышал, как им восхищались дети.
Снежная баба стала ждать конца зимы, когда наконец-то за ней приедет свита с дальнего севера, заберет и сделает своей королевой. Проходили дни, пролетали ночи. Зима шла к концу.
Пугало все так же расточало любезности, пело романсы, сочиняло стихи в честь снежной бабы.
Прилетели грачи, показались первые подснежники. Пугало забрали из сада. Маленький Саша хотел привести его в порядок: сменить горизонтальную перекладину – совсем сгнила. Но, видать, забыл, и оно осталось до лета лежать в сарае.
Снежная баба от того ли, что начало теплеть, или от того, что перестали ею восхищаться, загрустила, стала таять на глазах. По ночам ей снились северная страна и фруктовое мороженое, большая свита и всякие почести. Грустила и таяла, грустила и таяла, а по ночам плакала. Так за ней никто и не приехал. Растаяла она полностью, осталась только маленькая лужица, а в мутной воде – сморщенная морковь, два уголька, ведро и метла...
Пугало же обновили, надели новый пиджак, к лету поставили в саду. Если достоит до зимы, то, может быть, опять будет какой-нибудь снежной бабе обещать королевство и фруктовое мороженое.

МУДРЫЙ ПЕНЬ
Закатное солнце золотило верхушки деревьев векового леса. В это время старый пень начинал рассказывать истории из прежней своей жизни для маленьких опят, что на нем росли.
– Когда я был дубом...
– Вы уже об этом говорили, – вмешался самый крупный опенок.
– Не перебивай старших! Когда я был дубом, то был я красив, высок и здоров. И, наверное, поэтому попал под топор. Соседний дуб, мой ровесник, с гнильцой и дуплами. Поэтому до сих пор стоит, никто его не трогает. И еще лет сто простоит. Эх-хэ-хэ.
– Расскажите что-нибудь новенькое, – опять вмешался тот же опенок.
– Ладно уж, – пень крякнул и продолжил: – Посмотрите вокруг. Вы видите хоть одну ягодку?..
– Не-е-е! – хором ответили опята и маленькая бледная поганочка.
– Вот! А когда-то здесь была прекрасная земляничная поляна. Землянички одна к одной – красавицы! Красные, крупные, сладкие и ароматные. Что душу травить?! Все ягодки грибник-ягодник собрал, а листья вытоптал. Теперь если земляничка встретится – редкость. Эх-хэ-хэ, ничего не растет, не плодит. Даже мухоморов не осталось.
– А кто такие мухоморы? Мне бабушка рассказывала, что за ней ухаживал мухомор-красавец, – тонким голоском спросила бледная поганочка и стала еще бледнее.
– Мухоморы? Я правильно расслышал?
– Да-а-а! – хором ответили грибочки.
– Когда я был дубом, на нашей поляне росло с десяток красавцев-мухоморов. Это живая легенда. Да уж. Я не встречал таких остряков и смельчаков. Это было ядовитое племя, наверное, от того, что им проходилось труднее всех. Они посылали язвительные шутки даже в адрес белых грибов – этих господ. Да уж! Эх-хэ-хэ! А когда приходил ягодник-грибник, то все перед ним снимали шляпки, даже белые грибы. Только мухоморы не снимали, не кланялись. И, должно быть, поэтому он их топтал и пинал. Эх-хэ-хэ. Все перевелось. Может, на какой-нибудь глухой поляне и растут, не знаю. Отсюда не видно.
– Я тоже не буду снимать шляпки веред ягодником-грибником, – пролепетала бледная поганочка.
– А зря – растопчет. Ладно уж. Пора, милые детки, спать. Вот и месяц показался.
Поляна погружается в темноту, в сон. Слышны только еле уловимые шорохи, крик совы и тихое похрапывание пня. Может, завтра вечером старик опять вспомнит, что он был дубом, и поведает что-нибудь новенькое.

О КРАСНОЙ ШАПОЧКЕ (по мотивам сказки Шарля Перро)
Жила-была в одной бедной деревеньке маленькая девочка, такая хорошенькая, что не было ее краше. Мать любила ее без памяти, а бабушка еще больше, поскольку она была вся в старушку – так же любила цветы и братьев наших меньших.
Ко дню рождения внучки подарила ей бабушка красную шапочку, которую сшила из своего пионерского галстука. С тех пор девочка всюду ходила в своей новой, нарядной шапочке. Соседи так про нее и говорили:
– Вон Пионерская Шапочка идет!..
– Сходи-ка ты, Пионерская Шапочка, к бабушке, снеси ей этот сухарик и хвостик селедочный, – говорит мать. – Да узнай, здорова ли? А то она у нас такая болезненная...
Собралась Красная Шапочка и пошла к бабушке, в другую, еще более бедную деревню. Идет она лесом, а навстречу ей старый, облезлый серый Волк. Очень захотелось ему съесть Красную Шапочку, да только он не посмел – где-то близко стучали топорами дровосеки. Надо сказать, что лес за последние годы сильно поредел. Его рубили все, кому не лень. Одни пни кругом. Облизнулся Волк и спрашивает девочку:
– Куда ты идешь, Пионерская Шапочка?
– Иду к бабушке и несу ей вот этот сухарик и хвостик селедочный.
– Хвостик с пивком хорош. А далеко ли живет твоя бабушка? – спрашивает Волк.
– Довольно далеко, – отвечает Красная Шапочка, – вон в той деревне за химкомбинатом, в первом домике с краю.
– Лады, – говорит Волк, – я тоже хочу проведать твою бабушку. Я по этой дороге пойду, а ты ступай по той. Посмотрим, кто из нас раньше придет...
Сказал Волк и дал деру по короткой дорожке. А Красная Шапочка пошла по самой длинной. Шла она не торопясь. Увидит красивый цветочек, мило улыбнется и наступит на него своей маленькою ножкою. Поймает неженку-бабочку, полюбуется ею и оторвет крылышки, а то заметит консервную банку да и пнет ее так, что грохот на весь лес. Хорошая девочка – вся в бабушку.
Не успела Красная Шапочка до химкомбината дойти, а волк уже прискакал к бабушкиному жилью и скребется в дверь.
* * *
Подошла Красная Шапочка к дому бабушки и постучалась. – Тук-тук! – Кто там? – раздался хриплый голос.
Девочка испугалась было, но потом подумала, что бабушка охрипла от простуды и оттого у нее такой жуткий голос.
– Это я, внучка ваша, – говорит Красная Шапочка. – Принесла вам сухарик и хвостик селедочный.
За дверью пожевали, крякнули и ответили: – Дерни за веревочку, дитя мое, дверь и откроется.
Красная Шапочка дернула за веревочку – дверь и открылась. Вошла девочка в домик, а бабушка большую кость гложет, вставные челюсти показывает.
– Присаживайся, дитя мое, рядом, составь мне компанию, – предлагает старушка девочке, указывая огромной натруженной в поле ручищей на раскладушку. – Вот давеча какой-то пес приблудный в мою дверь царапался. А я, милая, три дня не емши, зажарила его. Костлявый, бес его дери, да ничего.
В это время мимо домика проходили дровосеки с топорами на плечах. Услышали они чавканье, вбежали в домик и тоже угостились.
– А из шкуры Волка, бабулька, можно Пионерской Шапочке завидную шапку-ушанку к зиме справить, – предложили хором дровосеки, догладывая кости.

