Утро в дурдоме

Мое утро начиналось в пять.
Психи спали, прибитые к кроватям ночными транквилизаторами, медсестры спали, спал сад вокруг больницы, а я, как часовой, вскакивала и занимала диспозицию в курилке.
Тихо-тихо. От трех сигарет натощак очень муторно, но кажется, что эта физическая муторность как-то забивает душевную. С утра особенно остро ноет что-то в груди, бесконечно, надоедливо, невозможно. Часа через два включат титан, и можно будет напиться растворимого кофе. И вот я беру свою чашку и жду в коридоре. Дайте попить, гады, мне так хреново, я не знаю, что делать с собой. Ослабьте мою боль..
За окошком горят два фонаря. Вечером мы смотрим на них с Ленкой. Ей страшно засыпать. Она говорит, что ночью вся природа как бы умирает, и она умирает тоже. Фонари вроде близко, у дорожки, по которой сейчас никто не ходит, и которая ведет куда-то за ворота, в большой и свободный мир. Но мы не можем подойти к ним.
Ранним утром я смотрю на них одна. Их холодный свет кажется волшебным и тоскливым, как свет луны. Когда душевная боль усиливается, я скрючиваюсь, покрываюсь холодным потом и думаю, что иногда самоубийство – выход.
Подъем.
Когда дежурит Татьяна, по утрам дурдом улыбается. Она бегает по коридору и орет: «Вставайте, красавицы! Подмывайте свои красавицы! Шесть градусов за бортом!»
Утро в психушке, анриал. А ведь вроде здоровый человек.
У умывальников толпа с зубными щетками. Вскоре все расходятся, остается только Инга.
Она не расходится никогда. Приговоренная причудливыми затеями недуга, она без конца моет руки. Потом раковину. Потом зеркало. И снова руки. Инга говорит, что все вокруг грязно. Когда она дома, то целыми днями моет и чистит все там. У нее инвалидность и мученическое лицо.
Доктора ничего не могут сделать для Инги. Наверное, Инга должна помочь себе сама.
Но у нее не получается.
На завтрак у нас вполне сносная, местами даже вкусная каша, кусок булки с маслом и непонятное коричневое пойло с молоком.
Потом длинная очередь за лекарствами и облегчением страданий.
Потом скука смертная.
И вот тихо-тихо, крадучись, заглядывает в палату АйБолит: «Воробьева, пройдемте со мной, пожалуйста».
Айболит выдержан, интеллигентен, профессионально спокоен и внимателен. Я его даже возможно уважаю.
Но он мой психиатр. Враг мой, кара небесная. Я полностью в его власти.
В его власти отравить меня таблеточками, подняв дозировки. В его власти сделать меня овощем. В его власти бить меня электрическим током, будто бы природа меня еще недостаточно наказала. Главное в беседе с Айболитом – не вызвать подозрений. Контролировать каждое слово, вести себя спокойно и естественно, не плакать и не смеяться, иногда улыбаться, задумываться, выглядеть адекватно на столько, на сколько позволяет контекст ситуации. Изо всех сил выздоравливать. Эта беседа - ходьба по минному полю. Одна неверная фраза, и приговор не замедлит ждать: «Пятьдесят уколов реланиума и две недели без прогулок!»
Но Айболит хитер. Он предполагает ход моих мыслей, задает каверзные вопросы, готовит ловушки и просто провоцирует. Он знает, что я знаю, что он знает.
Не поддавайся, псих. Будь бдителен, на кону твоя жизнь – шепчет моя паранойя.
Я разуверилась в способности айболитов помочь кому-нибудь из нас. Нас могут пытать, как поступали с душевнобольными в средневековье, могут делать лоботомию, организовывать комы, бить электрошоком, со святой верой в силу научного тыка. Нас с легкостью могут убить.
Но помочь..
Псих, помоги себе сам.