Стихи

Ты прости безумную подружку-
Вот уж месяц йога неглиже.
Я тяну упрямо пятку к ушку,
Достаю до плечика уже.
За диету не брани, не надо-
К прошлому возврата больше нет.
На вот, скушай лучше авокадо,
И не ной опять насчёт котлет.
С этой мыслью надо бы смириться-
Я на пятом жизни вираже
Подгоняю тело жирной птицы
К молодой, по-девичьи, душе!
Вот увидишь: к ночи новогодней
Я последний жир подрастрясу!

Учусь у мира, милый мой безбожник!
Когда досада истерзает в кровь,
Когда я пью ненастье, как сапожник,
Ты лишь в улыбке приподнимешь бровь...
Твержу я чушь, сама себе не рада.
Лишь ты умеешь выхватить из ада,
Шепнув:"Ща укушу за ушко, мишка!"
И вдруг пронзит пещерный мой умишко
Простая истина, что так открылась вновь:
Бог есть любовь. Бог есть любовь!

К солнышку тянут вихры золотые шары,*
Над купиной сентябринок* завис шмель.
Время притихло, умерило шаг до поры.
В городе шумном сиеста, толпы мель.

Кажется, можно ещё подтолкнуть время вспять,
Только морщинкой в межгубье легла грусть.
Дни убывают, уступая за пядью пядь.
С ними и я убываю к зиме. Пусть.

Тем и дороже уставшего солнца янтарь.
Воспоминаний себе нанижу - бус.
Неумолим и бесстрастен, глядит календарь.

На стол на шведский вся жизнь похожа: хватает каждый, кто сколько сможет,
Но больше меры ведь брать негоже, и путь "навынос" здесь невозможен.
Забрать в день новый, мир не наруша, к Кассиопее рванув нежданно,
Мы можем только святую душу, согласно воле, от Бога данной.

И прах бессмысленно тешить бюстом, каких при жизни б не сгрёб регалий,
Надёжней как-то сорокоустом отметить тризну в наш век шакалий.
Что под луною мереть не ново, кто на кладбИще, хо

Который день живу я без любви
И на губах-вкус горькой пустоты.
Не всколыхнёт самум, не вдохновит.
Устало чудо - исчезаешь ты.

Уходишь из моих тревожных дней
И ускользаешь тенью между строк.
А жизнь была цветистей и нежней,
Но мне не надышаться счастьем впрок...

Теперь, когда любви простыл и след,
Я понимаю: вдохновенье - в ней
И сила, и печаль прошедших лет,
И безответность, что всего больней.

Если в жизни подвела
Госпожа Удача
И кривятся зеркала,
О тебе судача,
И в метелях февраля
Стали будни серы,
«Капли датского короля»
Пойте, кавалеры!

Если маленький оркестр
Потерял надежду,
Если кончился семестр
Всяких дел промежду,
И на бал вы с корабля,
А, точней, с галеры,
«Капли датского короля»
Пойте, кавалеры!

И троллейбус в ночь без вас
Вновь ушёл последний

Идёт охота, Мюльфиртель*, идёт охота!
Все ловят зайцев. Совершён побег.
Февраль же, не апрель. Вперёд , пехота!
У пятиста так короток забег.

Идёт охота , Мюльфиртель, идёт охота!
В бараке двадцать, в блоке смерти Streik-
Вот это фортель! В узкий лаз прохода
Сбежали ночью. Не хотят в наш рай!

Идёт охота, Мюльфиртель, идёт охота!
Патронов жаль на них, лопатами добьём.
Изнемождённые, как тени. Нет охоты
Патроны

И будоражит ночь, и аромат сирени
Разлился над двором, как с крынки молоко
И пенною волной ласкает до мигрени,
И после майских гроз так дышится легко.
…Я снова влюблена , и время здесь не властно
Что-либо изменить в канве моей судьбы.
По-прежнему в тебя, мой дальний и прекрасный.
Как бы ни вился путь, куда я с той арбы?
Я будней пью вино, но не от них пьянею,
Пьяна от глаз твоих, от добрых нежных слов.
Ты помнишь, год назад не

Есть памятник в костёле под Варшавой-
В тюремной робе женщина к груди
Конверты с самым ценным прижимает,
Лаская их рукой своей шершавой.
И скорбь в глазах навеки бередит
Сердца, в том храме тишине внимая…

Освенцим, нет, не место для прогулок,
И плакали, видавшие не раз
Смерть в прорези прицела офицеры,
Освободив полячек, русских и гуцулок,
Встречая впадины голодных синих глаз:
«O, miserere, mei, miserere!»*

Не знаю, лгут себе ли альтруисты,
Когда твердят, мол, бескорыстны жертвы.
А жертвы суть – брожение неистовств
Богов унять.
Вы и себе – не верьте!

Когда неслыханной аттракционы,
Моей беспечной щедрости уймутся
(И буду грезить провокационно:
Вдруг – подкуплю?
И душу мне – на блюдце!) –

Не верьте и идите смело мимо.
«Я для себя!» – себе я лгу невольно.
Не вам понять немую просьбу мима.
Я для себя.