РЕМЕНЬ ИВАНОВИЧ
После того, как у добротного ремня обломился металлический язычок и он стал непригоден для поддержки штанов, дедушка Петр нашел ему другое, не менее достойное, применение. Стал им, вместо часто ломающихся прутьев, воспитывать, проще говоря, пороть собственных внуков и соседских детей.
– Петр Виссарионович, мой Васька опять «неуд» по поведению принес. Зайдете? – просила соседка – моложавая женщина без мужа.
– Зайду уж. Да, много у Ремня Ивановича работы. Можно сказать, непочатый край. Я возле своих Вовки, Гришки и Верки с ним стою, когда они подкрепляются. Чтоб ели хорошо. Когда он у меня в руках – давятся, но едят. Ведут себя достойно, тихо, смирно.
– Да, Петр Виссарионович, а иначе, наверное, и нельзя.
– Да! Нельзя! Ремень Иванович – лучший помощник и друг в воспитании подрастающего поколения...
– Только жесткими мерами можно поддерживать порядок, – вслух размышлял Ремень Иванович, находясь на вешалке в кругу Выбивалки, что висела рядом, и Веника с Совком, что стояли рядом, в углу. – Да, битье определяет сознание, как говорит мой хозяин Петр Виссарионович. Надо сказать, умнейший человек. Если маленького сорванца, человечка вовремя не приструнить, то из него с годами может получиться преступник, изменник Родины...
– Я с вами полностью согласна, – поддерживала Выбивалка. – Надо бить, и тогда не будет никакой пыли.
– Да-да! Надо мести, и тогда не будет мусора, – поддакивал Веник.
* * *
Шли годы. Дедушка состарился, ослаб. Старший же внук Вовка вытянулся, стал ловким и сильным малым.
Как-то за обедом Вовка отказался доесть позавчерашний борщ. Петр Виссарионович было замахнулся ремнем, но мальчик отскочил в сторону и крепко схватил «орудие наказания» за свободный конец. Началось перетягивание ремня. Старик и мальчик сопели, пыхтели, краснели до тех пор, пока полностью не обессилели. Одним словом – ничья.
А через несколько дней Ремень Иванович исчез с вешалки. Где его только ни искал дед – как в воду канул.
Шли годи, младшая внучка Верочка заневестилась. Она попросила своего мальчика, который промышлял поделками из кожи, сделать из старого ремня браслет с кисточками. Это она несколько лет назад надежно спрятала Ремня Ивановича. Ей стало жаль дедушку, уж больно он был смешон, когда боролся с Вовой. Верочкин мальчик из ремня с любовью смастерил неплохое кожаное украшение...
* * *
Браслет с кисточками, находясь в шкатулке с бижутерией, любил порассуждать:
– Я считаю, что красота спасет мир. Да-да! Красота!..
– Я с вами согласен, милейший, – подавал голос массивный и вульгарный Золотой Перстень.
– Я считаю, – вдохновенно продолжал Браслет, размахивая кисточками, – что насилие порождает насилие, что только гуманизм, просвещение, искусство, в том числе ювелирное, добрый пример могут воспитать из маленького человечка достойного продолжателя благородных дел предшествующего поколения. Да, молодое поколение – это те же цветы. К ним надо относиться бережно. Заметьте, очень бережно...
– Как вы хорошо и ясно рассуждаете!!! – восхищались пластмассовые Сережки-близняшки.
* * *
Шли годы. Верочка вышла замуж. У нее два мальчика. Старшему Пете уже девять лет. Большой кусок кожи от изношенного маминого браслета он приладил на рогатку. О новых взглядах Ремня Ивановича можно только догадываться...

ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ
Жил-был Змей Горыныч. Был он довольно пакостным и подлым. Повадился Змей делать налеты на города и деревеньки. Сделает налет – пожжет все, съест дюжину людей и с собой прихватит столько же, чтобы потом перекусить, червячка заморить. Так продолжалось очень-очень долго. Столетние старики вспоминали, что и при их дедах была эта напасть.
Но вот в маленькой деревеньке, можно сказать, хуторке, на краю многострадальной земли родился Иванушка. Он бы до гроба лежал на печи и хлебал бы лаптем щи, но Змей, при очередном налете, прихватил его троюродную тетю: чтоб перекусить или сделать рабыней. Лежебока Иванушка осерчал не на шутку, взял огромную дубину и пошел искать логово Змея.
Шел он, шел и пришел к пещере, свистнул три раза в два пальца и стал ждать подлого Горыныча. Тот не заставил себя долго ждать. Началась смертельная схватка. Видать, Иванушка, пока спал на печи, много сил накопил. Он ловко увертывался от фонтанов пламени, когтей Змея и наносил дубиной крепкие удары по всем его трем башкам. Разбил сначала правую, как горшок, башку, потом добрался ж до левой. Горыныч струсил и с одной главной башкой бежал с поля боя. Иван освободил свою троюродную тетю и других несчастных, среди которых была хорошенькая царевна. Она влюбилась в Иванушку с первого взгляда – он в нее, само собой, тоже.
Решили сыграть свадьбу. Когда пиршество было в самом разгаре и вино зеленое лилось полноводной рекой, гости увидели в небе летящего Змея. Люди бросились врассыпную. Иванушка выдернул первое попавшееся дерево и изготовился. Горыныч приземлился и мило-мило улыбнулся: в лапах он держал бочонок хмельного меда и тушу жареного быка. Гости осмелели и стали опять усаживаться за праздничные столы, угощаться.
Змей Горыныч, улыбаясь до ушей, повел речь:
– Ванюша, спасибо тебе, родной, за то, что правую и левую башки сбил. Сначала было тяжко. Все болело, ныло, но зато я стал цельной личностью. Да-да! Правда! Если раньше правая башка думала, левая говорила, а центральная исполняла, то теперь все это делает только главная башка. Теперь подлости, пакости разные даже и в голову не лезут. Что думаю, то и говорю, а значит, и делаю. Спасибо, дорогой Ванюша!..
Змей прослезился и поставил угощения на стол. Праздник продолжался. Горыныч громче всех кричал: «Сладко!»...

ЖУК
«Я еще такой большой и яркой бабочки не видел за всю свою долгую жизнь!»– подумал Жук, отдыхая возле навозного шарика.
– Что ты, красавчик, все навоз да навоз, – начала она, спустившись к нему. – Есть же другие более возвышенные вещи. Возьми, к примеру, цветы, а лучше всего прекрасную розу, что цветет рядом с твоей навозной кучей…
– Роза-роза! А дальше ШО?
– А то, что ты сравнишь розу и навоз и поймешь, что это как небо и земля!
– По мне, так лучше навоза ничего нет!
– Ну и сиди дальше в нем! – и бабочка взлетела так высоко, что Жук замер, глядя на нее.
«Может, все-таки рассмотреть поближе, понюхать розу…» – размышлял старый Жук.
Закончив все свои «навозные» дела, он полез на куст розы. Жук долго и упорно карабкался. Весь искололся об острые шипы цветка, жуть как измучился. Наконец-то добрался до большого ярко-алого бутона. Приблизившись к нему, он глубоко вдохнул аромат розы. Но тут то ли от высоты, то ли от неведомого ранее запаха голова у старика закружилась, и он полетел вниз. Бам-бум-бам! Падение показалось вечностью. Бах-тарарах!
«Слава случаю! Жив! Ух-х! Лучше больше так высоко не забираться. Нюхать розы – опасно для здоровья…» – размышлял он, почесывая, разминая лапками ушибленные, исколотые места.
Облокотившись о свой навозный шарик, жук его понюхал и счастливо улыбнулся:
– Нет-нет! Лучше навоза ничего нет! Это истина, которую мне внушил дед. Да! Навоз лучше всего. Я не зря прожил в нем всю свою жизнь. И-и-и вообще, нюхать розы – опасно для здоровья… Лучше всякой розы – шарик из навоза! – браво стал напевать совсем успокоившийся старик.

КАМНИ И БОЛОТО
Два камня покоились на краю пропасти. Их, камней, было немало, но речь о двух камнях.
– Слышишь, рулады выводят лягушки в болоте?! Изо дня в день, из года в год одна и та же песня, – сказал первый Камень, глядя вниз на темное пятно болота.
– Согласен. Ква-ква!Ква-ква! Ничего нового. Их это вполне устраивает. Это их жизнь, – согласился второй Камень.
– Интересно, если сорваться вниз, в болото. Пустить по нему волну, своим падением. Поднять ил со дна. Что-то изменится? Может, иначе лягушки петь начнут? Другая песня будет? А-а-а?
– Навряд ли…
– А-а-а! Все-е-е же-е-е, – первый Камень сорвался и полетел в пропасть.
– Ч-чпо-о-ок! – еле слышно раздалось внизу. Пошла мутная, ленивая волна по тяжелой воде. Лягушки умолкли на минуту. Робко квакнула одна. Потом другая. Все вместе:
– Ква-ква-ква…
- Зря он это сделал, – с сожалением заметил второй Камень. – Та же песня. Болото есть болото. Теперь он на дне в вязком иле. Не лучше ли просто молча, камнем глядеть вниз на болото и не вмешиваться в его жизнь? Согласен, каждый день слышать утомительное, однообразное «ква-ква» тяжело, порой невыносимо. Но, кроме болота, есть же, к счастью, Солнце, Звезды, Ветер и Дождь… Птицы и Тучи… Лучше о болоте не думать, тогда уж точно не захочется поднимать волну… В нем, болоте, гибнуть…

ЖЕНЩИНА
Женщина вышла замуж за звездочета. Все у них было хорошо, пока они не взглянули на звезды.
– Видишь Большую Медведицу? – спросил звездочет.
– Вижу большую ложку! – ответила она.
– А Медведицу не видишь?
– Нет! Тебе девяносто девять из ста скажут, что это ложка, а ты – медведь, медведь... – с гневом бросила она и ушла жить к повару.
Женщина и повар редко смотрят на ночное небо, но зато когда глядят, оба видят большую ложку. И не ссорятся...

КНИГА
Жил-был один мальчик. Мальчик как мальчик. Его рано научили азбуке. Читал он запоем и днем, и ночью, даже когда ел. Вырос большим, но все не мог найти книгу, которая ответила бы на все вопросы, задаваемые жизнью. Он выучил много языков, чтобы читать в подлиннике иностранцев, но, увы, не помогло. Искал он книгу до седин, до дряхлости телесной, но так и не нашел. Тогда сел и начал писать сам. Писал, писал и умер... Может, вы допишете?..

ЖАБА
Жил-был Гаврила – довольно симпатичный малый. Выращивая клубнику, он заметил, что у соседа ягоды лучше: крупные, ладные, без порчи. На сердце Гаврилы легла паутиной зависть. Ночью, когда спала даже Луна, укрывшись облаком, он проник к соседу на огород. Решил съесть всю клубнику. Ел, ел ягоды, загребал, загребал обеими ручищами и не заметил, как проглотил маленькую черную жабку, которая оказалась на клубничной поляне. Наелся Гаврила до тошноты, до икоты, до...
Как-то он у другого соседа увидел ядреного поросенка, розового, как розовая роза. И опять на сердце легла паутиною зависть. Жабка от неудовлетворенной зависти стала расти. Потом еще чему-то позавидовал Гаврила, еще позавидовал... А жаба все растет и растет. Добралась она до сердца Гаврилы и съела его. Теперь она, черная большая жаба, стала сердцем Гаврилы...

ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА
Иван-крестьянский сын – удалец, молодец, на балалайке игрец… добился своими богатырскими подвигами руки, но не сердца дочери царя Гороха, Царевны неописуемой красоты и превеликой стервозности. На людях Царевна была в людском обличье – мила, хороша, приветлива, а дома превращалась в гадкую лягушку – зеленую и скользкую.
Мучился, горевал Ваня. Не выдержал и сжег в печи лягушечью кожу.
Царевна побила все горшки в Ваниной избе и, обозвав его «мужланом», ушла жить к большому эстету Кощею Бессмертному, ибо у него злата-серебра, камений драгоценных поболе было.

ГИТАРА
У Него была хорошая гитара о шести струнах.
Но Он Ее не берег.
На Ней играли все кому не лень: близкие, дальние, случайные…
Порвали все струны.
Он нашел одну старенькую, тронутую ржавчиной струну.
Кое-как ее натянул на Гитару.
…Случилась большая гулянка!
Пьяная девка непослушными пальцами пыталась сыграть на Гитаре «Собачий вальс».
Струна – последняя – со стоном лопнула.
Гитара умолкла.
Теперь Она пылится на чердаке дома, рядом с ведром без дна.

ДОМ
Осень.
Старый ветхий Дом.
Стекла выбиты.
Окна крест-накрест заколочены досками.
Мыши в Нем не живут.
Домовой ушел.
Бывает, ночуют в Доме ветры.
…Осенний Ветер, пританцовывая, носится из комнаты в комнату.
Поет о любви рыжей белоногой Березке,
одиноко зябнущей на улице.
Дому с ветром веселее.
Старик засыпает под причуды влюбленного.
Ему снится: с неба падают первые белые холодные цветы-снежинки.
…Приходит Она – милая и ласковая.
Делает уборку, топит печь…
Становится чисто, светло и тепло,
Как когда-то очень-очень давно…

ЧЁРНАЯ ЛУНА (сказка для готов)
— Учитель, меня кто-то предал из друзей. Никто не знал о моем поступке, кроме них.
— Возможно, Леб. Возможно. Ты какого мнения об их внутреннем мире, об их душах?
Юноша задумался.
— Трудно сказать, — начал, не торопясь, Леб. — Говорят, что форма — это тоже содержание. Внешне, телесно они совершенны. Наверно, и их души так же красивы. Но все же кто-то из них сподличал, поступил низко. Значит, форма может быть одной, а содержание, начинка другой…
— Хочешь, идеалист, увидеть их души?
— Да, учитель!
— Не боишься разочароваться в мире людей?
— Нет!
— Горячишься, Леб. А зря. Снег станет черным, а сажа — белой.
— Пусть, учитель.
— От правды, юноша, можно умереть, а с ложью можно долго и удобно жить.
— Не хочу обманывать ни себя, ни других.
— Значит, Леб, говоришь «да»?
— Да, учитель. Да!
-Вот эликсир, — седой старик взял с полки с разными баночками, коробочками, скляночками небольшой флакон с темной густой жидкостью. — Эликсир физического воплощения души. Если ты, Леб, пригубишь эту волшебную жидкость, то увидишь на недолгое время, как выглядят души знакомых и незнакомых тебе людей, как каждый день наблюдаешь их фигуры, лица, глаза… Это очень серьезное испытание для неокрепшей души, для юного неопытного сердца…
* * * * *

Город второй день гудел от карнавала. Он проводился каждую весну в пору цветения персика. В теплом воздухе бархатного вечера был разлит легкий аромат розовых цветков, алое солнце медленно опускалось за садами, когда Леб пригубил эликсир и вышел на улицу. Он направился в центр города, на площадь тридцати шести таверн. Обычно там проходили все праздники, рекой лилось вино, съедалось стадо быков…
«…Чем ближе я подхожу к площади, тем все больше ряженых, — думал Леб. — И странно то, что они похожи друг на друга. Словно все представители темного мира. Мужчины напоминают вампиров и бесов, женщины — ведьм… Какое-то однообразие костюмов. Может, им всем отказала фантазия, подвело воображение?..».
На площади перед веселящимся народом выступал помощник мэра города.
«…Ха-а! Помощник с двумя горбами, — удивился юноша, — как верблюд. А мэр, наверно, с тремя иль четырьмя горбами. Ха-а! Странные, очень странные у всех маскарадные костюмы. Словно попал не на карнавал в честь цветения персика, а на шабаш нечистой силы…».
Леб стал пробираться сквозь густую толпу к таверне «Три селедки» — постоянное место встреч трех друзей. И тут его кто-то по-дружески хлопнул по плечу. Юноша обернулся и увидел лысого карлика с лошадиным оскалом.
— Вы кто? — Леба внутренне передернуло. Ему был неприятен незнакомец.
— Ты что, дружище, не узнаешь своего лучшего друга Зярга? Еще не дошел до «Трех селедок», а уже набрался, уже пьян и друзей в упор не видишь. Может, и Росума не признал? А-а!
Перед Лебом появился уродец с бельмами на глазах. Он фальшиво улыбнулся, обнажив гнилые зубы, и протянул для пожатия шестипалую руку. И тут юноша все понял. Это были его лучшие друзья: Зярг и Росум. Он увидел благодаря волшебному эликсиру телесное воплощение их душ. У молодого человека от данного открытия закружилась голова и подкосились ноги. Он свалился на брусчатку. Когда Леб пришел в себя, то понял, что находится в знакомой, дорогой сердцу и желудку таверне. Его, увы, окружали нелюди, подобные Зяргу и Росуму. Чтобы притупить удивление и боль, Леб напился до беспамятства. Обнаружил он уже себя, лежащим в луже. На пронзительно желтом небе царила зловеще черная луна. Звезды отсутствовали.
«Человек — лужа!
А лужа не глубока,
с мутью и сором.
Но в ней отражаются
птицы, солнце и звезды!..» — вспомнил юноша слова своего учителя. — Я человек-лужа! Ха-а! — Леб увидел, как в окне второго этажа дома, что возвышался над ним, мелькнуло одухотворенное девичье личико. — Значит, не все уроды. Есть чистые, светлые души. Но их очень мало. Они редки. Как мне неловко перед этим ангелом, показавшимся из-за шторы. Я лежу в нечистотах, словно свинья…».
Юноша кое-как поднялся и, пошатываясь, побрел по улице. Через две сотни шагов, приостановившись, Леб увидел в окне мужчину средних лет. Тот строго, оценивающе глядел на него. Молодой человек приветливо махнул незнакомцу рукой. Тот ответил точно таким же жестом. Леб улыбнулся, мужчина тоже. Юноша, приблизившись вплотную к окну, обратил внимание на то, что незнакомец одет точно так же, как он. Вплоть до редкого медальона на груди.
«…Так это же я! — осенило Леба. — Свое отражение в стекле принял за другого человека… Вот какая у меня душа! Она раза в два старше тела. Но что приятно, она не уродица…».
Увидав свою душу, юноша сразу же протрезвел.
* * * * *

«…Моя Анидору словно сошла с полотен великих Фараэля и Тобичелли. Она божественна! Она совершенна!» — Леб, который последние две недели был постоянно пьян, несся, словно каравелла на всех парусах, на свидание со своей девушкой. В руках он нес роскошную желтую розу на длинном стебле и корзину со сладостями, бутылью красного вина.

— Я сейчас, милый. Приму ванну с цветами и приду, — сказала девушка Лебу и скрылась за дверью.
Юноша наполнил бокал вином, глянул в окно. «…Уже ночь. Золотая луна на сумрачном небе. Звезды. Добавлю-ка я в свое вино волшебный эликсир. Я уверен, что душа Анидору так же красива, как и тело, лицо, глаза… но хочется убедиться полностью…».
Время ползло, как старая черепаха. Леб стал позевывать, когда распахнулась дверь и показалась полуобнаженная коротышка, заплывшая жиром, с маленькими мутными глазками болотного тона. Незнакомка стремительно пересекла просторную комнату и прыгнула Лебу на колени.
— Пошла во-о-он, ж-ж-жаба! — порядком захмелевший юноша брезгливо сбросил с себя наглячку.
— Ты что, Леб, не узнаешь свою любовь? Свою Анидору?..
* * * * *

Молодой человек выскочил на улицу. В нескольких шагах от дома девушки пять или шесть карликов пинали красивого, хорошо сложенного великана. Леб выхватил пистолет и выстрелил в воздух. Уродцы, вереща, разбежались в разные стороны.
— …Снег станет черным, а сажа белой! — лихорадочно повторял слова учителя Леб. Он бежал, спотыкаясь и падая, по пустынному ночному городу. На ослепительно желтом небе саркастически скалилась черная луна…
* * * * *

Древний старик сидел под персиком. Нежные плоды, налившись за лето сладким нектаром, румянились на солнце.
«…Ты сейчас далеко, Леб, — вспоминал своего ученика старик. — В стране каракотавых гор и лазоревых лесов. Там все те, кто не принял этого темного, горбатого мира… Покоя и воли тебе, Леб

ЧОК
«…Природа ошиблась, когда вдохнула мою крылатую душу в эту нелепую, заплывшую жирком хомячью тушку…» — размышлял молодой хомячок Чок, разглядывая свое отражение в луже.
Чок, как и все его родственники, соседи, соплеменники, жил приземлено: ел, спал, делал запасы съестного… но в отличие от них он чаще глядел на белые облака, бегущие по синему небу, на птиц, парящих в вышине; ночью любовался далекими загадочными звездами…
«…Лучше бы у меня были маленькие и слабые крылья, чем большие и толстые щеки…» — расстраивался Чок, глядя на порхающего в синеве жаворонка. Небо обычно он созерцал в одиночестве, без посторонних. Потому что остальные хомяки не поняли бы этой блажи…
…Мечтатель и фантазер не заметил в небесах хищную птицу, она же его высмотрела и, сделав круг, устремилась камнем вниз…
Чок пришел в себя уже высоко над землею, но он не испугался, не ужаснулся, что было бы естественно в его положении, а наоборот, испытал неописуемый восторг. Чок, находясь в крепких и острых когтях хищника, знал, что через мгновение-другое умрет, но он очумело кричал на своем хомячьем:
— Я-я-я пти-и-ица-а-а! — и был счастлив, как никогда в своей короткой жизни.

ПРИНЦ
«Подумав, он продолжал так: – Не знаю, сколько пройдет лет, – только в Каперне расцветет одна сказка, памятная надолго. Ты будешь большой, Ассоль. Однажды утром в морской дали под солнцем сверкнет алый парус. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны, прямо к тебе... Тогда ты увидишь храброго красивого принца…».
У Алисы от прочитанного повлажнели глаза: «А какой он, мой принц?». Девушка жила одна. Жизнь забросила в чужой город, и она, как молодой специалист, получила квартиру. Жилье неплохое: даже чулан был, в который Алиса побаивалась заходить и заглядывала туда только по необходимости.
Девушка открыла холодильник и глянула внутрь: «Странно, вчера было пять яиц, а сегодня уже три. Кот Прошка в холодильник залезть не мог. Очень странно».
Уже с месяц Алиса стала замечать, что исчезают продукты из холодильника, закладки в книгах оказываются на других страницах и всякое другое. А неделю назад, заглянув в чулан, она обнаружила, что кто-то съел трехлитровую банку малинового варенья, которое ей привезла бабушка Маша из деревни. И кот Прошка, очень даже смелый кот, как-то сторонится чулана.
Алиса сварила яйцо всмятку, заварила чай, позавтракала и отправилась на работу. По пути она думала о пропадающих продуктах, а также о том, что уже давно течет в туалете сливной бачок и что когда-нибудь она затопит соседей этажом ниже. А денег на сантехника нет.
Вернувшись вечером домой, она обратила внимание, что сливной бачок в туалете перестал течь, и ведро, стоявшее под ним, было пусто. «Странно, что это он сам отремонтировался. Вот еще бы починились утюг и швейная машинка», – обронила Алиса вслух.
Девушка получила аванс и решила вызвать мастера по швейным машинкам. Она давно высмотрела в журнале мод интересный фасон юбки и хотела сшить такую же. Мастер пришел, посмотрел машинку и вопросительно уставился на Алису.
– Машинка у вас в полном порядке.
Когда рассерженный мастер ушел, она решила проверить утюг. Он тоже работал. «Странно. Кто это все ремонтирует?» – подумала обрадованная и в то же время испуганная Алиса. За вечер она сшила и отгладила юбку. Завтра Алиса выйдет в новинке. «Ах! Как хорошо! Только вот утром было два яйца, а осталось одно. Странно. Может, Проша научился открывать холодильник и ремонтировать сливные бачки?».
Утром, закрывая дверь, Алиса услышала вслед себе: «Как она хороша в новой юбке!». Но никого поблизости не было. Странно.
Почитав сказки Андерсена на ночь, девушка долго не могла уснуть и решила пойти на кухню – перекусить. Включив свет, она увидела возле холодильника высокого, небритого и патлатого мужчину в алых трусах. Он пил яйцо. Алиса потеряла сознание… Когда она пришла в себя, перед ней на коленях стоял длинноволосый красивый юноша с большими печальными очами.
– К-кто в-вы? – испуганно спросила она.
– Я... Я домовой. Зовут меня Греем, – виновато ответил он.
– Грей? Это вы только что пили яйцо?
– Да, я... Проголодался.
– Вы побрились?
– Да, для вас, чтобы вы не боялись.
В ходе разговора выяснилось, что это домовой Грей опустошал холодильник и читал Алисины книги, занимался ремонтом. Что когда он в первый раз увидел девушку (он был домовым библиотеки), то влюбился в нее с первого взгляда и решил поменять место жительства. Он оказался очень начитанным и интересным. К тому же мастером на все руки. Через полгода девушка вышла за Грея замуж. И счастлива с ним.

СИЛА СЛОВА
Конюх Микола Барбазяка «принял на грудь» два стакана вина, закусил салом с луком и взялся чистить конюшню. Убрав навоз, он выпил еще стакан, как бы поощрив себя за трудолюбие, и тут же завалился спать. Заснул? Вроде бы нет.
– Ты кто?
– Я – домовой конюшни, – промямлило нечто маленькое, насупленное, заросшее рыжей шерстью.
– Чего тебе?
– Я очень люблю лошадей. И ты, Микола, к ним тоже хорошо относишься.
– Ну и шо?
– А то, что я решил тебя одарить, – важно сказал домовой.
– Нальешь, шо ли?
– Нет, друже. Я дам тебе силу слова... Слышишь? Силу слова...
* * *
«Приснится же такое, хреновина всякая...» – подумал, еще не совсем очнувшись, конюх.
Сон прошел. Микола вяло, по-стариковски, со скрипом встал. Налил еще стаканчик, выпил, закусил. И пошел домой…
Намедни ночью шел проливной дождь, и теперь улица, по которой брел наш герой, была труднопроходима. Когда он огибал огромную лужу, мимо промчался самосвал и окатил его с ног до головы жирной грязью.
– Скотина... Чтоб первый столб твоим был... – зло пробурчал Барбазяка.
Мгновение спустя машина врезалась в толстый тополь. Конюх даже порадовался – мол, так тебе и надо.
На следующий день в конюшне появился бригадир Иван и отругал Миколу за то, что он пьян и спит на работе. Мужичок, все время молчавший, бессмысленно хлюпающий красными заспанными глазками, пожелал ему вслед: «Дышло тебе...». Не прошло и минуты, как Микола услышал душераздирающий вопль... Когда Барбазяка выбежал во двор, то увидел Ивана, который корчился на дышле. Бригадира кое-как сняли, оказали первую медицинскую помощь. После этого Иван два месяца провалялся в районной больнице...
«Сила слова, сила слова...» – вспомнил конюх свой сон.
* * *
– Ты опять зенки залил?! Алкоголик ты и ханыга, пьянь... – набросилась на Миколу жена, тумбообразная баба Зоя.
– Зоечка, закрой, пожалуйста, свой нежный алый ротик.
Лицо ее перекосилось, она онемела. Но не растерялась – схватила швабру.
– Щоб у тебя руки отнялись! – успел крикнуть он.
Швабра с грохотом упала, руки у женщины повисли плетьми. Утром, отойдя на солидное расстояние от дома, Микола крикнул:
– Открой ротик, шевели рученьками, Зоя!
– Козлище, паразит, чудовище... – раздались истерические вопли, вслед Миколе полетел увесистый кирпич.
«Все в порядке, – подумал конюх, энергично потер руки, подмигнул солнцу. – Теперь я как Кашпировский...».
* * *
– Да я, да я, да я... – разошелся Микола, сидя за столом с кумом и двумя его соседями. – Да я, если захочу, стану председателем исполкома. Налей-ка, кум, еще по стаканчику... Да что там исполкома – президентом могу стать...
– Как же, обязательно станешь... Тем более, что у тебя «крыша поехала и чердак дымит», – успокаивал его кум.
– Не верите?.. Да провалиться мне на этом месте... – и он провалился.
Земля разверзлась, потом опять зарубцевалась. Где только ни искали Барбазяку! Нигде его нет. Может, оно и к лучшему. Хотя лошади по нему скучают.

ПУРПУРНЫЙ НОС
Жил-был один бедный художник с пурпурным носом… Вы спросите, почему бедный и зачем с пурпурным? Да потому, что все художники, за редким исключением, бедные, и оттого, наверное, пьют. Впрочем, нос мог быть пурпурным и оттого, что по утрам он пел романс, где были слова: «В лучах пурпурного заката...». Далее, не зная слов, мычал в пурпурный нос.
Он был одинок. Поэтому вместо того, чтобы сидеть дома с женой и детишками, по выходным художник шел в городской парк и рисовал за гроши портреты прохожих. Воскресного заработка ему хватало на несколько кружек пива, а если повезет, то и на вяленого леща.
Был мерзопакостный день поздней осени. Художник ждал клиента. Возле него остановилась женщина с большими зелеными глазами. Упал последний желтый лист с последнего дерева в парке.
– Я хочу, чтобы вы меня нарисовали, – тихо, робко обронила она. Он стал творить. Само провидение водило его рукой. Получился портрет какой-то лягушки. Женщина взглянула на рисунок, и у нее в глазах появились росинки. И тут его озарило: такие были очи у сказочной Царевны-лягушки, которая ждала своего суженого. От пурпурного носа пурпур пошел по всему лицу. Художник порывисто вырвал из ее рук лист и дорисовал стрелу с короною, которые все изменили в корне. Это не был портрет красавицы, но в нем появилась изюминка. «Пурпурный нос» подарил портрет женщине, похожей на лягушку. И вместо того, чтобы пойти «на пиво» – пригласил ее «на мороженое».
Все сказки, как правило, заканчиваются свадьбой. Они поженились. Художник по утрам стал петь: «На заре ты ее не буди, на заре она сладко так спит...». Далее, не зная слов, мурлыкал в нос уже нормального цвета...

СПОРЫ
Жили-были два друга. Одного звали - Ван, другого – Бал. Одних людей сближает бутылка, других – работа, третьих – общее увлечение – рыбалка ли, домино, коллекционирование жестяных баночек из-под пива, четвертых – соседство, пятых, шестых… Остановимся.
Вана и Бала единили бесконечные СПОРЫ.
Спорить, навязывать друг другу свою точку зрения они еще начали в детсаду, сидя на горшках.
Прошло полвека. Ван полысел, Бал – потолстел. Они сходились, словно две тяжелые темные тучи с полярно-противоположными зарядами. Результат – гром и молния! У них доходило до драк, до грубой, злой ругани. У Вана – инфаркт, у Бала – инсульт – результаты горячих споров.
Был день как день. Ван зашел к Балу.
Тот пришивал пуговицу к штанам.
– Если бы не иголка, ты бы не пришил пуговицу! – с порога заметил Ван.
– Если бы не нитка, тогда бы да! – ответил Бал.
– Иголка!.. – Нитка!.. – Иголка!.. – Нитка!!!
Бал уколол палец. Взвыл. В одних трусах, со штанами в трясущихся руках выпрыгнул в окно. Воздух в его доме стал горяч и вязок, словно минуту назад сваренная каша. Ван с багровой от возбуждения лысиной сиганул следом за другом. Они встретились в саду у яблони – с разных ее сторон.
– Яблоки зеленые! – заметил Ван. Он стоял с северной стороны.
– Яблоки красные! – парировал Бал.
– Зеленые!.. – Красные!.. – Зеленые!.. – Красные!..
На шум друзей из одного яблока высунулся заспанный, перепуганный червяк. Он тихо, заикаясь, пролепетал: «С с-северной стороны я-я-яблоки з-зеленые, потому что м-мало вид-дят с-солнца, а-а с-с ю-южной – крас-сные – с-с-солнца вдов-воль!».
Но ни Ван, ни Бал его не услышали.
Бал кое-как натянул на себя штаны, вывернутые наизнанку и без пуговицы, и, завалив часть забора, резво выскочил на улицу. Ван засеменил за ним. Они, возбужденные, стремительно шли по разным сторонам улицы, то и дело сбивая прохожих.
Одна часть улицы освещалась ярким солнечным светом. Другая - находилась в тени.
– Светлая улица! – обронил Бал.
– Темная! – сгримасничал Ван.
Бежали-бежали, спорили и оказались на окраине городка, возле огромного рекламного щита. Встали по разные стороны.
– Рекламируют «Сало в шоколаде», – облизнулся, погладил пузо Бал.
– Нет! «Безалкогольную водку», – крякнул Ван.
Вспыхнул новый спор. Они размахивали руками, брызгали слюной. С Бала свалились штаны без пуговицы (он их до спора поддерживал.), но он этого не заметил.
Вот-вот должно было дойти до драки.
Тут на рекламный щит сел Ворон.
– Это птица, потому что летает!
– Нет, потому что крылья!
– Летает!.. – Крылья!.. – Летает!.. – Крылья!..
– Тихо!– прервал их Ворон. – Я слышал ваши спор-ры. Каждый из вас прав и не пр-рав. Это смотря с какой стороны глядеть на предмет. Каждый из вас на все глядит однобоко. Но точка зрения одного из вас дополняет точку зрения второго, так же, как вы дополняете друг-друга… Вас как зовут?
– Меня Бал! – хлопнул себя в грудь.
– А-а меня Ван! – задрал нос.
– А вместе вы Балваны, – сделал вывод Ворон и улетел.

О ГРЯЗНОМ БЕЛЬЕ
Ху пришел к Аху на кисель с кренделями.
– Надо бы ноги сполоснуть, – заметил гость.
– Ноги? Ноги так ноги. Ванна вон там,– подсказал хозяин.
Ах разлил по чашкам кисель, а Ху все нет и нет – задерживается. Заглянул Ах в ванную, Ху стоит и внимательно разглядывает грязную простынь Аха – гость вытащил ее из короба для несвежего белья.
Ху сказал:
– Интересненько-интересненько. Забавная география пятен. Вот это похоже на след от клубники, – лизнул пятно, задумался Ху.
– Это я ночью клубнику в постели ел, – смутившись, ответил Ах.
– Тэк-тэк! С кем?.. А вот пятнище похоже на след от кофе?!
– Это я как-то утром в постели кофе пил, – совсем растерявшись, начал оправдываться Ах. – Кисель остывает, – робко напомнил хозяин гостю.
– Тэк-тэк! Пошли киселем с крендельками побалуемся. А после кренделей надо будет снова ноги сполоснуть и истории остальных пятен узнать…
* * *
Ху пригласил в гости Аха на селедку с йогуртом.
Ах, приблизившись к дому Ху, увидел его на лавочке. Рядом с Ху, на заборе, висела мятая, зачуханная, усеянная пятнами простынь.
– Для чего это? Зачем? – удивился Ах.
– Тебя какое пятно интересует? – оживился, стал нервно потирать руки хозяин простыни.
– Да-а-а, в обще-емто-о, – смутился гость.
Возле Ху и Аха начали кучковаться соседи, случайные прохожие.
– Вот это пятно от Б. Ее здесь все знают!
Соседи утвердительно кивнули головами.
– А-а вот это от одной П! Я даже ее имени не помню, – стал входить в раж, размахивать руками, задирать ноги, брызгать слюной Ху.
Собралось большое стадо любопытных зевак.
Одна старушка так долго стояла с открытым ртом, что в него залетела птичка. Божье создание приняло открытый рот за дупло, старушку – за дерево… Птичка вылетела – запах редьки не понравился…
– А-а вот это! Я мучился животом. В общем г…
Ах устал. Он кое-как выбрался из плотного кольца любителей шоу.
Он больше не звал к себе в гости Ху и ему подобных и сам к таким не заглядывал – на селедку с йогуртом.

ВОЗМУТИТЕЛЬНИЦА СПОКОЙСТВИЯ

Некоторое время назад городу Вральску стало мешать спать и, естественно, жить странное существо. Оно в темное время писало замысловатые знаки на стенах домов, пело леденящие кровь песни, пугало ночью своим видом возвращающихся со свидания влюблённых, пьяных гуляк - завсегдатаев питейных заведений…
От проделок неизвестного добрая половина вральцев впала в апатию и тоску. У мужчин участились запои, у женщин – истерики. А старик-палач вообще тронулся умом: начал изготовлять леденцы на палочках в виде розовых сердечек и бесплатно их раздавать своим беззубым и седым ровесницам.
Собаки ночами безутешно выли, петухи истошно кричали не на утренней заре, а на вечерней…
Мэр города Вральска, от проделок странного существа, стал мучиться тяжёлыми ночными кошмарами и, не долго думая, отдал приказ главному блюстителю порядка изловить возмутителя спокойствия.
Горожане всем миром сделали ночную облаву и поймали… Вы удивитесь… Поймали древнюю горбатую старушку в рубище, почти голую…
- Ты кто? – спросил мэр, - Твоё имя, отвратительная старуха?
- Правда, - ответила горбунья, - Имя моё Правда.
- Фамилия?
- Голая. Я Голая Правда…

ПУТНИК
Были долгие ночь и зима – длиною в человеческую жизнь. В небе чернь и сироты звезды. На земле лед и буйный ветер.
Брел по бескрайней холодной равнине путник – от огня к огню, от тепла к теплу, от света к свету…
У каждого костра он находил тепло и свет, бывало, любовь и дружбу.
Покидая каждый костер, путник забывал тех, кто его любил, кто мог стать ему другом.
Будучи уже старым и дряхлым, он оставил один костер, но до другого так и не дошел. Сил не хватило, а может, желания?! Упал на лед. Замерзая, подумал: «Жизнь прожил, а свой костер так и не разжег. Никого не согрел, не приютил, никого не любил, никому не стал другом…».
– А может, не для кого было разжигать костер?!– прошептал ветер…